В заключение еще следующее: маркиз Мирабо, подобно Платону, открыто присоединился к новому Сократу — д-ру Кэнэ, в котором он видит избавителя от всех наших зол. Это, по моему мнению, единственное событие, могущее заставить немного призадуматься. Не ради г. Кэнэ, которому в будуаре маркизы Помпадур пришла в голову достославная мысль: променять шпагу на навозные вилы, а веер — на молочную кадку, и который теперь сделался святым для экономистов, а ради личности его последователя. Потерпевшие крушение аристократы, начинающие интересоваться вопросом о народном счастье, опасны уже потому, что возбуждающий яд недовольства сильнее разжигает кровь тех, кто все потерял, чем кровь голодающих бедняков, которые ничего не имеют, и разинутый рот которых, готовый закричать, можно снова закрыть куском хлеба.
Вообще, моя красавица, будьте уверены, что и в Париже вы будете так же танцевать, как и в Страсбурге, так как единственная революция, которая разжигает умы, разыгрывается не на улице, а в опере, где пиччинисты с глюкистами ведут ожесточенную борьбу. Даже миру семейного очага грозит опасность если одна часть членов семьи высказывается за мелодии итальянца, а другая — за барабаны и трубы немца.
Я позволю себе, после вашего праздника, лично осведомиться о вашем здоровье и надеюсь хорошо вознаградить себя за те потерянные часы, которые я не мог провести возле вас.
Маркиз Монжуа — Дельфине
Фроберг, 25 февраля 1775 г.
Моя милая! Спешу сообщить вам, что болезнь моей матери не так серьезна, как я этого опасался, и поэтому приготовления к вашему празднику не должны быть прерваны. Цветы из наших оранжерей уже отправлены, и мои лейбегеря должны уже сегодня приехать в Страсбург. Дорогой я встретил кладь из Парижа с декорациями для сцены. Значит, и она прибудет своевременно.
Вы должны будете признать, что я не оставил не исполненным ни одно из самых экстравагантных ваших желаний, хотя система г. Тюрго, по-видимому, не принявшего во внимание, что он отнимает у короля вернейшую опору его престола, — аристократию, не замедлила дурно отразиться на крупных доходах. Тем не менее, я решился принести эти жертвы, потому что могу только одобрить ваше желание: сразу, одним ударом, завоевать первое положение в страсбургском обществе. Но я ожидаю и с вашей стороны некоторой уступчивости, тем более, что ваше упрямство может уничтожить все, что вы имеете в виду достигнуть вашим праздником.
То, что нам удалось склонить м-ль Гимар танцевать у нас, должно составить предмет разговоров не только в Страсбурге: что гораздо важнее, это вызовет разговоры и в парижском обществе. Однако, если бы вы поместили в нашем доме эту девицу, как нашу гостью, — что вам желательно, — то сделали бы себя смешной. Поэтому я прошу вас оставить в силе мои распоряжения относительно отель де-Франс.
Не совсем уверенный в вашем окончательном согласии относительно второго пункта нашего спора, я предупредил ваше решение и сам пригласил графа Шеврез, так же и от вашего имени. Было бы трудно поправимым промахом, если бы мы закрыли двери нашего дома графу, протеже королевы, который, притом, находится в Страсбурге на ее службе. Мотивы ваши мне неизвестны. Я не имею также намерения требовать от вас откровенности, но знаю только, что эти мотивы не могут быть настолько важными, чтобы побудить нас дерзко обойтись с графом.
В интересах Франции я горячо желаю содействовать успеху его миссии. Дело идет о том, — говорю вам это под величайшим секретом, — чтобы устроить примирение между королевой и принцем Роган. Австрийская императрица сильно восстановила против него свою дочь, рассказав ей, как он позволил себе отзываться о ней, вскоре после своего отозвания из Вены, а также, какую жизнь он вел, как духовное лицо и как посланник. Без сомнения, и то и другое было с его стороны грубой неосторожностью, но все же этого недостаточно, чтобы держать в опале человека с такими испытанными убеждениями и с такими влиятельными семейными связями.
Граф Шеврез получил непосредственно от короля тайное поручение исследовать это дело и насколько возможно уладить его.
Я надеюсь, что ювелир уже принес вам на выбор изумруды. Если же нет, то своевременно напомните ему об этом. Очень важно хорошо подобрать цвет камней к вашему розовому туалету. Предлагаю вам обратиться к Дюплесси, который как раз выбрал этот цвет для вашего портрета.
Принц Луи Роган — Дельфине
Страсбург, 27 февраля
Все находятся в упоении от праздника в отеле Монжуа и очарованы вами, красавица! Не хотите ли судить сами, хорошо ли я осведомлен был? Вы подчинили себе природу, заставив лето, в середине зимы, убрать цветами ваши залы! Вы принудили Лукулла восстать из мертвых, чтобы приготовить яства для вашего стола! Как новая, еще более очаровательная Цирцея, вы превратили тяжеловесных дам Страсбурга в толпу резвых граций! Вы призвали к себе Терпсихору, волшебное искусство которой сообщает гибкость самым одеревенелым членам, так что до самого рассвета не прекращались танцы! Ваши глаза разбили сердца! Ваша улыбка разлучила друзей, поколебала мир в супружествах! Уж не хотели ли вы доказать, что одна красивая женщина в состоянии вызвать гораздо большие революции, чем все парижские писаки вместе взятые?!
То, что вы среди своих триумфов не забыли обо мне и прислали одинокому больному чудное угощение от избытков вашего стола, я считаю таким отличием, которое я еще должен заслужить. Приказывайте же мне! Я надеюсь, что через несколько дней мне можно будет выходить из комнаты, и мой первый выезд будет к вам.
Маршал Максим Контад — Дельфине
Страсбург, 28 февраля
Многоуважаемая маркиза! Осмелюсь ли я напомнить вам обещание, которое вы, может быть, уже позабыли, но на выполнении которого я буду настаивать, потому что оно даст мне возможность, в течение несколько часов, видеть вас одну, а не в толпе ваших поклонников? Вы хотели покататься верхом, под моей защитой, на моей белой лошади. Лошадь к вашим услугам, как и ее господин, а погода теперь хорошая. Мой грум дожидается ваших показаний относительно дня и часа.
Карл фон Пирш — Дельфине
Страсбург, 30 февраля
Любезная госпожа маркиза! Вот книжечка, о которой мы с вам говорили. Никому другому я не доверил бы столь дорогого для меня произведения. Но когда вы, среди хаоса французских разговоров, ласково улыбаясь, произнесли, обращаясь ко мне, первые немецкие слова, то вы не только покорили меня вашей власти, но я знал также, что вы поймете нашего поэта и будете плакать вместе с его Вертером.
