с моим взводом назначено ещё сутки охранять дворец русского губернатора.
И он ткнул пустой бутылкой в роскошное трёхэтажное зданием с портиком, чей фасад занимал всю правую сторону площади. [2]
— Спасибо за приглашение дружище. Если управлюсь до вечера с делами, непременно загляну. Наш Пятый встал на биваки возле Поклонной Горы, а меня от послали с пакетом к генералу Монбрёну[3] от нашего старины Бурте — он, как мне сказали, сейчас с принцем Мюратом при ставке Императора.
— Ну, туда тебе до вечера не пробиться… — хмыкнул Бургонь. — Улицы, ведущие к Кремлю сплошь забиты войсками, ни пешему, ни верховому хода нет. Разве что…
Он задумался, потом щёлкнул пальцами.
— Давай-ка сделаем так. Ты сейчас отдохни, перекуси, глотку промочи. Через час первый батальон нашего полка выступает к Кремлю — вот ты с ними и отправишься. В Кремле сейчас поместился Император со своей свитой и штабом, ну и Мюрат, надо полагать, тоже там. Доставишь свой пакет, а к вечеру, как заторы на улицах рассосутся, доберёшься и до нас. Куда тебе на ночь глядя, через чужой город, в одиночку, неприятностей на свою голову искать? Вон, когда мы сюда шли, видели русских с ружьями, которые прятались в палисадниках и за заборами. Ну, мы их догнали, отняли оружие, накостыляли хорошенько по шеям и прогнали прочь. Представь себе, у них у всех вместо кремней в замках был трут!
— Трут, говоришь? — лейтенант покачал головой. — Его кладут всегда, когда ружья новы и стоят в козлах. Значит, недавно были взято из арсенала и ими ещё не успели воспользоваться. А может, просто не знали, что с ними делать. Что ж, если эти русские все такие стрелки — мне, пожалуй, в городе опасаться нечего.
— При Бородино они стреляли недурно. — возразил сержант. — Да и здесь всякое случается. Я слышал, сегодня днём едва не подстрелили офицера из свиты короля неаполитанского — пуля пробила треуголку, а владельцу только поцарапала макушку. Так что не стоит рисковать, Жанно — переночуешь у нас, а с утра поедешь к своим.
* * *
Совет сержанта Бургоня оказался толковым. Д'Эрваль довольно быстро добрался до Кремля, следуя за батальонной колонной Императорских гренадер. Прочие, не столь привилегированные части послушно расступались, давая дорогу солдатам в высоких медвежьих шапках, а если кто и протестовал против столь явной несправедливости — то ограничивались недовольным бурчанием и ядовитыми шутками, отпускаемыми вслед.
Проехав через распахнутые ворота большой башни (пропуска или пароля у него не спросили и даже не окликнули, хотя ворота и караулили полдюжины вольтижёров во главе с усатым краснолицым капралом), лейтенант оказался внутри крепости.
Здесь повсюду дымили костры, стояли пушки и обозные фургоны, бегали люди с охапками дров, соломы и вёдрами воды, фыркали у коновязей лошади. Потратив полчаса, на поиски, лейтенант выяснил, что Монбрёна в Кремле сейчас нет — он отправился с Мюратом инспектировать прибывающие в Москву войска. Тратить остаток дня на ожидание не хотелось, а потому он сплавил пакет дежурному офицеру и отправился по другому своему делу, со службой никак не связанному.
Дело это заключалось в том, чтобы найти одного из многочисленных географов, математиков, естествоиспытателей и художников, сопровождавших Императора в русском походе. К одному из представителей этой учёной братии у д'Эрваля было рекомендательное письмо, полученное ещё в Париже, через дальнего родственника, преподающего математику в Инженерной школе. По сведениям, полученным от дежурного офицера, «учёный обоз» расположился в одном из флигелей Большого дворца — и именно туда лейтенант направил свои стопы.
* * *
— Значит, вы родом из Гаскони, мой друг? — спросил учёный.
— Из Табра. Наша семья обитает в тех краях ещё со времён крестовых походов. В самом начале гугенотских войн поместье было сожжено проходящими наёмниками, но позже, уже при Луи Тринадцатом его отстроили заново.
Собеседник оказался в точности таким, как он и представлял — низенький, сутулый, в буром гражданском сюртуке, очках с проволочной оправой на одутловатом лице и длинными, до плеч, дурно расчёсанными волосами. Ещё бы красный фригийский колпак — и готовый парижский буржуа-бунтовщик разлива восемьдесят девятого года. Пики только не хватает, или старого охотничьего ружья.
«…впрочем, куда такому сморчку ещё и оружие…»
— И библиотека, о которой вы говорили, не пострадала ни при разгроме поместья, ни позже, во время революционных войн… — сказал «сморчок». — Это большая удача — многие из знаменитых книжных собраний Франции не пережили этих потрясений.
— Последние двести лет наша семья была далека от политики. Мой отец при короле даже в армии не служил, всё время посвящал поискам редких книг по всей Европе. Он и умер, когда отправился в отдалённый монастырь в предгорьях Баварских Альп в поисках одного редкого манускрипта.
— И сын решил продолжить дело отца. — учёный покивал головой. — Похвально, весьма похвально. В наши дни у молодых людей на уме если не воинская слава, то непременно деньги. Нет, чтобы посвятить себя вечным ценностям — наукам, искусствам, образованию…
— В списке книг, которые отец намерен был искать в первую очередь, числится чрезвычайно редкая инкунабула немецкого книгопечатника А́льбрехта Пфи́стера, это пятнадцатый век от Рождества Христова. У отца были сведения, что она находилась в книжном собрании московского царя, не помню точно какого… Я решил попробовать разыскать эту книгу, раз уж всё равно оказался в Москве. Может быть, вам что-нибудь известно о здешних библиотеках? Был бы весьма признателен, и поверьте, не остался бы в долгу…
— Ну, не знаю, юноша, не знаю… — учёный в задумчивости стащил с носа очки и принялся протирать стёкла. — По моим сведениям университетскую библиотеку из города вывезли. Остались, конечно, и другие — в Москве, как вы, думаю, успели заметить, немало богатых домов. Но чтобы книжное собрание одного из царей Московии? Нет, не слыхал, не слыхал…
— Что ж, признаться, я особо и не надеялся. — д'Эрваль добавил в голос тщательно рассчитанную толику разочарования. — Отец ещё давно, до начала австрийской кампании пятого года писал в Московский Университет, хотел навести справки. Но ему ответили, что библиотека эта давно утрачена, и помочь ему ничем не могут. Уж если они не знают — где уж вам, иностранцу, который и в России-то оказался впервые?
В интонации, с которыми они были произнесены эти слова, заключался вызов. Дело в том, что коллеги учёного господина, с которыми д'Эрваль беседовал ещё в Париже, хором утверждали, что тот чрезвычайно тщеславен и болезненно относится к любым намёкам на то, что он может чего-то не знать.
И, как
