совсем. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но я не могу. Ты же читала, что было на обратной стороне той фотографии. Я уже нарушила два правила. Ты хочешь, чтобы я нарушила третье?
Она пожимает плечами. — Я имею в виду, что ты здесь уже три дня, и я не видела, чтобы что-то взорвалось. Может быть, они живут себе дальше.
— А может быть, они хотят, чтобы мы так думали.
— Может быть. Но если ты сейчас уйдешь, ты никогда не узнаешь. И ты не можешь сказать мне, что какая-то часть тебя не хочет поступить так, как сказала его мама, и бороться за то, чтобы вернуть его. Чтобы это было хоть немного возможно, он не должен думать, что ты ушла, потому что не хотела быть с ним. Ты должна сказать ему правду.
Тяжелый вздох вырывается у меня изо рта. — Как будто от этого станет лучше.
— Может, и нет, — честно говорит она. — Но ты никогда не узнаешь, если не попробуешь.
Я стою на подъездной дорожке дома моего детства. Там, где я произнесла свои первые слова и совершила первые шаги. И все же теперь я боюсь заходить внутрь. Даже когда перед входом стоит джип Кэма, показывая, что он здесь, как и обещал, я чувствую, что меня может стошнить.
Почти не разговаривать с родителями было, мягко говоря, сложно. Когда живешь с ними, они сводят тебя с ума. Но когда ты живешь сама по себе, тебе хочется, чтобы они были с тобой. Думаю, за то время, что я жила с Хейсом, до того, как все пошло прахом, я звонила маме не менее четырех раз в день. Иногда по самым бессмысленным поводам.
А потом начался хаос.
Кэм был прав. Если они узнают, что я была в городе и не приехала к ним, им будет очень больно. И не то чтобы я не хотела их видеть. Я просто боюсь суда, который, как я знаю, грядет.
Второй раз за сегодняшний день я даю себе установку и заставляю себя выйти из машины. Когда я поднимаюсь по подъездной дорожке и вижу отдельный гараж, я вспоминаю, как стояла здесь и смотрела, как Хейс проносится мимо меня, полный решимости рассказать Кэму о нас и показать, что я — та, кто ему нужен.
Я бы все отдала, чтобы вернуться к этому.
Набравшись смелости, я поднимаю кулак и стучу в дверь. Сердце колотится о грудную клетку, когда шаги приближаются к двери, но я расслабляюсь, когда она открывается и по другую сторону стоит Кэм.
— Ты действительно пришла, — говорит он, немного удивленный.
— Я же сказала, что приду.
— Да, я знаю. Но я не был уверен, что ты не станешь снова разыгрывать из себя Гудини. — Он открывает дверь, и я вхожу, ожидая, пока он закроет ее за мной. — Мама, папа! У меня для вас сюрприз, — распевает он.
Мои глаза расширяются, и я в панике поворачиваюсь к нему лицом. — Ты им не сказал?
Он ухмыляется. — А что в этом интересного?
Ух, чертов мудак. Я должна была знать лучше. Я вполне могла попасть в чертову засаду. Неужели я думаю, что Кэм позволил бы причинить мне вред? Конечно, нет. Но знаю ли я, что он злится и не прочь видеть меня в неудобной ситуации? Безусловно.
— Кэмерон, мы любим тебя, но нам не нужен еще один…
Голос моей мамы прерывается, когда она задыхается позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, что она прикрывает рот рукой, а по ее щекам уже начинают катиться слезы. Она смотрит на меня с недоверием и шоком одновременно.
— Привет, мам, — тихо бормочу я.
У нее перехватывает дыхание, она понимает, что я действительно здесь, и ей не мерещится, она идет ко мне с распростертыми объятиями. Я с готовностью шагаю в них. То, что мама Хейса не испытывала ко мне ненависти раньше, когда у нее было на это полное право, помогло. Но узнать, что моя собственная мама тоже меня не ненавидит, — это такое облегчение, которого я не ожидала.
Может быть, Кэм был прав.
В поле зрения появляется мой отец с напряженной челюстью и гневным блеском в глазах.
Ладно, наполовину прав.
— Лейкин, — сурово говорит он.
Отец всегда был самым строгим из наших родителей, и я провела немало времени, получая от него наказания. Но я не думаю, что он когда-либо смотрел на меня с таким разочарованием. Это заставляет маленькую девочку во мне трусить.
— Ты думаешь, что можешь просто прийти сюда и ждать, что все будет хорошо? — спросил он, подняв брови.
— Папа! — протестует Кэм.
— Нет, все в порядке, — говорю я брату. — Это не совсем то, чего я ожидала. Я знаю, что уходить так, как я ушла, было нехорошо, и я сожалею об этом. Если ты хочешь, чтобы я ушла, я уйду.
Его взгляд задерживается на мне, как будто он действительно раздумывает над моим предложением, пока голос мамы не прорезает неловкую тишину
— Эндрю, — ругает она его. — Обними свою дочь.
Он на секунду смотрит на нее, но все в этой комнате знают, что она обвела его вокруг пальца. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он вздыхает и притягивает меня к себе.
— Я скучал по тебе, малышка, — говорит он мне. — Я все еще не согласен с тем, что ты сделала, но я скучал по тебе.
— Я тоже по тебе скучала.
Мы отстраняемся и вчетвером идем на кухню, пока мама готовит ужин. Пахнет вкусно. Напряжение все еще витает в воздухе, но Кэм держится рядом со мной, как защитник, которым он всегда был для меня.
— Ну, что нового, Лей? — спрашивает мама. — Что-нибудь интересное?
Я греюсь в ностальгическом ощущении от того, что нахожусь здесь. — Не слишком. Я много работала.
— Другой каток? Мистер Циммерман был потрясен, потеряв тебя, — добавляет Кэм.
Добавьте его в список. — Нет. Вообще-то я работаю в студии. Я автор песен.
Улыбка расплывается по лицу моего отца. — Правда? А ты написала что-нибудь, что я мог слышать?
— Наверное, нет. Многое из того, что я написала, только сейчас начинает выходить, — объясняю я. — Создание альбома — это долгий процесс.
— Это потрясающе, милая, — говорит мне мама. — Я знаю, что это всегда было твоей мечтой.
Кэм подталкивает меня локтем. — Довольно впечатляюще, сестренка.
Мне приятно, что я наконец-то могу поделиться своими достижениями с семьей. Это то, что я хотела делать с самого раннего детства, и единственными людьми, которым я
