Кюджюкбиркус была умна и хорошо обучена, слишком хорошо для той, что выросла вне стен гарема. Уже одно это вызывало определенные сомнения. Всегда весела и улыбчива, услужлива и расторопна, она умела подчиняться, была готова метнуться куда прикажут по малейшему шевелению брови, всегда спешила предвосхитить повеления наставниц, – но при этом Кёсем не оставляло ощущение, что все это поверхностное, что в глубине души Кюджюкбиркус совсем иная и что там могут прятаться неожиданности весьма неприятного свойства.
Тревожной приметой – и, пожалуй, единственным достоверным подтверждением сомнений Кёсем – было то обстоятельство, что Кюджюкбиркус за несколько месяцев пребывания в гареме так и не завела ни единой подружки, ни с кем не сблизилась. Во всяком случае, так было еще вчера.
Но вот же, однако, – не в одиночестве сидит, как раньше бывало, гордая и надменная, а чуть ли не в обнимку с двумя другими девочками. Причем с девочками, уже отмеченными Кёсем как вполне достойные и почти готовые к первому знакомству с подрастающими сыновьями Ахмеда. И ведь не просто так сидит, случайно рядом оказавшись, вовсе нет – обнимается, хихикает, перешептывается, насмешничает над другими соученицами. То есть ведет себя как самая обычная девочка, словно это в порядке вещей, словно давно уже дружит с обеими. И когда только успели сблизиться?
Похоже, рано Кёсем исключила из своих расчетов и планов на будущее маленькую Кюджюкбиркус, Мейлишах удалось растопить и это ледяное сердечко. Что ж, тем лучше…
Решительно поднимаясь с подушек и покидая душный наблюдательный пост, Кёсем лишний раз порадовалась, что проявила выдержку и не поторопилась с принятием решения о судьбе юной гордячки – решения, которое, как показал сегодняшний день, могло оказаться неверным и, возможно, даже губительным. Больше сомнений у нее не оставалось – Кюджюкбиркус следует оставить в младшем гареме, предназначенном для шахзаде. Вместе с Мейлишах и Ясемин. И уже потихоньку начинать их знакомить с Османом, Мехмедом и Баязидом.
Глава 5. Хаяльбаз
В театре теней о Карагёзе и Хадживате – старшая степень «создателей образа», все-таки не дающая права управлять куклами первого плана
Ранняя пташка всегда получает самого жирного червячка и самые мягкие чувяки – это знают даже уличные артисты, привыкшие босыми ногами месить грязь и обивать булыжники мостовых. Кюджюкбиркус всегда была ранней пташкой, привыкла чуть ли не с самого младенчества вставать затемно – лучше убраться с общей циновки первой, до того, как проснутся старшие или начнет ворочаться пробуждающийся папа-Рит. Тем более что старшие всегда норовили пробудить слишком много о себе возомнивших засонь-младших болезненными пинками или щипками, от которых потом оставались долго не сходившие синяки. Да и папа-Рит просыпался, как правило, не в духе, и попасть ему под горячую руку было легче легкого, а вот рука у него как раз таки вовсе не легкая, очень тяжелая у него рука, под такую лучше не попадаться. Но если не попалась ни на глаза, ни под руку или если попалась, но сумела убежать вовремя, догонять он не станет, найдет другого, на ком можно сорвать утреннее раздражение. Главное – успеть удрать, а еще лучше проснуться первой. Ну или во всяком случае раньше папы-Ритабана.
Все танцоры и акробаты маленькой труппы это отлично знали, только вот проснуться раньше хозяина удавалось не всем. Кюджюкбиркус удавалось – не иначе, богиня помогала, каждый раз посылая то куснувшего за ухо москита, то впившийся в бок камешек.
В Дар-ас-Саадет тюфяки мягкие, обтянутые ласкающим кожу хлопком, и нет ни москитов, ни кусачих мошек, которые еще противнее, ибо вечно лезут в нос, – их отгоняет дым из ароматных курильниц, расставленных по всем углам. Но глаза у Кюджюкбиркус все равно открывались задолго до утреннего крика муэдзина, призывающего правоверных к рассветной молитве. Мягкие тюфяки не смогли перебить устоявшуюся привычку.
Казалось бы, ну проснулась, ну открыла глаза, когда все вокруг видят девятый сон, а небо только-только подернулось на востоке розовым перламутром, – так порадуйся, что день еще не настал, закрой глаза снова, перевернись на другой бок и спи себе дальше в свое удовольствие! Пройдет несколько дней, и ты самым распрекрасным образом перестанешь просыпаться до света, будешь спать до самой молитвы, как все остальные…
Но в том-то и дело, что Кюджюкбиркус – не все. Она избранная Аллахом перчатка великой богини, а перчатке богини не следует валяться где ни попадя, теряя форму и привлекательность. Перчатка должна следить за собой. А где взять на это время, если весь день наставницы-калфа гоняют бедных гедиклис, не давая им ни минутки свободной? Им, наставницам, хорошо, их много, одна устанет – ей тут же на смену спешит другая, урок гимнастики сменяется изучением фарси, осваивание тонкостей макияжа или способов шлифовки лучных колец – занятиями по стихосложению или истории Великой Порты. И так до самой ночи, пока протяжный вопль муэдзина не возвестит о том, что дневные труды пора заканчивать или хотя бы отложить до следующего дня. Вот тут-то вроде можно и собою заняться, да только никаких сил уже нет, тело болит, словно весь день на канате плясала, а перед глазами разноцветные мушки кружатся и путаются слова пяти языков – хинди и бенгали, с детства знакомые, мешаются с фарси и приобретают вдруг турецкое звучание или арабскую цветистость. Уже и не вспомнить, что и как на каком называется, уже и рукой не шевельнуть, только бы до тюфяка добрести и в сон провалиться.
Раннее утро – единственное время, когда ты полна сил и на что-то годишься. Нет, не видела Кюджюкбиркус причин менять сложившуюся привычку вставать до света. Вот и сегодня глаза ее распахнулись сами собой, словно кто ее за пятку дернул.
В спальной комнате гедиклис было не так уж и темно, во всяком случае, пробираясь к выходу, Кюджюкбиркус ни разу не споткнулась о чье-нибудь разметавшееся во сне тело. Жидкого предрассветного сумрака, что сочился сквозь ажурную деревянную решетку выходящих во дворик окон, вполне хватало. И Кюджюкбиркус в который раз порадовалась тому, что ничтожным гедиклис по статусу не положено всю ночь наслаждаться ароматом цветущих лиан, чьими побегами заплетены окна спален более привилегированных наложниц, отдельных, пусть и крохотных, комнатушек икбал и куда более роскошных покоев кадинэ. У ничтожности есть свои преимущества, и умная перчатка умеет ценить их и быть благодарной богине. Ведь густые лианы дарили не только аромат, но и тень, и ночью в покоях старших наложниц было хоть глаз выколи.
