Монахини в Куржё были хорошими монахинями, очень преданными своим обязанностям, которые они выполняли наивозможно лучше. Однако ни одна из них не достигала высшей степени благочестия, превосходящей уровень ее сестер. Г-жа де Ларно страдала от того отвержения, в котором бог оставлял дом ее, где она все устроила в надежде создать из него одну из тех овчарен, откуда господь выбирает своих пасхальных агнцев. Она часто ставила ему в укор равнодушие, которое он проявлял к тяжкому ее труду подготовления душ к его приходу.
Тщетно искала г-жа де Ларно способов борьбы с недостаточной пламенностью своих дочерей, в чем она усматривала причину такого к ним отношения. Она призывала на помощь себе проповедников.
Они явились всех родов и стали пытаться пробудить эти сонные души, сообщив живость и порыв их полету. Их старания не имели успеха. Ни рассуждения, ни звучность голосов не достигали цели, несмотря на то, что г-жа де Ларно помогала делу суровыми постами и хорошо обдуманными испытаниями. Ничто не приносило плодов, и она уже стала проклинать свое стадо, которое своим топтаньем на месте начало истощать ее терпение. Ни одна душа среди этих душ не выделялась некоторого рода духовной жаждой, более пламенной и страстной.
Она была удивлена таким отсутствием удачи и загоралась от этого каким-то неистовством благочестия. Но однажды ей показалось, что великий день настал. Кюре церкви Сен-Грегуар привел к ней одною нищенствующего монаха, которого он нашел на кухне ползающим на животе в поисках пищи около кучи отбросов. Это был рослый малый, рыжеволосый и наделенный зычным голосом. Он проповедовал на перекрестках и казался исполненным наития. Г-н Вирлон предложил его г-же де Ларно. В течение целой недели святой мужлан честил монахинь, испуганных его исступленными жестами и тривиальной яростью его слов. Его огромная мохнатая рука, выступавшая из засаленного рукава, размахивала распятием из крепкого дерева. Как последствие этой проповеди, одна из сестер впала в экстаз, приписывая себе видения. Вся община собралась глядеть в восхищении, как она лежала на соломенной подстилке в своей келье, с закатившимися глазами и что-то бормочущими губами. Попробовали заставить ее говорить, но ничего не добились, кроме несообразностей и чепухи. Обман жестоко раздражал г-жу де Ларно; но ее гнев еще более увеличился, когда было обнаружено, что добрый братец уходя, обменял свое деревянное распятие на богатый серебряный крест, найденный им в ризнице, ключи от которой хранились у монахини, удостоившейся видений.
Г-жа де Ларно умолчала о своей двойной неудаче, а через несколько месяцев после того к ней пришла девица де Ла Томасьер, чтобы посоветоваться относительно мук совести, в которых она пребывала, и своей тревоги насчет вечного удела души своего покойного отца. С первого же свидания молодая девушка сама раскрыла г-же де Ларно то, что задумала. Г-жу де Ларно во всем этом довольно мало заботила участь, предстоявшая в ином мире бедняге Ла Томасьеру; ее более заняло другое — что она встретила в его дочери то, чего так часто искала, именно, душу пламенную и твердую, способную на такие чувства. Намерения девицы де Ла Томасьер обнаруживали в ней необычайную тонкость души и смелый характер, если она ни минуты не поколебалась очертя голову пуститься в путь, на котором первым лишением был отказ от мира и самой себя, не считая того, что плоды этой жертвы оставались сомнительными.
Из всего этого г-жа де Ларно сделала вывод, что, освободившись со временем от несколько неразумного стремления оказать пользу ближнему при таких обстоятельствах, когда самые близкие охотно его покидают, девица де Ла Томасьер сделается замечательной подвижницей. В ней были пылкость устремления, смелость, порыв, которые ведут к высотам, и твердость в однажды предпринятом, которая создает святых. Г-жа де Ларно чувствовала в себе силу сделать святую из души такого закала. Чем только могла бы она стать в ее руках!
Случай был слишком благоприятен, чтобы г-жа де Ларно могла ему противиться; поэтому, как женщина разумная и опытная, она встретила довольно холодно желание девицы де Ла Томасьер принять монашество и отказаться от мира; она привела возражения, как раз пригодные для того, чтобы укрепить упорство молодой девушки. Ловкая Ларно вначале притворилась испуганной необычайностью и величием подобной участи. Этим она польстила чувству тщеславия девицы де Ла Томасьер от сознания, что она делает нечто выделяющее ее среди других и возвышающее над общим уровнем.
Мало-помалу, однако, и словно нехотя г-жа де Ларно начала соглашаться с ее намерениями. Она стала намекать на несомненность спасения г-на де Ла Томасьера. Почему бы самому господу не дать ей в один прекрасный день уверенности, что жертва ее принята и сочтена достаточной? Возможно, что она когда-нибудь получит от него самого благую весть, и нет сомнения, что после того, как будет погашен счет, в котором она сама пойдет в придачу, господь не оставит ее. И г-жа де Ларно внушала девице де Ла Томасьер надежду на одно из тех мистических соединений, в которых господь становится супругом, соединение столь постоянное, глубокое и длительное, что она найдет в нем с избытком возмещение тех сердечных радостей, от которых откажется. Что такое земная любовь перед любовью небесной, и можно ли колебаться между той и другой, в то время как первая из них по природе своей неполна и непрочна, а вторая — неизменна и совершенна?
Г-жа де Ларно повела дело так искусно, что достигла уже известных нам результатов и получила в полное свое обладание душу, всецело ей преданную, которую оставалось только направлять к вершинам созерцания и мистических чувств.
В г-же де Ларно было нечто от сводницы, и возможно, что в миру она выполняла бы эту услужливую роль. Для себя самой она стремилась лишь к руководству и к наведению дисциплины, не имея, в сущности, никаких сил в себе, чтобы пойти дальше сухого, привычного и намеренного благочестия; она была честолюбива только за других, довольствуясь тем, чтобы со своих низин служить им проводником, не имея возможности последовать за ними по их пути.
Таким-то образом она нашла в девице де Ла Томасьер пламенность и подъем духа, исполнившие ее радости; и она решила воспользоваться представившимся ей наконец случаем достигнуть того, чего ей больше всего хотелось, — особенного знака божественной благодати, честь которой отметила бы не только ту, которая стала предметом ее, но и то место, где она проявилась. Чтобы сказать все до конца, г-жа де Ларно мечтала не более и не менее, как о чуде, в котором и она приняла бы близкое участие и которое дало бы монастырю, а в особенности его настоятельнице, ни с чем несравнимую славу. Ей удалось убедить в этом девицу де Ла Томасьер, которая приняла возможность такого чуда с необыкновенной готовностью. Чтобы вымолить прощение бедняге Ла Томасьеру, его дочь решила подняться к богу шагами, которых ничто не могло остановить; этот не вполне обычный путь казался обеим женщинам наиболее короткой дорогой к тому, чего им хотелось достигнуть, каждой по разным причинам, но с одинаковой горячностью.
