Этого Кюджюкбиркус не знала. У Шветстри не было подруг, да и не могло быть, тетя Джаннат денно и нощно твердила о том, что у хорошей перчатки не может быть ничего собственного, в том числе и подруг. Только воля богини, только те, кто ей угодны – или же неугодны. Ничего личного. Ничего лишнего. Тетя Джаннат была абсолютно права, и Шветстри старательно исполняла все требуемое, стремясь сделаться хорошей перчаткой. Да, но теперь-то она не Шветстри уже, а Кюджюкбиркус! И тетя Джаннат далеко, а Кёсем близко. И в глазах Кёсем как раз неумение Кюджюкбиркус заводить подруг и мешает последней занять достойное место, а значит, и стать по-настоящему хорошей перчаткой!
Такое положение дел следовало исправить, причем немедленно – хорошая перчатка не может не уметь чего-то настолько важного. Для богини, конечно же, важного, а то, что при этом упрочится и положение самой перчатки, – ну так это само собой разумеется, богиня заботится о покорных ее воле. Надо срочно научиться заводить подруг. Но как это сделать?
– О, вот ты где! А мы тебя ищем, ищем!
Мейлишах и ее блеклая приятельница – как же ее зовут?.. – Гюнай, кажется. Отыскали, доставучие. А Кюджюкбиркус казалось, что она так хорошо спряталась, чтобы посидеть и как следует подумать в одиночестве, найдя такое укромное местечко между высоким розовым кустом и стеной, в тени нависающего балкончика, никто и не догадается заглянуть…
Догадались, неймется им.
– Ты была великолепна! Даже я на какой-то миг поверила, что это вовсе не ты.
Глупая Мейлишах! Нашла чем удивить. Конечно же, Кюджюкбиркус великолепна, она не может быть иной и сама это знает, богиня не выбирает в свои служительницы абы кого, на то она и богиня. И не какой-то там ничтожной гедиклис оценивать ее избранниц! Следовало бы поставить доставучую дуреху на место, осадить как следует, чтобы на будущее неповадно было.
Но Кюджюкбиркус не ответила резкостью, хотя и могла бы. И не ушла молча, как поступила бы еще неделю назад. И не только потому, что хорошей перчатке не пристало выставлять напоказ свои истинные чувства, у хорошей перчатки вообще не может быть каких-то там собственных чувств, кроме желания правильно истолковать волю богини и всеми силами послужить ее исполнению. Просто в голову ей пришла удивительная мысль – а вдруг эти девочки, сами о том не подозревая, как раз и являются ответом на ее просьбу? Что, если они здесь не просто так, а посланы самой богиней? Она тут всю голову сломала, как завести подружек, – и вот приходят две и сами навязываются. Нет, такое не может быть совпадением!
И поэтому Кюджюкбиркус улыбнулась пришедшим так, как учил папа-Ритабан улыбаться зрителям в самых богатых одеждах, – радостно и доверчиво, словно всю душу в эту улыбку вкладывая. И даже подвинулась, втиснувшись в самый угол и оставив на длинном цокольном камне достаточно места, чтобы могли устроиться еще две девочки, если потеснятся, конечно. Говорить она пока ничего не стала, боясь неосторожным словом спугнуть посланную богиней удачу. Впрочем, Мейлишах болтала за двоих. Вернее, за троих – ее блеклая подружка лишь кивала и улыбалась, вот уж действительно Гюнай, «дневная луна», такая же тусклая и незаметная. И такая же никчемная – ну кому нужна луна днем?!
Но мысли свои Кюджюкбиркус при себе оставила, одарив и Гюнай ответной улыбкой не менее щедро, чем Мейлишах. Умная перчатка никогда не скупится на то, что ничего не стоит ей самой и доставляет приятность другим.
Когда говорливая Мейлишах предложила привести в порядок растрепанную прическу Кюджюкбиркус, та окончательно успокоилась и уверилась в том, что действует правильно. Девочки и на самом деле посланы богиней и должны стать ее подружками, ибо возня с расчесыванием волос друг другу – одна из самых верных примет, неоспоримое свидетельство. Очевидно, так и заводят подруг, и ничего в этом нет сложного!
Царапнуло лишь одно – обращаясь к Гюнай, Мейлишах назвала ее Ясемин. Причем не один раз назвала, значит, не случайная обмолвка. И та каждый раз слегка краснела от удовольствия.
Вот, значит, как. Не только саму Мейлишах, но и эту блеклую замухрышку уже отметили настолько, что удостоили первого гаремного имени! И не какой-то там дневной луной назвали, неуместной, тусклой и бесполезной, а благоуханным и прекрасным цветком жасмина. В то время как у самой Кюджюкбиркус по-прежнему лишь обидное прозвище, недостойное хорошей перчатки и вряд ли пришедшееся по нраву той, для чьей руки она предназначена. А уж если кто из младшего гарема и достоин сравнения с прекрасным цветком, так это она, Кюджюкбиркус, и не с каким-то там глупым жасмином, от назойливого и душного аромата которого быстро начинает болеть голова, а с благородным и величественным лотосом! Сам папа-Ритабан так сказал, а он напрасно хвалить не стал бы, значит – достойна.
Но обиду свою (за богиню, конечно же!) Кюджюкбиркус легко запрятала в самый дальний внутренний сундучок в самом глубоком и тайном подвале души. Плотно прикрыла тяжелой крышкой, заперла на массивный замок, а ключ выбросила. Обида – что острый нож, она может ранить твоего противника, но и самой о нее легко порезаться до крови. А еще ею можно случайно обрезать нить судьбы, по которой идешь над пропастью. Нет, обида, пусть даже и не за себя, – лишнее. Она ничем не может помочь Кюджюкбиркус в достижении ее цели.
* * *
…Со своего тайного наблюдательного поста на балкончике Кёсем смотрела, как по призыву наставницы сбегаются на урок гедиклис – такие яркие, юные, так похожие на нее саму не так уж много лет назад. Стайками и поодиночке, словно яркоперые птички, рассаживаются, снова вскакивают, меняются местами, смеются. И наконец, затихают под строгим взглядом уста-хатун – сегодняшний урок очень важен, его проведет лично старшая наставница, никому не доверит. Можно понаблюдать еще, а можно и уйти, положившись на опытную уста-хатун, она мудра и приметлива, сама не пропустит ничего, что пригляда требует.
Взгляд Кёсем задержался на стайке из трех девочек, тесной группкой усевшихся чуть поодаль от прочих. Мейлишах, Ясемин и… Кюджюкбиркус. Та, что больше всего напоминала Кёсем ее саму в не столь далекой юности – и вместе с тем вызывала наибольшие сомнения. Кёсем давно к ней приглядывалась – и чем больше приглядывалась, тем сильнее сомневалась. И даже не в том, стоит ли пытаться ввести бывшую воздушную плясунью в будущий гарем одного из своих сыновей или сына Махфируз, – Кёсем сомневалась, стоит ли вообще оставлять в младшем гареме эту странную девочку. Не изгнать ли ее, пока не стало слишком поздно?
Кюджюкбиркус была умна и хорошо обучена, слишком хорошо для той, что выросла вне стен гарема. Уже одно это вызывало определенные сомнения. Всегда весела и улыбчива, услужлива и расторопна, она умела подчиняться, была готова метнуться куда прикажут по малейшему шевелению брови, всегда спешила предвосхитить повеления наставниц, – но при этом Кёсем не оставляло ощущение, что все это поверхностное, что в глубине души Кюджюкбиркус совсем иная и что там могут прятаться неожиданности весьма неприятного свойства.
