собой, издавая жужжащие звуки, словно рассерженные пчелы. Я заставила себя смотреть только на волны, на рыбачьи лодки, покачивавшиеся у бирюзового горизонта. Постепенно я вошла в состояние, когда человек больше спит, нежели бодрствует, и детские возгласы смешивались с шумом прибоя в мимолетных видениях. Видениях о полете.
В середине утра к нам присоединился Джеральд, надевший длинные плавки и с полотенцем на плечах. Он трудился в небольшом сарае, который приспособил под художественную мастерскую, и напряженно хмурился, как будто утренняя работа не задалась. Он нахмурился еще сильнее, но потом просветлел, когда узнал мужа, жену и ребенка. Джеральд радостно обнял Пабло и расцеловал его в щеки на парижский манер.
Потом они похлопали друг друга по спине с рассеянным видом, как делают добрые друзья, которые не хотят открыто проявлять свои чувства.
– Пляжные этюды? – поинтересовался Джеральд. – Приехали поработать?
Во время одного из визитов Джеральда в студию Пабло серой парижской зимой он увидел несколько пляжных картин прошлого года: обнаженные купальщицы с удлиненными ногами и крошечными головами, так что для зрителя они одновременно находились далеко и близко. Пабло рассказал ему о кошмаре, который часто снился ему в детстве: как будто его руки и ноги вырастают до чудовищных размеров, и с окружающими людьми происходят такие же болезненные превращения.
– Поработать, как всегда, – ответил Пабло. – И немного развлечься[34].
Он не смотрел на меня, произнося эти слова, но от этого их эффект не уменьшился.
– Тебе холодно, дорогая? – спросил Джеральд и набросил мне на плечи свое полотенце. – У тебя мурашки.
Джеральд и Пабло пошли купаться, а в промежутках между заплывами помогали мальчикам строить песчаный замок. Я задремала в шезлонге под убаюкивающий плеск океанских волн.
– Над чем ты смеешься, Сара? – спросил Джеральд, вставший надо мной.
Соленые брызги с его волос разбудили меня. Тень от его лица упала на мое; планета, создавшая наше личное солнечное затмение.
– Лобстеры, – сказала я. – Только лобстеры!
– Это то, что будет на ужин? К тому времени я измучаюсь от голода.
– Ты вечно голоден.
И слава богу! Хороший аппетит говорил о крепком здоровье, а я боялась болезней в нашей семье больше, чем преисподней, если такое место существует на самом деле.
– Нет, сегодня вечером – никаких лобстеров. Будет жареный палтус с цветками кабачка, – добавила я и сразу забеспокоилась, что, возможно, Ольга не любит жареного палтуса и потребует чего-то еще.
Если они с Пабло остановились в гостинице, то, скорее всего, и столоваться будут там. Мне придется советоваться с ней насчет меню, а она захочет жирную парижскую еду – икру, ягненка и густые соусы к овощам, а не легкую прованскую кухню с обилием морепродуктов.
– Додо! – позвала Гонория – это было ее детское прозвище для отца. – Сегодня я хочу в кино. Мы сможем, правда?
В сонном маленьком порту Антиб был только один кинотеатр, да и тот работал лишь раз в неделю.
– Сегодня не будут показывать кино, милая, – сказала я и выпрямила спину. – Хочешь вместо этого отправиться за покупками? Мы можем приобрести новые соломенные шляпы.
– Я не хочу шляпу! Мне нужен поезд, – крикнул Беот, и трое мальчиков принялись распевать:
– Поезд, поезд, поезд!
Джеральд рассмеялся и закружился с Беотом, держа его за руки, пока оба не свалились на мягкий золотистый песок.
– Ты иди, а я останусь с мальчиками, – обратился он ко мне, стряхнув водоросли с загорелой пухлой ноги Беота. – И с Пабло.
– Присмотри, чтобы они поспали после возвращения домой, – сказала я.
Пабло повернулся и улыбнулся мне через плечо.
– Да, я тоже устал, – сказал он.
– Я имела в виду… – начала я и замолчала.
Он поддразнивал меня. Когда мы с Гонорией поднимались на песчаный холм, я спиной ощущала его взгляд, но не стала оборачиваться.
* * *
Позже в тот день мы вернулись из шляпного магазина, расположенного на молочно-белой, плававшей в волнах зноя рю дю Бато. Мы слегка перекусили в городе, и Гонория устала, поэтому на обратном пути вела себя тихо.
Вернувшись в гостиницу, мы отправились на кухню за булочкой с шоколадом. Моя дочь с радостью забралась на табурет, оставив на столе свою новую соломенную шляпку, и принялась уплетать рогалик, выданный поварихой, – маленький полдник, который так любят французские дети.
– Пахнет чудесно! – сказала я, когда подняла крышку одной из кастрюль.
Мадам Лоррен просияла. Но ее помощница, девушка по имени Анна, оторвалась от чистки картошки и посмотрела на меня хмуро.
– В гостинице появились новые постояльцы, – сказала она по-английски с небольшим акцентом.
Судя по всему, ее не радовало это обстоятельство. Ее голос был звучным и глубоким, хорошо поставленным.
– Мы с ними знакомы, – отозвалась я. – Наверное, будем обедать вместе, так что у вас немного прибавится работы.
– Эй, не ленись! – прикрикнула повариха. – Больше картошки – меньше разговоров!
Джеральд и мальчики все еще дремали наверху в наших комнатах, а повариха и Анна дали понять, что я им мешаю. Я отправила Гонорию наверх, к няне, и вышла на веранду с удобными шезлонгами. Вечерний воздух дрожал от жары, а на улице громко стрекотали цикады.
В Провансе есть легенда о цикадах. Местные жители разленились и спали в послеполуденную жару, когда должны были трудиться в поле или готовить суп на ужин. Поэтому ангелы послали цикад, которые пели так громко, что будили людей, и те волей-неволей принимались за работу.
На меня же они оказывали противоположное воздействие. Слушая пение цикад, перекрывавшее плеск морских волн и крики чаек, я снова задремала. Мне снились ангелы-защитники и какой-то вопрос, который я никак не могла вспомнить, и это сердило меня.
Когда я проснулась, солнце садилось: на меня падала длинная тень. Я подняла голову и увидела трикотажный пуловер Пабло в бело-синюю полоску. За ним маячила стройная фигура Ольги, которая кипела от ярости.
– Отвечай! – требовала она, дергая его за руку. – Она здесь? Эта женщина, Лагю?
Пабло стряхнул ее руку и наклонился ближе ко мне.
– Еще три веснушки, – сказал он, не обращая внимания на Ольгу. – Это хорошо! Совершенство – невыносимая вещь.
– Привет, Пабло! – Я выпрямилась в кресле и поспешно добавила: – Добрый вечер, Ольга!
Она была одета в изысканное платье с кружевной отделкой, а ее гладкие черные волосы были зачесаны назад так туго, что приподнимали брови на лбу. «Больше подходит для коктейльной вечеринки, чем для пляжного отдыха», – подумала я.
Сеньора Руис, мать Пабло, стояла рядом с Ольгой. Невысокая, плотно сбитая женщина в черном вдовьем платье глядела на всех и вся, как будто ничто не соответствовало ее стандартам. В этом
