Это была подтянутая барышня лет около двадцати пяти с атлетической поступью салонной воительницы на хорошем жаловании.
Чувствовалось (а точнее, мне всего лишь так казалось!), что в ее жизни уже сбылось то, о чем я только грезил. То, ради чего, собственно, я вклеил свой непородистый анфас в альбом этих соревнований – служба в хорошем доме, покладистые, в меру вяленькие ученики (сыновья хозяйки от первого и второго браков), тренировочные пробежки с питомцами по засеянному фонтанами саду, соседская челядь кланяется на улицах… Молочницы называют «наш дорогой учитель»… В продуктовых лавках дают в бессрочный кредит кедровые орешки и перченую курагу, полезную для здоровья…
– Имею честь представиться, я – Нолак окс Вергрин! – заблестел своими сахарными зубами Олли, наше знакомство с Нин только начиналось.
– Я – Игрэ, – промямлил я с несветским запозданием. Я все еще переживал шок от второго имени Олли – «окс Вергрин». Мне так он представился просто Нолак, типа сыграл в ровню! Вергрины – третий по могуществу род в моем славном княжестве. Вчетвером с семействами Тамаев, Ингуров и Миданов, Вергрины трахали Варан и спереди и сзади. Словом, Олли был неприлично родовит, если, конечно, не соврал.
– Нин, – лаконично отрекомендовалась наблюдатель. – А что означает ваше чудесное имя? Игрэ! Что-то же оно должно значить? – это уже ко мне.
– Почем мне знать? – соврал я.
Имя было и впрямь оригинальным. Когда я родился, а родился я на дальнем огороде, среди недомерочных тыкв, сухостойных стен укропа и закорлюк фасоли, на мой красный новорожденный нос села гигантская желтая стрекоза. Моя мать увидела в этом значительное событие и тут же дала обет назвать меня Игрэ, что на языке Аюта, ее родном языке, значило что-то вроде Геройский Стрекозел. Она не нарушила обета. Но меня как-то никогда не тянуло распространяться об происхождении моего имени, тем более, мне не нравилось само слово «стрекозел».
– Жаль, что имя ничего не значит, – отозвалась Нин.
Мы степенно обнялись – как того требовал официоз, не больше.
Тело у Нин было теплым. Трико на ней было черным. Блуза – тоже. Из-под блузы умерено выдавалась грудь.
В двадцать лет (а именно столько мне и было) это невозможно «просто не заметить».
Это как не заметить есть ли что-нибудь в бутыли с гортело, торчащей среди тарелок с объедками под занавес сабантуя. Помимо воли, просто механически, ты всегда отмечаешь: «есть». Или «хрена с два».
Я с тоской подумал о запрете, наложенном на традиционный физический контакт. Всем известно, что от рукоблудия портится зрение.
И бросил косой взгляд на Олли – голову даю на отсечение, он думал о том же самом! Только в отличие от меня этот младовельможный осел был непривычен к слову «нельзя», как дикая кошка – к колбаске.
Между прочим, интересно, какая скотина ввела здесь такие запреты? – кипятился я, чтобы как-то отвлечься от выступающих частей Нин исс Ланай. Это ведь дело личное – спать с наблюдателем или не спать! При чем здесь дисквалификация? Но в том-то и дело: они хотели сказать, что ничего личного в фехтовании не должно быть. Или, скорее, что фехтование – это и есть «личное» и никакого другого личного у фехтовальщика быть не может!
И все равно я был уверен – нам с Олли повезло – я слышал, что обычно в наблюдатели назначают заслуженных дедуганов, со спинами, как у зебр, только вместо полосок – шрамы. Или проворовавшихся офицеров Особого морского отряда «Голубой Лосось» с застарелой трисичухой, и полным черепом проектов как поднять фехтование в княжестве на высоту детской мечты.
Это они – трипперные «лососи» и дедуганы – запретили любовь во втором туре! Чтобы не осрамиться, если какая-то смазливая фехтовальщица придет в восхищение от твоего смертельного оружия.
– Как продвигаются качели? Что-нибудь уже начали? – поинтересовалась Нин.
– Качели – нормально, – заверил я. – Вы лучше скажите, госпожа наблюдатель, что мы будем делать с человечиной.
– Как это – что делать? – педагогически вытаращилась она.
– Имеется в виду, где ее брать.
– Да берите где хотите!
– Выходит, нам кого-то придется убить?
– Не исключено!
Мы с Олли переглянулись. Ни фига себе соревнования, да еще и под патронажем Сиятельного Князя!
А как же пресловутый гуманизм и вся его красивенькая трепософия?
А как же «клятва человека меча» про «не вменять клинок свой во ублажение дури своей или иной чьей»?
– Хотя в принципе, – начала юлить Нин, не исключаю, она тоже эту клятву вспомнила, – убивать не обязательно. Мне известны случаи, когда соискателям удавалось обойтись без насилия.
Лгунья! Лицемерная тварь! Исчадие столичной школы для девушек с нестандартным характером!
– А еще есть трупы, – предложил я для подначки. – Можно взять свежий труп, отрезать от него шмат, например, с ягодиц, с плеча, главное, чтобы не с живота – можно отравиться или заболеть холерой… Потом это мясо зажарить. И для комиссии фунт оставим… Ну этим можно с живота…
– Ты с ума сошел, да? – глаза Олли прямо-таки лаяли.
– Не ссорьтесь, мальчики, – примирительно сказала Нин. – До второго задания надо еще дожить.
Прошло несколько дней и я понял, что «надо еще дожить» следует понимать буквально. Я вообще понял, что такое «буквально» во время этого второго тура.
– 2 —
Мы помогали Нин исс Ланай устроиться – трусили ее престарелый матрас на прибрежных камнях, чинили камышовую крышу нашего домика – в сердце нашей шикарной общей и единственной комнаты лазурной заплатой глядели небеса (не починили – не прошло и дня как заплата просела и снова засияла дырка). Обметали веником паутину.
Я еще и сапоги ей почистил.
Из сапожных отворов пахло солеными рыжиками, болотом. Мне этот запах понравился, но показался каким-то странным для человеческой ноги. Но тогда я не придал этому значения.
Потом мы с Олли искупались в блестящем море, честно говоря, не столько для удовольствия, сколько для гигиены. Море напоминало жидкий лед.
Мы вытирались молча – ветер дул на нас, Олли дулся на меня, я не понимал за что (скоро выяснилось, что ему показалось, будто я был с Нин невежлив).
Я пристально наблюдал за Олли – за тем, как он двигается, за тем, как сложен, как одна группа мышц сообщается с другой через движения.
Его сложение верней любых дворянских браслетов подтвердило мне его аристократизм – подобранные, упругие, но не очень-то развитые большие ягодичные мышцы, более чем умеренные средние ягодичные, прекрасные, литые воистину широчайшие, широчайшие мышцы спины. Довольно холеные трапециевидная и полостная, при средней упитанности большой ромбовидной и дельтовидной…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
