— Вперед! — заорал Шурка Спиридонов.
— «Снетки» сзади, — пролепетал Женька, едва ворочая языком. Роман оглянулся и похолодел.
Сзади тихо, без криков и шума, набегали кантонисты, и было их видимо-невидимо.
Где тут защищаться! Бросились ребята во все стороны. Побежал и Роман, а за ним гнался белобрысый гимназист и звонко орал:
— Лови армяшку!.. Лови атамана!..
«Это про меня», — догадался Роман и припустил что было силы.
Но переулок кончался тупиком.
Заметался Роман, не зная, куда броситься, а сзади набегает человек десять, и впереди проклятый гимназист.
Кинулся Роман на гимназиста. Хлопнул раз, но тут его самого огрели палкой по спине, по ногам и начали лупить в двадцать рук. Тянули во все стороны, рвали Романову черкеску.
— Попался, черт! Будешь еще? Получай!..
И вдруг стенка распалась. Роман сначала ничего не понял. Только увидел, как разбегались во все стороны ребята, а он остался один на середине улицы. С угла на него надвигался городовой.
Роман метнулся было в сторону, но споткнулся и упал. Городовой зарычал, сгреб за шкирку Романа и потащил.
Роман заревел:
— Дяденька, миленький, отпусти!
— Я те отпущу, сукин сын! — ругался городовой. — Посидишь в каталажке, узнаешь!
И так было все дико: и солнце, и празднично разодетая толпа, глядевшая на Романа, который ревел и, упираясь, тащился за городовым, оборванный и избитый.
А черкеска, гордость атамана, висела лохмотьями. Одного рукава не было совсем, патронташи болтались оторванные, а полы были продырявлены.
В участке молодой пристав, вытаращив зеленыe злые глаза, орал на Романа, потрясая кинжальчиком:
— Драться!.. С ножом!.. Ах, ты, башибузук!.. Повесить тебя мало!..
Потом, оттрепав Романа за уши, сказал городовому:
— Сведи к родителям, пусть выдерут.
Полчаса спустя тот же городовой привел Романа домой и, передав матери под расписку, рапортовал:
— Задержал я его на Троицком. Дрался. А уходя, наставительно добавил:
— Вы его ремнем поучите. Чтоб не разбойничал.
На другой день Роман вышел во двор в старых синеньких штанишках с заплатами.
Ребята старались не смотреть на него, и никто уже не вспоминал о «Саламандре», а Роман почувствовал, что вместе с черкеской погибла и атаманская честь.
ДАМЫ ИЗ ТРОИЦКОГО СОБОРА
РЫЖИЙ ИСЬКА
Роману и его товарищам лето принесло много новых развлечений. Весь день проводили ребята на дворе, где теперь было особенно шумно и весело.
Из раскрытых настежь окон неслись протяжные песни портных, писк грудных детей, звон кастрюль и чугунков, ругань.
Гремели кувалды в кузнице, вздыхали с присвистом меха. Из открытых окон сеточной доносилось рокотанье станков. На площадке каждый день выколачивали ковры и разную рухлядь.
Во дворе стали появляться музыканты и бродячие певцы. Забегали китайцы-фокусники, приходили торговцы шелком с огромными тюками за спинами и с железными аршинами в руках.
Каждый день приезжали телеги. Привозили дрова, песок, кирпичи, глину.
Прямо дня не хватало ребятам, чтобы за всем уследить и все увидеть.
Однажды на господском дворе загрохотали колеса телеги и на «курорт», покачиваясь, выехал доверху нагруженный воз с мебелью. Извозчик, сидя наверху, на драной перевернутой кушетке, рычал на лошадь и стегал ее длинным кнутом, а рядом с телегой шел часовщик Эфройкин с маленьким рыжеголовым мальчиком.
Телега остановилась у лестницы.
— Рыжий! — удивленно воскликнул Женька, поглядывая на мальчишку. — Рыжий, а батька черный.
— Да это не батька, — сказал Васька. — Это Эфройкин.
— Ну и дурак! Батька и есть Эфройкин… Пока ребята спорили, издали наблюдая за рыжим мальчиком, к возу подошел дворник Степан.
— Перенесть, что ли? — лениво спросил он часовщика, стоявшего в нерешительности.
— Да, да, перенесите, — быстро проговорил Эфройкин.
— За труды рублик положьте, — сказал Степан.
— Хорошо, таскайте, я сейчас… — Эфройкин ушел наверх.
— Поспорим, что батька, — горячился между тем Женька.
— Спорим!
— На сто фантиков.
Васька не хотел уступать.
— Эй, мальчик!
— Что? — отозвался рыжий.
— Что, Эфройкин, который здесь был, твой отец?
— Да…
— Ага! Давай сто фантиков, — закричал Женька.
Но Васька не сдавался.
— А почему он черный, а ты рыжий!
— Я не знаю, — засмеялся мальчик
— А как тебя зовут? — спросил Poман
— Исаак.
— Как?
— Ну, Иська…
— Идем тогда с нами — будем мух ловить, предложил Роман.
— Идем! — закричали ребята.
Иська нерешительно улыбнулся.
— Пойдемте, только я не умею мух ловить.
Ребята, захватив рыжего, побежали к помойке.
В солнечный день мух видимо-невидимо на помойке. Тучами носятся они над мусором, ползают по стенам, греясь на солнце, и стены сверкают, как слюдяные, от блеска бесчисленных прозрачных крылышек.
Стали ловить мух.
— А ты откуда? — спросил Роман.
— Из Шклова, — сказал Рыжий.
— Это что же — город или деревня?
— Город, немножко только поменьше Петербурга.
— А мать есть у тебя?
— Матери нет, — сказал печально Рыжий. — Она вот две недели назад умерла. Меня и взял отец, потому что негде жить мне в Шклове.
Рыжий всем понравился, только мух ловить действительно не умел.
— Хороший шкет, — сказал Женька, когда Иська убежал домой.
На другой день Иська с утра прибежал к ребятам играть. Катали по двору колесики, играли в карточки, бегали на Троицкий смотреть военный парад, собирали папиросные коробки. Иська быстро перезнакомился со всеми, и к вечеру ребятам казалось, что они уже давно знают рыжего мальчишку.
— Давайте на сено прыгать, — предложил Роман.
Около сарая лежало сено, раскиданное для просушки. Туда и прыгали ребята с невысокой крыши.
Прыгал и Иська, только в первый раз дух захватило. Нужно было подойти к краю крыши, потом разом оттолкнуться ногами — и лететь вперед и вниз, прямо на сено. Сено душило пряным запахом, набивалось в нос, в уши, в рот.
Ребята развозились. Чихая, отплевываясь, снова лезли на крышу. Устроили очередь, но каждый старался прыгнуть лишний раз. На краю крыши столкнулись Женька и Васька.
— Я первый, — сказал Женька.
Женька был прав, но Васька не забыл проигранные сто фантиков.
— Ты потом, — сказал он.
— Нет, сейчас.
Ребята топтались на краю крыши, отталкивая друг друга.
— Не пущу, — хрипел Женька, стараясь удержать Ваську, но тот был сильнее.
— Не пустишь?
— Нет.
— Прыгай же!
Васька с силой толкнул Женьку. Женька упал, покатился по краю и, зацепившись за гвоздь, повис в воздухе. Раздался треск, потом Женька плашмя шлепнулся в сено, а на гвозде, как флаг, остался развеваться кусок штанины.
По двору разнесся рев. Ребята знали по опыту, что за ревом последует расправа, поэтому, не дожидаясь, пока выскочат родители, рассыпались. Не побежал только Иська. Он спокойно спрыгнул с крыши, подошел к Женьке и попробовал даже его поднять, но Женька забрыкался и остался лежать, не переставая реветь.
На крик сына выскочила кузнечиха. Увидев разорванные штаны, она всплеснула руками и заголосила:
— Мерзавцы! Разбойники! Штаны… Стервец ты этакий… Мало тебя батька порет!..
И вдруг кузнечиха увидела Иську. Через секунду ее цепкие руки уже трясли его. Раз, раз… Две пощечины обожгли Иськины щеки. Иська упал и заплакал.
На шум пришел старший дворник. Не разобравшись, в чем дело, дворник схватил Иську за воротник и поволок по двору. У самой лестницы он столкнулся с Иськиным отцом.
Ребята, наблюдавшие из-за угла, встрепенулись, ожидая, что отец Иськи сейчас сцепится с дворником. Еще не было случая, чтобы родители давали в обиду своих детей.
Ругался дворник, кричала кузнечиха, а отец Иськи и не думал заступаться за сына. Он виновато улыбался и что-то говорил, как будто оправдывался.
— Ну, глядите, — пригрозил под конец дворник. — Чтоб впредь этого не было.
Иськин отец съежился и, взяв за руку плачущего сына, увел его домой.
— Здорово, — вздохнул Роман. — Ну и батька, не заступился даже.
Всем было жалко Иську. Только Васька нахально засмеялся и сказал:
— А по-моему, так ему и надо. Пусть не суется.
С этими словами Васька повернулся и ушел.
БЕСЕДА ОТЦА НИКОЛАЯ
— Избаловался ты, — сказала вечером Роману мать. — Стыдно даже.
Из этого Роман понял, что ей известна история со штанами.
Но больше ничего не случилось. Зато на другой день к вечеру мать засуетилась, полезла в сундук и достала свежую матроску и новые штаны.
— Одевайся, — сказала она Роману.
Роман вздохнул и оделся. Мать внимательно и строго оглядела его со всех сторон.
— Ну ладно. Идем.
По сборам Роман ожидал долгого путешествия, поэтому очень удивился, когда увидел, что мать направляется к Троицкому собору.
