Если вы
действительно не хотите жить друг без друга – а это отдельная тема, к которой мы еще вернемся, – почему бы не подождать, пока один из вас уйдет, а потом того… самоликвидироваться?
– Господи, здесь же дети! – с упреком восклицает Энн.
– Так мы именно об этом сейчас и говорим! Что, мне теперь не произносить этого слова?
– Однажды горе чуть не убило меня, – твердым голосом заявляет Эвелин. – Я не согласна с решением отца, но понимаю его. Я тоже не представляю себе жизни без него.
– У нас было так много потерь… Я точно знаю, во что ввязываюсь. Я бы не смог без тебя, – говорю я, беря ее за руку. Вторая стадия.
– Такова жизнь. Люди теряют близких и находят силы жить дальше, – настаивает Джейн.
– Может, и так, Джейн. Просто я не хочу жить без вашей мамы, а она – без меня. Черт возьми, нет никакой гарантии, что я вдруг не уйду первым, оставив ее одну, с прогрессирующей болезнью. Если мы этого не сделаем… если оставим все на волю судьбы, то один из нас может вдоветь годы, даже десятилетия, если проживет столько же, сколько, например, бабушка.
От слов о вдовстве по мне прокатывается волна дрожи и приходят силы убеждать детей, не сбиваясь с пути.
– Это не имеет никакого отношения к тому, как сильно мы вас всех любим. Даже не сомневайтесь, что мы вас очень любим! Тем не менее у вас своя, отдельная жизнь, и она должна продолжаться. А в нашей жизни, – я показываю на Эвелин, – мы всегда были друг у друга. Мне известен только мир, в котором есть ваша мама. Не хочу однажды проснуться, а ее нет. Томас, пожалуйста, постарайся понять.
У него каменное лицо, наши мысли и страхи – тяжелый для него груз.
– Как же это прекрасно, – шепчет Вайолет, вытирая глаза бумажной салфеткой, – так сильно любить друг друга.
Коннор, молча сидящий на другом конце стола, теребит подтарельник.
– Ой, не начинай эту песню! – вскидывает руки Томас.
Его перебивает Джейн:
– Прекрасно, ага, но это чушь собачья…
– Мама! – сконфуженно пытается остановить ее Рейн.
Джейн продолжает:
– Прости, я не думаю, что жизнь заканчивается, когда кто-то один уходит. Елки-палки, я одна, и со мной все в порядке! Можно продолжать жить для себя! Мама, а как же все, что ты хотела сделать?
Эвелин кивает.
– Вот для чего и нужен этот год. Поэтому я и спрашивала об оркестре. Мне нужна твоя помощь, я без тебя не справлюсь.
– А вдруг ты еще проживешь много лет? – шепчет Джейн. – И если один из вас уйдет раньше другого, вам все равно есть ради чего жить.
– Спасибо!
Томас хлопает ладонью по столу, сидящая рядом Энн вздрагивает.
– А как насчет той программы «Умри с достоинством», которую запустили в Орегоне? Ну еще несколько лет назад? – спрашивает Джейн. – Мам, если ты подождешь до серьезных проявлений болезни, мы эту идею поддержим. Никто из нас не хочет, чтобы ты страдала, правда.
– Я рассмотрела все варианты, прежде чем принять решение. Не поеду ни в Орегон, ни в Швейцарию, ни еще куда-нибудь за тридевять земель. Я умираю. И хочу умереть дома.
– И если Эвелин пройдет все бюрократические процедуры, – добавляю я, – то меня в программу точно не возьмут. А нам надо, чтобы вместе, поэтому мы сделаем это сами.
– Конечно, тебя не возьмут! Ты же не умираешь! – Томас почти смеется.
– Смерть – это не единственное, что нас убивает, сынок, – говорю я, и за столом замолкают.
– Я перестану вас узнавать. Вас, своих детей. Я забуду, кто я такая. Это неизбежно. Я не хочу превращаться непонятно в кого. Возьмем мою мать. Какой она стала в конце… Она ведь не понимала, что я ее дочь. Бремя заботы обо мне окажется таким тяжелым, что вы будете ждать моей смерти как избавления. Я так не хочу. Не хочу, чтобы вы, дети, проходили через такое.
– Но ты выглядишь нормально, мам! – умоляет Вайолет. – А давай если через год ты будешь такой же, то ты просто подождешь и посмотришь?
– Принять решение надо сейчас, пока я в здравом уме, – только так я могу быть уверена, что у меня хватит сил через это пройти. Если я буду откладывать, то никогда не решусь. Всегда будет другой день, еще один денечек, ради которого стоит жить… – Ее голос срывается.
Я рад, что дети узнали о диагнозе Эвелин, хотя она и была против того, чтобы им говорить. По ее словам, не хотела, чтобы к ней относились по-другому. А когда она им рассказала, это стало реальностью. Все равно что встретиться лицом к лицу с вором, пока он еще находится в доме, зная, что ты бессилен.
– При всем желании я не могу вас защитить… – Эвелин запинается. – Диагноз не изменится, и лучше не станет. Ничего, с вами все будет в порядке, со всеми вами.
– Ты этого не знаешь, – хнычет Вайолет.
– Знаю, – заверяет Эвелин, затем переключает внимание на Джейн. – Я всегда хотела жить по-своему. И со смертью пусть будет так же.
Эвелин поворачивается к Томасу, ее взгляд смягчается.
– Дорогой, уясни себе – я не намерена менять решение.
За столом вновь повисает тишина. Эвелин всматривается в лица сидящих. Все уставились в свои тарелки. Она улыбается, в глазах мелькает озорство.
– Долой мрачные лица! У меня день рождения, в конце концов! Давайте праздновать.
Она встает, опираясь на стол.
– Знаете, я ведь сегодня еще не купалась.
Томас, вздрогнув, поднимает глаза.
– Что-о-о-о?!
– Что слышал! Пошли!
Она поворачивается и, не сказав больше ни слова, выходит. Хлопает москитная дверь. Все глазеют на остатки ужина, не зная, что делать. Я пожимаю плечами, отодвигаю стул и иду вслед за Эвелин.
На улице теплый ветерок ерошит мне волосы; прихрамывая (нога разболелась в столь поздний час), я догоняю Эвелин. Слышу, как позади нас скрипит москитная дверь – раз, другой, третий, на фоне отдаленных хлопков фейерверка. Эвелин улыбается, глаза сияют в лунном свете.
– Может, не надо? – спрашиваю я.
Меня тревожат ее жалобы на острые боли, ее медлительность, дрожащие руки. Как быстро будет прогрессировать болезнь? А вдруг, если не рисковать, Эвелин продержится дольше?
– Мне все равно нечего терять.
Наверное, у нее есть право быть безрассудной.
Мы идем в темноте по узкой подъездной дорожке, вымощенной толчеными ракушками, из-за которых «Устричная раковина» и получила свое название. Я протягиваю Эвелин руку для опоры; она, вполне ожидаемо, уклоняется, желая быть самостоятельной. Темнота нам не помеха. Знакомый хруст под ногами, ракушечная тропинка
