пламя ещё бушевало, и приходилось сворачивать в объезд, чтобы не угодить в огненную западню. Кони бесились и рвали поводья, пугаясь жгучих искр и хлопьев горячего пепла, сыплющихся со всех сторон, и пришлось укутать им головы плащами и вальтрапами, стянув их с сёдел. Лица кавалеристы замотали платками и разорванными на полосы ткани рубахами — ткань полили водой, опустошив свои фляги. Но хватило этой меры ненадолго — обжигающий воздух и вездесущий пепел быстро высушили ткань, и лейтенант, почти ослепший, уже всерьёз подумывал о том, чтобы смочить платок мочой. К счастью, бригадир-голландец извлёк из седельного чемодана бутылку вина, и Д'Эрваль испытал неимоверное облегчение, промыв, наконец, глаза.
Надо было двигаться дальше; голландцы, пошарив на пепелище, вытащили из груд обугленных досок и брёвен закопченные листы кровельного железа и, согнув их, стали прикрывать себе головы от сыплющихся со всех сторон золы и тлеющих головней — на искры никто уже не обращал внимания. Так они и шли сквозь огненный вихрь, прикрывая импровизированными щитами голову и один бок, а другим боком прижимаясь к товарищам или к лошадям, чтобы образовать некое подобие римской «черепахи». У одного из шеволежёров взбесилась лошадь — порвала поводья и с диким ржанием кинулась вдаль по переулку. Никто не пытался её догонять — все понимали, что несчастное животное обречено на огненную смерть и отнюдь не рвались разделить его участь.
Отряд один за другим миновал три охваченных пожаром квартала и вышел на площадь, где люди смогли, наконец, вздохнуть относительно свободно. За пылающими крышами близлежащих зданий высились башни и колокольни Кремля, цели их вояжа — но как туда попасть, не поджарившись по пути и не растеряв уцелевших лошадей, лейтенант решительно не представлял. Он стащил с лица осточертевший платок и долго, мучительно откашливался золой и чёрной слизью.
— О, Жанно! Опять мы с тобой встретились! Слышал, тебя посылали гонять русских герильясов! Ну и как, есть, чем похвастать? Болтают, в здешних деревнях пейзанки — кровь с молоком, и всякая только и мечтает, как бы уединиться на сеновале с бравым французским солдатом? Небось, не их грязные мужики у которых солома в волосах и капуста в бороде….
— Да, уединиться, чтобы воткнуть вилы в бок. — д'Эрваль отхаркнул последние комья сажи и мог теперь говорить более-менее внятно. — Не слушай досужих болтунов, дружище Адри, и благодари бога, что Гвардию не посылают на фуражировки. Хотя, здесь, в проклятом городе, пожалуй, немногим лучше, с тех пор как эти безумцы его подпалили.
Сержант Бургонь — а это был, конечно, он, — невесело вздохнул.
— Твоя правда, Жанно. Не припомню, чтобы в каком-то из взятых городов нас так встречали. В Испании и то было легче. Нам-то ничего, сидим в Кремле и только изредка выходим за стены — прибарахлиться там, раздобыть выпивку и провиант. В последнее время с этим стало неважно, даже Старой Гвардии урезали выдачу риса…
— Скоро будете жевать распаренный овёс, как лошади. — посулил лейтенант. — Ты мне вот что лучше скажи: как вы ухитряетесь находить дорогу в этом аду? Мы уж часа три плутаем, едва не поджарились, сам видишь…
И он с отвращением ткнул пальцем в прожжённое сукно некогда щегольского, с золочёными шнурами, офицерского ментика.
— Да я и сам порой не понимаю, как. — сержант пожал плечами. — Третьего дня четверо ребят из нашей роты отправились в город, и только их и видели! То ли местные их пристукнули, то ли заблудились и сгорели, бедняги. Такой смерти и врагу не пожелаешь! А мы рисковать не стали, взяли еврея-проводника. Все так делают, и чёрт его знает, дружище Жанно, как эти сыны Израилевы ухитряются найти дорогу в этом Содоме с Гоморрою!
— Еврей-проводник, говоришь? — д'Эрваль удивлённо вздёрнул бровь. — И где же вы раздобыли эдакое сокровище?
— Недалеко от Кремля есть целый еврейский квартал. — принялся объяснять сержант. Туда ведёт улица со странным названием: «Varvarka». Ребята из нашей роты уже ходили туда, и знали дорогу. Правда, из-за огня они едва смогли найти верный путь, но всё же встретили на пепелище еврея. Тот рвал на себе пейсы, глядя, как горит синагога, где он состоял учеником раввина. Он немного говорил по-немецки — вернее, на этой дикой смеси польских и немецких слов, которую евреи полагают своим языком, — и рассказал, что он и его родичи снесли в синагогу всё самое ценное, что у них было, рассчитывая, что иудейский бог убережёт добро от огня. Но, видать, плохо они ему молились — ни добра он там после пожара найти не смог, ни родни. Ну, мы плеснули бедняге водки из манерки и посулили денег, если отведёт нас, куда нам нужно. Услыхав о деньгах, он совершенно успокоился, повеселел и через некоторое время уже стал расспрашивать, не продаём ли мы чего-нибудь по сходной цене? Ребята, услыхав это, много смеялись. Что за народ такой, только о прибытке и думают?
— У всякого народа свои обычаи, Адри. — наставительно сказал лейтенант. — Евреи хотя бы свой город не поджигают, как это делают русские. И в Смоленске, и здесь — право же, нация буйнопомешанных…
— Оно, конечно, так. — сержант поскрёб подбородок чёрными от золы пальцами. — Я его спросил: как можно думать о прибытке, когда вся семья, возможно, сгинула в огне? Так он знаешь, что ответил? Сказал, что бог Израилев не допустит такого несчастья, а сгорело только то, что было сверху. Люди же спрятались в подземельях, которых тут, оказывается, видимо-невидимо и, скорее всего, остались невредимы.
— Ну, остались и остались, тебе-то что за забота?
— Да я вот думаю: может, в этих самых подземельях помимо еврейских семейств, спрятано что-нибудь ценное? Вот бы где пошарить, вдумчиво, не спеша…
— Кто ж тебе мешает? — удивился д'Эрваль. — Расспроси своего проводника, где спуск под землю, и шарь там, сколько влезет. Только смотри, чтобы начальство не пронюхало, а то может и не одобрить. Сам знаешь, за грабёж населения полагается расстрел.
— Тогда одной половине армии придётся расстрелять другую. — ухмыльнулся Бургонь. — А потом и самим застрелиться. Видать, ты давно не был в Москве, Жанно и не знаешь, что тут происходит….
— Да уж вижу, вы времени даром не теряете. — он кивнул на солдатские ранцы, из-под крышек которых вперемешку со копчёными окороками и винными бутылками торчали позолоченные подсвечники и предметы церковной утвари. Вы, часом, не к Кремлю сейчас возвращаетесь? А то мы слегка заплутали…
— Так и есть, Жанно! — подтвердил сержант.
