— Хорошо я его угостил, — говорит.
А там и мне пришлось ухватить винтовку точно дубину и отделать двух интернационалистов. Прежде чем получить по кочану, нехристи эти вопили: «Verdammte Scheisse» .[1] Наконец латыши куда-то поисчезали, а неподалеку появился ротмистр Суздальцев. Он, с бодростью горного барана, торопился вверх по склону, а за ним цепью, но поотстав шагов на пятьдесят, шли спешившиеся афганцы. Они постреливали, но вяло, будто хотели взять его живым.
— Сюда, ротмистр.
Суздальцев нас заметил, афганцы стали стрелять не на шутку, я видел облачка каменной трухи там, где пули лупили по скалам, а нам и ответить нечем. У Келарева два патрона, у меня один.
Все-таки пожалел местный Аллах бедного больного ротмистра, Суздальцев допрыгал до нас и мы втиснулись в расселину. Не зря Келарев назвал эту дыру проходом. Поддувает приличный сквознячок, значит, имеется где-то вторая дыра — лишь бы годилась по размеру для выхода.
Сгустилась тьма, шли мы наощупь, а кварц своими острыми гранями пытался раскровянить нам пальцы. Похоже, что афганцы не решились нас настигнуть, сочтя, что мы отправились в гости к шайтану.
Ротмистр Суздальцев в этом подземелье опередил меня, бодрости ему не занимать, спереди доносилось его чуть хриплое пыхтение.
А потом руки перестали прощупывать узкие стены тоннеля, ветерок поменял направление и стал поддувать откуда-то сверху. Вдобавок ко всему этому добавился шум падающей воды.
— У меня немного спирта осталось, — сказал напряженным горлом Келарев. В два приема он сообразил небольшой факелок и осветил подземелье. Открылись тут такие виды удивительные, хотя за годы войны, казалось, повидал я всё и всё успело мне наскучить.
Попали мы в пещерный зал с высоченным сводом, а стены у него из разноцветного кварца и горного хрусталя. Где-то саженях в тридцати выше, почти у свода, извергался поток. Он наполнял озерко, а поскольку вода не залила до сих пор всю пещеру, куда-то она и вытекала.
Ко мне подошел радостный Суздальцев.
— Красота-то какая, — выдохнул он. — Но ОНИ рядом.
— Кто ОНИ?
— Зегерс и его латыши.
— Да он уже — верный труп. Ему Келарев башку расколол. Зегерс теперь может только в роли призрака фигурять, как папаша Гамлета.
— Он жив и здоров, — сказал с упорством Суздальцев. — Он был убит ТАМ, но не здесь.
— Там, но не здесь?
— Представьте, что мы принадлежим сразу нескольким мирам — я, вы, Келарев, Зегерс с латышами.
Хорунжий Келарев, в ответ на такие слова ротмистра, выразительно постучал себя пальцем по лбу. Получилось довольно громко.
— Вы, господин ротмистр, кажется, учились в Петербургском университете? — уточнил я.
— Да-с, изучал физику с математикой. И хотя на действительной военной службе с мая пятнадцатого года — за плечами и Луцкий прорыв — но с достижениями науки знаком.
— И достижения науки, позвольте спросить, имеют какое-то отношения к вашим словам насчет «многих миров»?
— Имеют, господин сотник. Например, теория множеств.
— «Множеств». Где-то я уже слышал это слово.
— Посудите сами, господин сотник, — стал с готовностью объяснять ротмистр. — Если один из миров пришел к концу, к термодинамической смерти, то вся вселенная, конечно же, не должна погибнуть вместе с ним. Из этого следует, что миров должно быть много. Каждый мир, в свою очередь, это множество объектов. Можно предположить, что может существовать множество объектов, которое принадлежит сразу нескольким мирам. Хотя бы потому, что природа экономна.
Я хотел было отмахнуться от нашего «мудреца», предложив ему вычислить объем и площадь поверхности пещеры, как вдруг из прохода, ведущего к пешере, послышался скрип сапог.
— Это ОНИ идут, — спокойно сказал Суздальцев. — Скоро мы найдем выход из этой пещеры, но еще раньше ОНИ найдут нас.
ОНИ или не они, а потревожиться надо. Я еще раз оглядел пещеру. Там, выше наших голов саженей на пять, пещерная стена имела изьян, небольшой выступ. Он проходил, сужаясь, и над озерком. А потом втягивался куда-то в темноту, в расщелину, которая расколола кварцевую стену.
— Похоже, есть выход, господа.
Первым вскарабкался Никита Келарев, используя ловкими ногами любой выступ в скале, потом Суздальцев. Келарев протянул ему руку и втянул на «мостик». Я получше приладил винтовку и собрался было проявить ловкость необыкновенную, как из прохода вышел Зегерс, с кровью в уголках рта, но вполне дееспособный и с красным отсветом в белых чудских глазах. Вместе со своим командиром появилось еще пять латышей с факелами.
Я стрельнул — но смазал — и полез наверх, надеясь только на мрак. До выступа добрался в мгновение ока, страх будто приделал мне перья: и, как мадам Кшесинская, «на пуантах», двинулся в сторону расщелины. Балет едва не закончился, когда латыши пристрелялись ко мне. Но, на мое счастье, пещерная стена образовывала изгиб вроде контрофорса — и он охотно прикрыл меня. Однако и латыши стали с обезьяньей ловкостью карабкаться вслед за мной; мне даже показалось, что их ноги оснащены когтями. Нет, от таких летучих обезьян мне не удрать.
Я замер за «контрфорсом», чтоб не стать легким трофеем, и слушал, как приближаются интернационалисты. Они-то были спокойны, словно хищные звери. А у меня сердце колотится, как у суслика, стыдно даже.
Вот из-за «контрфорса» неосторожно высунулось винтовочное дуло, да еще со штыком. Я — хвать рукой, веду его вниз и дергаю вбок, латыш шумно падает в пещерное озеро. Следующего преследователя награждаю зубодробительным ударом, попутно отклоняя в сторону длинючий маузер. Но тут за меня взялся интернационалист Зегерс.
Силен белоглазый дьявол, взял меня за горло, давит, а я, как не потчую его боксерскими ударами, отвадить не могу. Делаю я замок своими руками, пытаюсь разомкнуть его захват поворотом вбок. И, в итоге, мы оба зараз в воду летим. Студеная, мерзлая она, а Зегерс все еще держит меня, словно Прометей прикованный, и тянет, как болванка, вниз. Молочу я руками и ногами, призываю силы небесные на помощь, а они не торопятся. Может, у них чай или полдник. Через десять минут закончат и придут на помощь. Только мне сейчас дышать хочется!
Под руку попадается какой-то камень, который я, что есть сил, прикладываю к голове Зегерса, а он меня все равно не пускает. И уже ни сил, ни воздуха в запасе. В груди, под гимнастеркой, дрожит остаток моей жизни. Он похож на клубок, из которого лезут нитки — один, другой, третий конец. Клубок разматывается и разматывается…
2
Кажется я ухватился за одну из этих нитей. А это уже не что-то тонкое и узкое. Играет свет и тень, и вот уже готов коридор из мощных лучей. Лучи окружены ореолами, которые рождают новые пучки лучей. Свет несет меня быстрее, чем ураганный ветер осенние листья и былинки. С полминуты ничего не видно, кроме сияния. Наконец оно стало спадать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
