— Вот и я так думаю, — кивнул Альрик. — Не хотелось бы с полным кораблем бриттов мотаться по всем фьордам. Остановимся у Эрлинга, а там видно будет. Ты, Полузубый, с ним быстро столкуешься, Эрлинг — мужик обстоятельный, вдумчивый. Не смотри, что его сын — Кай.
Полузубый усмехнулся.
— Лишь бы он не захотел отомстить за резную кожу сына.
— Отдадим Живодера. На его шкуре все равно целого кусочка не сыщешь.
— А почему б не поговорить с Рагнвальдом? — спросил я. — Он знает, где нужны люди и где есть свободная земля. Наш-то конунг явно получше бриттландского.
И Альрик, и Полузубый, и даже Тулле посмотрели на меня, как на безмозглого придурка.
Хёвдинг вздохнул и сказал:
— Первое и самое главное! Запомни, нет конунгов получше или похуже. Каждый из них думает, как лучше для него самого. Вот я, хоть и не конунг, но если ко мне придут с жалобой на моего хирдмана, буду защищать его, пусть он трижды виноват. Понимаешь? Потом сам накажу виновного, но перед миром буду стоять за него насмерть. Так же и конунг.
— Так тут же нет правых и виновных.
— Второе. Северные острова и Бриттланд как двоюродные братья: хоть и разошлись по разным землям, а все равно родня. И немало родственников у бриттландских нордов живет в Хандельсби. Понимаешь? Мы же ходим туда-сюда. Уверен, есть при Рагнвальде люди, которые ненавидят всех бриттов за погибших родственников. А тут уже вступает первое!
— А моему отцу урона не будет?
— Не должно. У нас нет обычая убивать рунных бриттов. И лендерман может принять под свою руку кого захочет. А если кто нападет на них, это будет нападением на самого лендермана, и с этим уже можно к конунгу идти, через суд решать.
Сложно всё это. И вроде понятно, а оказывается, можно и так повернуть, и эдак.
— Так что, примешь нас в гости? — спросил Полузубый как бы в шутку, но глаза его ничуть не смеялись.
— Ага. Как вы меня в гости приняли, так и я вас приму. Эх, устанем столбы в землю вкапывать для дорогих гостей!
Это я пошутил, вспомнив свою первую ночь в поселении Полузубого, но Альрик почему-то не посмеялся, а отвесил мне изрядный подзатыльник.
* * *
До Северных островов мы добрались быстро. И пусть Хьйолкег задремал, закрыв все три ноздри, на веслах мы шли чуть ли не шибче, чем с парусом. Сам Полузубый не гнушался грести, а Альрик не отходил от кормового прави́ла.
Когда мы пристали на ночь к небольшому островку, бриттки рыдали от счастья. Детей пришлось выносить с «Сокола» на руках, так как они не могли устоять на твердой земле, пошатывались, как пьяные. Да и рунные шли еле-еле, хватаясь друг за друга и падая.
Вепрь тут же затеял готовить горячий ужин. Все соскучились по кашам и похлебкам.
И краем уха я услышал, как бритты осадили Полузубого и умоляли его остаться здесь, на острове, лишь бы не выходить в море еще раз. А вот ответ я уже разобрать не смог, потому позвал Леофсуна и попросил его пересказать разговор.
— Бранится он, — усмехнулся Рысь. — Говорит, мол, неизвестно чей это остров. А хоть бы и ничей, так рано или поздно кто-нибудь заявит на него права, и чужаки ему будут не нужны. И что тогда? Бросать дома, скот, поля и бежать? Снова бежать? Нет. Полузубый хочет отыскать свое место, чтоб никто и не думал погнать оттуда бриттов. И за свою землю он будет биться до конца.
Полузубый распалился, закричал на глупых баб.
— А теперь он орет, чтоб они разлепили зенки. Остров с два вершка! Деревьев немного, земля — сплошной камень, и на корабле всего-то три козы. Как они собираются тут жить? Чем питаться? Мол, бабья дурь совсем застила глаза. Корабль им, вишь, не глянулся!
— Ладно-ладно. Дальше не надо. И так понятно.
В лучах закатного солнца рыжая шевелюра Леофсуна побагровела, заполыхала, как вепрев костер. За этой огненной рыжиной и яркими обильными веснушками самого парня сложно было разглядеть. И я вдруг поймал себя на странной мысли.
— Слушай, Рысь, а ведь ты уже не бритт!
— Чего это? — озадачился он.
— Вот смотрю на тебя и не вижу ни бритта, ни норда. Только ульвера.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Леофсун расплылся в улыбке.
— Так и я тоже. Какая в Бездну разница, откуда родом. Хирдман, ульвер, — вот кто я.
Эта мысль так захватила, что я взглянул на нашу стоянку иными глазами.
Вон суетились бабы, таскали воду, вытирали носы детишкам, стирали замаранную одежду. Полузубый все еще объяснял непонятливым, почему им нельзя остаться на первом попавшемся клочке суши. Хускарлы-бритты разбрелись по острову, видать, искали различия между нашими землями и Бриттландом.
А ульверы, как будто и не было нескольких месяцев без корабля, дружно занимались лагерем, вытаскивали дрова с «Сокола», одеяла, нужную снедь, небольшой бочонок с элем. И делали это без суеты, спокойно, даже не переглядывались друг с другом. Энок потрошил коз, Вепрь помешивал варево, Видарссон ломал собранные ветки. Альрик втолковывал Живодеру, кто эту ночь проведет на палубе без сна и почему не стоит вырезать чужих богов на борту нордского корабля.
И вот забавно: один из бриттов, пришедших к нам с Живодером, старался держаться ульверов. Не понимая ни слова, он подхватывал котелок или бочонок, знаками спрашивал, чем еще помочь. А второй, растерявшись, отошел в сторонку, поближе к бриттам Полузубого, да так и простоял там, пока еду не приготовили. И есть он пошел не к нашему костру.
К следующему полудню мы увидели на горизонте бухту, в которой улегся Сторбаш. Я с трудом мог усидеть на месте, хотелось бросить весло и обернуться, посмотреть на родные берега. Рядом сидел Ледмар, и я без умолку рассказывал ему о доме.
— А знаешь, какая у меня мать? Так-то главный отец, но если мать разозлится, никому мало не покажется. Строгая, красивая. А еще перед домом у нас стоит старая носовая фигура от отцовского корабля, он так и не смог ее сжечь или выбросить. И ведь у меня брат родился, уже две зимы прожил. Наверное. Я его ни разу не видел. Как думаешь, каким он будет?
— Да таким же, как этот.
Булочка кивнул на совсем маленького ребенка, по его виду сложно понять, мальчик это или девочка. Наверное, пацан, иначе зачем его матери привязывать его к себе веревкой? Впрочем, один малец за время похода все же умудрился утонуть, причем так, что никто и не заметил. И теперь многие бриттки обвязывали детей веревками, и некоторые крепили второй конец к себе, а некоторые — прямо к мачте. Повезло, что мачта сейчас лежала на козлах, и ребятишки могли бегать вдоль палубы.
— Нет. Фольмунд должен быть поумнее. Он ведь…
Наш разговор прервался резким свистом. Энок, торчавший на мачте, что-то увидел.
— Парус! Синий в клетку! Идут к нам.
Альрик помолчал, а потом крикнул:
— Убрать весла, надеть доспехи, взять оружие. Кай, ко мне!
Когда я подошел с кольчугой в руках, хёвдинг спросил:
— Знаешь, у кого такой парус?
— Нет. Да и если б знал? Парус ведь и перекрасить можно. Но у моего отца таких кораблей не было. И никогда он не ставил сторожей снаружи бухты.
— Вот и мне так же помнится, — нахмурился он. — Не нравится мне это.
То судно шло быстро, да и ветер был им на руку. Если убегать, так надо прямо сейчас ставить мачту. Вот только убегать с порога собственного дома мне не хотелось. Да, может, и не враг то, а случайно совпало.
Энок крикнул:
— Железом блестят, щиты снимают!
Тогда Альрик перестал колебаться:
— Детей уложить на палубу, заткнуть рты. На всех остальных надеть железо, шлемы и дать в руки копья и мечи, даже бабам!
Полузубый перевел слова Альрика для своих. Я думал, подымется вой да плач, но бриттские бабы удивили меня: споро уложили детей и даже заставили их замолчать, беспрекословно надели кольчуги поверх сарафана и шлемы поверх платков, взяли копья и крепко держали их двумя руками. Оружие-то мы старались брать под хускарлов, и для двух-трехрунных женщин оно было тяжеловато.
Вражеский корабль остановился в двух перелетах копья.
