Иначе чем еще можно объяснить его чрезвычайное возвышение? Будучи человеком, весьма ценившим верность, Сулла никогда не забывал, что всем обязан двум женщинам, оставившим ему свои состояния. Влияла ли эта память на его представление о взаимоотношениях с самой Венерой? Видел ли он в богине еще одну женщину, которую можно соблазнить и чтить в обмен на все, что она может предоставить? Бесспорно, в жизни своей Сулла использовал свое обаяние как оружие, равным образом обращая его на политиканов, солдат и шлюх. В частности, он обладал способностью обращать рядовых легионеров на свою сторону. Он умел разговаривать на понятном им языке, смеяться их шуткам и скоро заслужил репутацию военачальника, готового оказать милость своим людям. Если учитывать ту славу, которую принесла ему редкостная удачливость за годы военных побед и отважных личных вылазок, популярность Суллы в войсках трудно недооценить.
И тем не менее многие усматривали в его обаянии нечто зловещее. Это читалось прямо на его лице. Ибо при всем его шарме Сулла имел багровый цвет лица, на котором, когда он гневался, проступали странные белые пятна. Медики объясняли этот обезображивающий его симптом следствием сексуального извращения, — диагноз подтверждал расхожую сплетню о том, что у Суллы не хватало яичка. Изнаночная сторона подобных слухов всегда досаждала ему. Когда Сулла получил назначение на свою первую кампанию, Марий, будучи его командиром, выказал недовольство сомнительной репутацией нового офицера. Существенно позже, когда Сулла с лихвой доказал свои воинские достоинства и хвастал своей удачей перед аристократом менее успешным, но более родовитым, тот смог только заметить, что есть нечто несправедливое в том, что человек, которому отец не оставил ни гроша, может достичь такого состояния. Подобные сомнения по поводу триумфов Суллы выказывались слишком настойчиво, чтобы от них можно было отмахнуться, сославшись только на снобизм и зависть. Так, например, его великие победы над самнитами были достигнуты с помощью легионов, отобранных у законных командиров, а в другом, особенно неприятном случае ему пришлось закрыть глаза на убийство. В первые месяцы 89 г. до Р.Х., во время осады Помпеи, особенно упорное сопротивление заставило римские войска заподозрить своего командира в измене и линчевать его. Когда Сулла прибыл, чтобы принять управление войсками после убитого, он самым подозрительным образом не стал наказывать бунтовщиков, а по слухам даже сам инсценировал все преступление. То, что подобная история не только была признана достоверной, но даже повысила его популярность среди солдат, самым явным образом указывает на двусмысленность его репутации.
Забив одного офицера дубинками, войска Суллы, похоже, вошли во вкус. Когда Сулла построил их на плацу и огласил полученные из Рима новости, легионеры немедленно набросились на посланца Мария и насмерть забили его камнями. Без всяких наущений со стороны Суллы они потребовали, чтобы он вел их на столицу, на что Сулла согласился, не сходя с места. Подобная перспектива привела в такой ужас его офицеров, что все они, за исключением одного, отказались следовать за ним; однако Сулла, понимая, что уже поставил себя вне закона, не мог повернуть назад. Оставив один легион продолжать осаду Нолы, он повел свое войско на север. Весть о приближении Суллы была встречена в Риме с недоверием. Некоторые, в том числе смещенный консул Помпеи Руф, были рады ей и поспешили навстречу приближающимся легионам, однако большинство народа испытывало только озлобление и отчаяние. Были посланы депутации, пытавшиеся пристыдить Суллу и повернуть его обратно, однако тот, пребывающий в полном блаженстве, на все уговоры отвечал, что идет на Рим, чтобы «освободить его от тиранов».[56] Марий и Сульпиций, прекрасно понимавшие, что является целью похода, отчаянно пытались выторговать себе время. Когда Сулла вступил в пригороды Рима, они направили последнюю депутацию, предложив собрать Сенат, чтобы обсудить понесенные им обиды, и обещали лично присутствовать на заседании и исполнить его постановления. Взамен они просили только одного — чтобы Сулла стал лагерем в пяти милях от священной границы Рима.
Всякий понимал, что пересечение ее станет жестом, полным исключительного, зловещего значения. Хотя священный Рим наполняли своим присутствием боги, в городе было мало мест, более святых, чем pomerium, древняя граница, проходившая по борозде, проведенной плугом Ромула, и не менявшаяся со времени царей. Пересекать ее с оружием в руках абсолютно возбранялось любому гражданину: внутри помериума правил Юпитер, хранитель и защитник города, даровавший ему мир. Гневить этого бога было опасно, и поэтому, когда Сулла ответил посланцам Мария, что примет их условия, они вполне могли поверить ему. Однако Сулла «темнил», и едва посланцы Мария отправились назад, в Рим, он приказал своим легионам последовать за ними — тремя отрядами, чтобы захватить трое городских ворот. При всем могуществе Юпитера Сулла по-прежнему полагался на милость Венеры, богини, приносящей удачу и не менее великой, по его мнению, чем отец богов.
Когда легионеры переступили через помериум и начали продвигаться по узким улочкам, собратья-горожане «приветствовали» их градом брошенных с крыш черепиц. Реакция их оказалась настолько жесткой, что солдаты на мгновение остановились, и Сулла приказал стрелять по крышам подожженными стрелами. Пламя стало, потрескивая, распространяться вдоль городских улиц, и Сулла въехал по главной среди них — Виа Сакра — в самое сердце Рима. К этому времени Марий и Сульпиций, после неудачной попытки поднять городских рабов, успели бежать. Повсюду вооруженные легионеры занимали караульные посты. Мечи и панцири блестели перед самим зданием Сената. Произошло немыслимое. Полководец провозгласил себя владыкой Рима.
По сути, наступило грозное мгновение. Последующие поколения, крепкие задним умом, увидят в нем тот великий поворотный момент, о котором предостерегали авгуры: грань между ушедшим старым и пришедшим новым веком. Бесспорно, поход римской армии на Рим означает некий водораздел. Произошла утрата невинности. Соревнование в борьбе за почести всегда представляло собой истинный кровоток Реcпублики, но теперь в нее словно впрыснули отраву, о присутствии которой отныне нельзя было забыть. Поражение на выборах, в суде, в сенатских дебатах — ничего худшего гражданин не мог представить себе в прошлые времена. Однако Сулла, преследуя Мария, доводил соперничество и личную ненависть до крайней степени. И начиная с этого мгновения память о ней останется неразлучной с каждым честолюбивым гражданином — сразу искушая и вселяя страх.
Совершив этот опасный и судьбоносный шаг, Сулла, безусловно, поспешил закрепить успех. Созвав Сенат, он потребовал, чтобы его соперников объявили врагами государства. Сенаторы, нервно посматривавшие на сопровождавшую Суллу охрану, торопливо согласились. Вне закона были объявлены Марий, Сульпиций и еще десять человек, в том числе юный сын Мария. Сульпиция, выданного рабом, догнали и убили. Сам Марий после ряда жутких злоключений, в ходе которых он прятался в тростниках, спасался от наемных убийц, в итоге нашел относительно безопасное убежище в Африке. В отношении его план Суллы провалился: змею только прогнали, но не убили. Марий мог продолжить сопротивление. Однако Сулла, невзирая на разочарование, не испытывал излишней тревоги. Осуждение великого соперника было для него чем-то большим, нежели вселяющий глубокое удовлетворение акт личного отмщения. Сулла придавал ему несколько другой оттенок: отождествляя собственные действия с интересами Республики, он надеялся придать своему походу на Рим характер оборонительных действий. Пусть его поддерживали пять легионов, однако законная обоснованность оставалась для Суллы более важной, чем открытая демонстрация силы. Во время дебатов по поводу объявления Мария вне закона, когда почтенный сенатор заявил в лицо Сулле, что столь великий человек, как Марий, не может быть объявлен врагом общества, Сулла без возражений признал право старика на несогласие. Там, где это было возможно, он старался щадить чувства своих соотечественников. Он отнюдь не стремился изображать опирающегося на военную силу деспота, предпочитая роль защитника конституции.
Не было это и ханжеством. Если считать Суллу революционером, то именно революционной была природа самого status quo. Враждебный к любого рода новациям, Сулла отменил все законы Сульпиция. На место них он установил собственные законы, поддерживавшие традиционное главенство Сената. Невзирая на неприязнь к своему, так сказать, ярому поборнику, Сенат не мог противиться подобным мерам. Тем не менее Сулла оказался перед мучительной дилеммой. Стремясь скорее оставить Италию ради войны с Митридатом, он опасался того, что может произойти в Риме в его отсутствие, и понимал, что должен оставить на важных постах своих сторонников. Он не мог позволить себе откровенного вмешательства в течение ежегодных выборов, одновременно претендуя на роль сторонника закона. Однако ему пришлось претерпеть унижение в виде поражения его союзников на консульских выборах. Один из преуспевших кандидатов, Гней Октавий, подобно самому Сулле, был природным консерватором, однако второй, Корнелий Цинна, зашел настолько далеко, что стал угрожать ему судебным преследованием. В сложившихся обстоятельствах Сулла смирился с поражением, по возможности сохраняя достоинство. Однако прежде чем согласиться на то, чтобы новые консулы приступили к своим обязанностям, он потребовал от них клятвы на священной горе Капитолия в том, что они никогда не отменят его законов. Октавий и Цинна согласились — явным образом не желая упускать удачу из рук. Давая клятву, Цинна взял с земли камень и бросил его, прилюдно пожелав, чтобы его также вот вышвырнули из Рима, если он нарушит свою клятву перед Суллой.
