так сложиться, что её креатура — Афродита — все-таки «выстрелит»!
— Хорошо, брат, — покорно согласилась. — Раз дал слово…
— А ты, надеюсь, Афро слова не давала?
— Нет, конечно! — горячо запротестовала Мария.
— Тогда почему Эльбида сказала, что она «бедная»? А?
Сестра замялась.
— Чуток лишнего наобещала, — призналась вместо сестры Эльбида. — Но не волнуйся. Мы эту проблему решим. Все останутся довольны!
— Хорошо! Дорогие, пора!
— Погоди, погоди! — Мария встрепенулась. — А ты здесь надолго?
— Пока не понимаю. Но как только освобожусь, так сразу — в Грузию, к любимой! Флотские обещали подкинуть! Но тут вилами на воде писано. Если подведут, буду искать крысиные тропы. Через Батум. Так ближе всего.
— Шурин! — Умут перестал потирать плечо. — Я тебя разочарую. Порты Батума и Трабзона закрыты надолго. Чума! Единственный вариант — это Синоп или Самсун. В Синопе много черкесов и турок из Анапы, то есть связи с кавказским берегом есть. Проблема еще в том, согласится ли кто-то плыть зимой во время штормов. Я сейчас даже в Одессу с трудом фрахт нахожу. Хотя с этим городом пора заканчивать.
— Синоп или Самсун?
— Да!
— Хорошо. Спасибо. Теперь буду знать. И думать. А с Одессой что не так?
— Они там совсем обезумели со своим порто-франко. Такие цены заламывают! Сплошное ворьё! Еще и очереди на выезд из города. Так что, ты был прав с самого начала. Нужно выстраивать новую цепочку. Прямиком через Крым! После праздников отправлюсь туда закрывать все дела.
— С таким подходом, зять, ты точно станешь апельсиновым королём!
— Буду стараться, шурин!
Сестра с трудом дождалась окончания нашей с Умутом беседы.
— Но после того как ты её заберёшь, вы должны вернуться сюда! Здесь твой дом, Коста! — настаивала Мария.
— Да, конечно. Постараюсь! — я не был уверен, что так получится, поэтому ответ не мог быть полностью утвердительным.
— Пожалуйста, брат! — сестра по привычке пустила слезу.
— Мария!
На сестру мой грозный тон подействовал не так, как я рассчитывал. Тут же слёзы потекли рекой.
— Всё, всё, любимая! — успокаивал жену Умут. — Мы будем ждать и молиться. Все будет хорошо!
Начали прощаться. Расцеловался со всеми. Теперь слезы полились у всех женщин. Мужчины держались.
— Кстати! — решил чуть остановить этот поток. — А кто остался в таверне, если вы все здесь?
— Голицына и повара дала, и пару слуг! — с гордостью сообщил Ваня. — Так она твою сестру уважает!
— Дорогого стоит! — согласился я.
…Родные мне люди постепенно удалялись.
— Семья! — закричал я.
Они обернулись.
— Запомните! Сегодня — я самый счастливый человек на Земле!
[1] Проскурин имеет в виду не лоскут каторжанина, из-за которого королей воровского мира прозвали «бубновыми тузами», а саму карту, на которой с 1820-х гг. ставилась печать с двуглавым орлом. Поэтому бубновый туз считался главным в карточной колоде.
[2] Ваня преувеличил. Выслали каждого пятого. Вообще, то была дичайшая история. Особенно ее финал. Тех, кто спровоцировал восстание, не наказали, а наградили. Например, штаб-лекарей за борьбу с чумой, которой не было. А боевого генерала, который своей волей отменил карантин, чтобы утихомирить народ, разжаловали в солдаты. И он умер от горя.
Глава 7
Самый гуманный суд в мире
Наступил новый, 1837 год.
Отшумели, отгуляли рождественские и новогодние празднества. Детишки насладились шумными играми вокруг елочки, введённой в моду с легкой руки жены императора, Александры Федоровны. Чиновный и офицерский Севастополь закончил с традиционными праздничными визитами. Но скучно и тоскливо было сидельцам с «Виксена». Лишь дикий пронизывающий ветер навещал их в заключении. Известие об открытии судебных слушаний стало для Белла и Чайлдса, как ни парадоксально, лучиком света в январском мраке.
Их доставляли в старое здание Адмиралтейства (новое еще строилось) на Корабельной стороне. Хотя имелась дорога по суше, везли на шлюпке, чтобы исключить возможность посторонних контактов. Допрашивали в присутствии трех капитанов, назначенных судьями, и секретаря. Я переводил.
Сам был рад вырваться с опостылевшей гауптвахты, хоть и в сопровождении вооруженного матроса. Наелся сидением в четырех стенах, покрытых шаровой серой краской. Проскурин уехал в Одессу еще перед Рождеством. Греки изредка навещали, но гораздо реже, чем хотелось. У Марии в таверне была горячая пора из-за наплыва гостей Голицыной, навещавших ее на праздниках. В общем, душа просила любой смены обстановки.
Нарядился в охряную черкеску, прицепил кинжал. Потом об этом сильно пожалел. Мое появление в комнате, где проходило заседание, вызвало пересуды.
— Это кто к нам явился? Черкес? — спросил один из судей без звёздочек на эполетах[1].
В «блеске» фантазии подмывало заорать: «Да здравствует наш суд! Самый гуманный суд в мире!». Конечно, сдержался. Не поймут-с!
— Переводчик! — отчеканил я, по-дурацки вытянувшись во фрунт.
— Не паясничайте! — отчитал меня каперанг.
Все равно не угодил! Мог и не сдерживать желаний. Процитируй я Вицина, получил бы такую же отповедь!
— И впредь являйтесь на заседания в нормальной одежде, — каперанг, между тем, не унимался. — Есть во что переодеться?
— Флот снабдил, Ваше Высокоблагородие!
Такое бывает довольно часто. Я про то, как два человека, впервые столкнувшись, еще ничего не зная друг о друге, сразу испытывают взаимную неприязнь! Очевидно, что мы с каперангом вошли в число таких пар. Вот только встретились мы с ним не в чистом поле, где у меня были бы большие шансы с ним справиться. Мы были на его территории. В суде! Дуэли он мне не предложит. Зачем? Просто загонит за Можай, на кудыкину гору, за тридевять земель! Все-таки, как же русский язык способен изящно послать человека куда подальше!
«Смех — смехом, — подумал я, — а с этим инквизитором лучше держать ухо востро!».
«Инквизитор» удовлетворенно кивнул и вызвал Вульфа для дачи показаний.
Этот «бравый» моряк добрался до Севастополя лишь 10 декабря, две недели (!) рыская по морю в поисках своего подконвойного и создав головную боль капитану Чайлдсу. Все время карантина «Виксен» простоял в бухте без судовых документов, которые капитан «Аякса» забрал себе еще в Суджук-Кальской бухте.
Судьи, профессионально разбиравшиеся в морском деле, быстро выяснили все подробности погони и конвоирования «Лисицы». Вульф краснел и нервничал от ехидных вопросов, отвечал сбивчиво и путано. Он также свидетельствовал, что на момент ареста команда шхуны «выгружала неизвестно что на берег и с береговыми жителями имела сношения крайне подозрительные». Оттуда же на «Аякс» прибыл сам Белл.
Взялись за англичан. И уже то, как они держались, первые их показания, подняли во мне волну злости. Нет, не к ним. К Вульфу. Я переводил. А мне хотелось подскочить к этому недотёпе, схватить за шкирман и пару раз потыкать головой об
