разнимать эти тонкие руки, осторожно опускать их, видеть, как они становятся такими вялыми, такими безжизненными, что сердце сжимается от жалости.
К удивлению Никиты и даже легкой досаде его, Наташа была спокойна. Никаких восторгов.
— О! Сколько лет… Проходи, раздевайся. Есть хочешь? Странно. Всегда голодный… Ты садись там, а я — здесь, чтобы лучше видеть тебя.
— Чтобы лучше слышать, чтобы лучше скушать, — сказал Никита и потер ладонью о ладонь.
«Надо бы, наверное, объяснить такое долгое отсутствие».
— Понимаешь, Наталья, был в рейсе и сломался. Сильная была поломка, почти авария, если смотреть, конечно, по тяжести.
— Так всю неделю и стоял среди дороги?
— Нет, зачем же, просто там не выпускали в рейс, — разъяснил Никита, чувствуя себя скверно оттого, что так мелко приходится врать, выкручиваться; зачем ему сейчас тратить нервы на всякую ерунду?
— Мог бы позвонить.
Никита откашлялся, гмыкнул, пробуя голос — нет ли каких лишних хрипов. Пора! С богом!
— Наталья, я тебе хочу сказать…
— И я тебе хочу сказать, — засмеялась Наталья.
Никита подозрительно взглянул на нее.
— Чего хотела сказать?
Она, закусив нижнюю губу, загадочно покачала головой. Улыбалась.
— Чего хотела сказать? — повторил он, и неясная тревога охватила его.
— Я хотела сказать — у нас будет ребенок.
— Ты что, серьезно?
— Серьезно.
Она смотрела на него и наслаждалась его растерянностью. А он стал искать сигареты, низко опустив при этом голову, словно рассматривал, что там у него в карманах. Закурил и надолго замолчал. Казалось, глубоко задумался, прикидывая возможности дальнейшей жизни. Все теперь у него должно идти по-другому: новая жизнь!
А Никита ни о чем не думал, просто сидел и курил. Внезапное отупение смягчило первый удар. Очередной удар судьбы. Невидимый узел продолжал свое подлое дело — затягивался. Никита потрогал языком передние зубы, нашел знакомую дырку, ой-ей — она заметно увеличилась.
Встал, заходил по комнате, продолжая курить и стряхивать пепел мимо пепельницы. Затяжки он делал от всей души, с шумом втягивая в себя дым, с таким же шумом выпускал его. Некоторое время в комнате слышалось только тикание будильника да шипение Никиты.
— Что думаешь делать? — спросил он наконец, останавливаясь против Наташи.
— Я не понимаю твоего вопроса, — сказала она, уже не улыбаясь.
Одно-единственное слово вертелось на языке Никиты, но произнести его оказалось не так-то просто.
— Наталья, жизнь совсем неласкова к нам в настоящее время. У меня все дрожит и качается, и тебе еще чего-то добиваться надо. Отношения наши тоже, сама понимаешь… Пуд соли не съели еще, тут и определенного чего-то не скажешь. Ты понимаешь меня, Наталья?
— Нет, — ответила она, — не понимаю. Смотрю и удивляюсь: ты это или не ты? Что тебя так перепугало? Ты что, в самом деле не предвидел этой возможности?
— Откуда же я мог предвидеть? — вырвалось у него, и он испугался. Упрется, чего доброго, тогда просто беда… — Ребенок, конечно, необходим, — стал исправлять Никита положение. — Дети есть дети, и они не виноваты. Но пойми меня правильно, Наталья, ребенок сейчас — это очень рано, преждевременно, я так понимаю.
— Предлагаешь аборт?
— Да! — сказал Никита и почувствовал некоторое облегчение, потому что это чертово слово произнес не он, а она. На какой-то миг ему показалось, что все завершилось как нельзя лучше. — Тут ничего страшного нет. Каждая женщина прошла через это.
Наташа молчала, и Никита хотел добавить что-нибудь утешительное, подбодрить женщину, но паника в душе еще не улеглась, и ему трудно было найти нужные слова.
— Я не буду делать аборт, — сказала Наташа и встала. — Чаю заварить?
— Постой, как это — не будешь?
— Не буду — и все, и давай больше не заниматься пустой болтовней.
Сказано жестко и не так, чтобы случайно. Судя по всему, Наташей принято окончательное решение.
В начале разговора перед Никитой еще брезжил какой-то просвет, еще казалось, что все образуется, поймет же она что-то в конце концов, должна понять. Но просвет оказался тупиком, а она ничего не желала понимать. Терять было нечего.
— Я еще не готов быть отцом.
— Никак не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда паясничаешь.
— Я говорю правду. И очень тебя прошу: вникни.
«Только бы не начались слезы, только бы не началась истерика», — молил Никита.
Но Наташа вела себя достойно, вскипятила чай, заварила, накрыла маленький чайничек полотенцем, чтобы настаивался. Так все спокойно, словно всю жизнь только и делала, что готовилась рожать.
А Никита не унимался:
— Наталья, мы оба не подготовлены. И у тебя еще столько впереди.
— У одинокой бабы в двадцать восемь лет нет ничего впереди, — грубо оборвала она его. — Или сейчас, или никогда. Ты меня понял? Мне глубоко безразлично, будешь ты со мной или нет. Тебе ясно?
— Ах, вот даже как? Ну, ну…
— Я неточно выразилась, я хотела сказать: даже если ты уйдешь, ребенок все равно будет. Точка! Иди, чай готов.
— Что ты привязалась со своим чаем?
— Мне надоело, я больше не могу жить одна.
Никита тоже стал ходить по кухне, и они ходили вместе и мешали друг другу.
— Я тебя понимаю, Наталья…
— Никита, — перебила она его. — Мы договорились, не надо больше об этом. Считай, что разговора у нас не было и ты ничего не знаешь.
— Л-ладно ерунду плести! Я тебе сказал все! Я тебя предупредил…
Он вышел в прихожую и стал торопливо одеваться.
Он почувствовал, что должен уйти немедленно. У женщин наступает момент, когда свои рассуждения они как бы закольцовывают и никакие разумные доводы не действуют на них. Когда происходил раздел, с Верой тоже ни о чем нельзя было договориться.
Верный «жигуленок» не спеша пробирался к дому. Мир за стеклами был торжествен и тих. На землю ложился крупный печальный снег. Поскрипывая, работал дворник, то в одну, то в другую сторону сгребая большие снежные звезды. Пришла зима. Оформить бы отпуск — и к едрене-фене…
Никита представил, как чист и свеж сейчас воздух, надо бы не в машине сидеть, а идти пешком. Не спеша идти по снежной целине, изредка останавливаться и смотреть на свои следы… Странно видеть их — загадочная четкая цепочка, у каждого следа хвостик, словно у падающей звезды. Хвостики, которые тянутся за следами, говорят, что не юноша прошел, шагающий высоко, как журавль, в годах человек прошел, в годах… Горько все это — так рано задумываться о возрасте.
Неужели таков закон жизни — начинает страдать один, и тут же рушатся судьбы у окружающих его людей? Сам падаешь, и кто-то обязательно падает с тобой. Эти невидимые связи почище магнитных или электрических полей. Видно, ничего просто так не бывает на земле, все продуманно,
