ту пору, он и вел свое происхождение. На эту тему написано немало трудов. Почему он связывал свой род с именем герцога, объясняет биограф поэта Владимир Бондаренко: «Стремление Лермонтова облагородить род отца в тот период совпало с тягой к испанской революции, соединялись страсть к свободе и возрожденное достоинство Лермонтовых. Удивительно, как быстро некоторые наши лермонтоведы в угоду юношеским фантазиям Лермонтова придумали фантастическую версию, что герцог Лерма переехал в Шотландию и дальше уже пошел род Лермонтов. Сам поэт, получив отрицательный ответ из Мадрида (это была справка из Мадридского исторического архива.–
Авт.), про Испанию благополучно забыл. Да и герцог Лерма, личность вполне достоверная, ни к какой Шотландии не подходит. На самом же деле корни Лермонта не в каких-то там испанских Лерма, как считают некоторые лермонтоведы, а в славной и милой деревушке на берегу реки Лидер, недалеко от впадения ее в одну из главных шотландских рек Твид, расположенной на юго-востоке Шотландии, вблизи от знаменитого Мелроузского аббатства».
Если бы только Лермонтову выпала такая удача – выехать в Шотландию и самому побродить по берегам реки Твид, вбирая воздух, коим дышали его далекие предки! К сожалению, он вынужден был лишь предполагать, а располагал он в тот момент только кусочком угля, которым и нарисовал портрет герцога. Не зря Лермонтов брал уроки в предпансионную пору. К сожалению, как выглядел тот портрет, мы можем представить себе лишь по воспоминаниям того самого Александра Алексеевича Лопухина. Через сорок лет после гибели Михаила Юрьевича Александр Лопухин написал письмо начальнику Николаевского кавалерийского училища А.А. Бильдерлингу, по инициативе которого создавался Лермонтовский музей, открытый в 1883 году. С этим письмом Лопухин передавал в дар будущему музею картину Лермонтова «Предок Лерма»: «Позвольте мне, бывшему воспитаннику Школы гвардейских подпрапорщиков и [кавалерийских] юнкеров, коего рождения воспето Лермонтовым [ „Ребенка милого рожденье…“], принести свой вклад в устроенный Вашим превосходительством Лермонтовский музей. Прилагаемое изображение рисовано рукою поэта при следующих обстоятельствах: покойный отец мой был очень дружен с Лермонтовым, и сей последний, приезжая в Москву, часто останавливался в доме отца на Молчановке, где гостил подолгу. Отец рассказывал мне, что Лермонтов вообще, а в молодости в особенности, постоянно искал новой деятельности и, как говорил, не мог остановиться на той, которая должна бы его поглотить всецело, и потому, часто меняя занятия, он, попадая на новое, всегда с полным увлечением предавался ему. И вот в один из таких периодов, когда он занимался исключительно математикой, он однажды до поздней ночи работал над разрешением какой-то задачи, которое ему не удавалось, и, утомленный, заснул над ней. Тогда ему приснился человек, изображенный на прилагаемом полотне, который помог ему разрешить задачу. Лермонтов проснулся, изложил разрешение на доске и под свежим впечатлением мелом и углем нарисовал портрет приснившегося ему человека на штукатурной стене его комнаты. На другой день отец мой пришел будить Лермонтова, увидел нарисованное, и Лермонтов рассказал ему, в чем дело. Лицо изображенное было настолько характерно, что отец хотел сохранить его и призвал мастера, который должен был сделать раму кругом нарисованного, а самое изображение покрыть стеклом, но мастер оказался настолько неумелым, что при первом приступе штукатурка с рисунком развалилась. Отец был в отчаянии, но Лермонтов успокоил его, говоря: „Ничего, мне эта рожа так в голову врезалась, что я тебе намалюю ее на полотне“, – что и исполнил. Отец говорил, что сходство вышло поразительное. Этот портрет приснившегося человека с тех пор постоянно висел в кабинете отца, от которого и перешел мне по наследству. К сожалению, я не могу определить, в котором году было написано это изображение, и в настоящее время за смертию всех лиц, домашних моего отца, которые могли бы дать мне эти сведения, это остается неразъясненным».
В этом маленьком послании есть и подтверждение обнаружившимся у Лермонтова еще в пансионе математическим способностям, когда его учителем был знаменитый Перевощиков, однако главное здесь другое: Лопухин передавал музею портрет работы Лермонтова. Невестка Александра Лопухина, Е.Д. Лопухина, поясняла: «Существовало предание о том, что фамилия Лермонтовых происходила от испанского владетельного герцога Лермы, который, во время борьбы с маврами, должен был бежать из Испании в Шотландию. Это предание было известно Михаилу Юрьевичу и долго ласкало его воображение. Оно как бы утешало его и вознаграждало за обиды отцу. Знатная родня бабушки поэта не любила отца его. Воспоминание о том, что дочь Арсеньевой вышла замуж за бедного, незнатного армейского офицера, многих коробило. Немудрено, что мальчик наслушался, хотя бы и от многочисленной дворни, о захудалости своего рода. Тем сильнее и болезненнее хватался он за призрачные сказания о бывшем величии рода своего. Долгое время Михаил Юрьевич и подписывался под письмами и стихотворениями: „Лерма“. Недаром и в сильно влиявшем на него Шиллере он встречался с именем графа Лермы в драме „Дон Карлос“. В 1830 или 31 году Лермонтов в доме Лопухиных, на углу Поварской и Молчановки, начертил на стене углем голову (поясной портрет), вероятно, воображаемого предка. Он был изображен в средневековом испанском костюме, с испанскою бородкой, широким кружевным воротником и с цепью ордена Золотого Руна вокруг шеи. В глазах и, пожалуй, во всей верхней части лица не трудно заметить фамильное сходство с самим нашим поэтом. Голова эта, нарисованная al fresco, была затерта при поправлении штукатурки, и приятель поэта Алексей Александрович Лопухин был этим очень опечален, потому что с рисунком связывалось много воспоминаний о дружеских беседах и мечтаниях. Тогда Лермонтов нарисовал такую же голову на холсте и выслал ее Лопухину из Петербурга».
Тот факт, что портрет работы Лермонтова сохранился в семье Лопухиных почти через пятьдесят лет после его создания, свидетельствует, прежде всего, об их удивительно трепетном отношении ко всему, что связано с памятью о поэте.
Не менее искренними были воспоминания сестры Алексея Лопухина, Марии Александровны. Будучи на двенадцать лет старше Лермонтова, она испытывала к нему сестринские чувства. Детская привязанность их развилась в нечто больше и вышла далеко за пределы Малой Молчановки, поэтому Лермонтов называл Марию Лопухину не иначе как «Милым другом», подчеркивая, что «что бы ни случилось, я никогда не назову вас иначе…» (из письма от 23 декабря 1834 года).
Поэт посвятил Марии Лопухиной стихотворения «Для чего я не родился», «Что толку жить!.. Без приключений», «Парус», «Он был рожден для счастья, для надежд», «Молитва»… Из Петербурга до поступления в юнкерскую школу он писал ей каждую неделю. В одном из девяти сохранившихся писем к Лопухиной от 2 сентября 1832 года есть очень важные строки: «Москва
