Высоко под потолком, где находились узкие окна, на внутреннем балкончике стоял на подставке старый пулемет Бреда M1930. Его ствол настороженно выглядывал на улицу.
Ягер подумал, что раньше на этом месте был бассейн. По крайней мере, размеры стола соответствовали водоемам, которые Людвиг видел в некоторых богатых домах Триполи.
Подойдя ближе, Ягер увидел, что на карте лежит десантный кинжал, называвшийся «гладиаторским».
– Ну, что вы скажете, господин координатор? – задумчиво спросил губернатор, пренебрегая воинскими приветствиями.
– Скажу, что я слагаю с себя обязанности координатора. Завтра на мое место прибудет новый человек. Надеюсь, что сотрудничество с ним будет таким же плодотворным. – Людвиг положил рядом с картой заготовленные заранее документы.
– Будет, конечно будет. – Губернатор покивал головой, искоса взглянув на бумаги.
Ягер посмотрел на карту, отметил про себя место, которое было надколото кинжалом. Если его не подводила зрительная память, то оно как раз соответствовало гашишианскому подвалу.
– Вы возвращаетесь назад в Германию? – спросил губернатор, и Людвиг насторожился. Генерал-губернатор Триполи никогда таким не был.
– Нет, я поступаю в ведение другой организации… – уклончиво ответил Ягер.
– Как это хорошо… – Итальянец поднял голову к сводчатому потолку. – Разнообразие… Так надоел этот город…
Затем он резко кивнул, посмотрел на Ягера впервые за всю беседу и сказал:
– Ну что же, желаю вам успехов. Надеюсь, что еще увижу вас. Прощайте.
Ягер вышел в приемную. Там как будто ничего не изменилось. По-прежнему орали военные, их перекрикивал секретарь, трезвонили телефоны. Только Ягеру показалось, как будто что-то изменилось. Словно тот прокол на карте к чему-то его обязывал.
Ровно в десять утра он был возле дома, где квартировали Фрисснер и его команда.
19
Поистине, Аллах может помочь им…
Коран. Хадж 40 (39)
Коридоры власти. Он слышал это где-то. Где и когда, вспомнить было трудно. Может быть, совсем не в этой жизни. Тем не менее это словосочетание, «коридоры власти», почему-то всегда всплывало в памяти, когда он шел вдоль казавшихся бесконечными дверей, мимо вросших в пол эсэсовцев. Тут все сочилось властью, силой.
Вольфрам Зиверс шел на встречу со своим непосредственным начальством. Гиммлер вызвал его к себе сразу же после аудиенции у фюрера. Зиверс слишком много знал и слишком во многое был посвящен, чтобы верить в простые совпадения. За любой, даже на первый взгляд малозначительной, случайностью всегда обнаруживалась чья-то воля. Нужно только поглубже копнуть.
Входя в приемную, Зиверс махнул двум громилам в черной форме, стоящим у дверей, и вопросительно посмотрел на секретаря. Тот кивнул и исчез за обитой черной кожей дверью.
Под профессионально ненавязчивыми взглядами двух охранников Зиверс пересек приемную и сел на массивный кожаный диван, который с шуршанием принял его в свои объятия. Однако расслабления не получилось. В затылок уперся чей-то пристальный взгляд. Жгучий, ощущаемый физически.
Зиверс осторожно обернулся. Вполоборота.
Из рамы с орнаментом из дубовых листьев на него смотрел Гитлер.
Портрет фюрера был выполнен действительно хорошо. Не ширпотреб, не работа кустаря, чувствовалась действительно сильная рука мастера. Такие портреты, чем бы ни кончилось то, что происходит вокруг Германии, всегда будут в цене. В большой.
От полотна исходила сила. Текла, струилась по помещению, заполняя каждую щелочку, каждый уголок незримой властью.
Хотелось… пасть на колени. Такое чувство посещало его во время некоторых митингов, когда фюрер был в ударе.
В дверях бесшумно появился секретарь.
Зиверс встретился с ним взглядом. Секретарь молча кивнул, отошел в сторону, оставив дверь приоткрытой.
Войдя, Вольфрам выбросил руку вперед и вверх, приветствуя главу СС.
Невысокий человек с вытянутым лицом и внимательным взглядом школьного учителя ответил ему тем же, только более лениво. Просто вскинул руку, как делает это фюрер, и почти сразу же указал этой же рукой на высокое кресло около стола. Садись, мол, к чему церемонии.
Зиверс сел. Стоять, при его здоровенном росте, в присутствии низкорослого Гиммлера было не совсем удобно. Вольфрам помнил, как при первой встрече не знал, куда себя деть, стесняясь своего роста, немного горбился. А Гиммлер тогда сказал: «Посмотрите, эта оглобля скоро совсем согнется! Дайте ему линейку, пусть засунет под ремень, это отучит его сутулиться». Все засмеялись. И Зиверс тоже. Потому что не смеяться было нельзя. Только смутное предчувствие окатило позвоночник холодным душем, как всегда бывало в ответственные моменты, важные для его, Зиверса, жизни.
После того случая Гиммлер приблизил к себе Зиверса.
– Скажите, Вольфрам, вы в вещие сны верите? – мягко спросил Гиммлер.
– В вещие сны?
– Да-да. Знаете, сны, которые выглядят такими реальными, что вам кажется, что вот сейчас вы ощутите даже запах пота людей, которые вас окружают.
Зиверс ждал. Он уже знал, что у Гиммлера бывают моменты, когда он разговаривает вроде бы сам с собой, но в расчете на собеседника, умеющего слушать. И терпеть не может, когда его перебивают.
– Когда нет возможности почувствовать, что это лишь сон. Когда кажется, что вы застряли в этом. Навсегда. Или когда вы знаете, что это когда-то уже было. А возможно, даже будет. Вот что я называю вещими снами.
– Я думаю, что каждому снится такое, – уклончиво ответил Вольфрам, чувствуя, как по спине побежали знакомые колкие иголочки холода.
– Не надо, Зиверс, – тихо сказал Гиммлер. – Не надо. Вы не хуже меня знаете, что это был сон. Действительный, настоящий, вещий сон. Такой, какой бывает один раз в жизни. Не нужно мне говорить, что такое бывает с каждым! Не бывает! Не бывает такого с каждым! И вы это тоже отлично знаете. Мне не нужен врач…
Он сидел за столом, а над его головой безмолвно и вызывающе смотрел в будущее Гитлер. Этот портрет был не чета тому, что висел в приемной. Это была обыкновенная, хорошо, можно сказать отлично, выполненная работа. Но не более. Фюрер на этом портрете был не живой. Картинный.
«Странно, – подумал Зиверс. – Почему он не держит тот портрет здесь? Сколько раз смотрю, столько раз задаюсь этим вопросом…»
– Так что же вы видели? – спросил он у Гиммлера.
Тот посмотрел на Зиверса оценивающе, словно взвешивая, стоит ли доверять этому человеку такую тайну, тайну своих снов.
– Я видел камеры, Вольфрам. Зиверс нахмурил лоб.
– Камеры, – снова повторил Гиммлер. – Кинокамеры. Многочисленные объективы. Они смотрели на меня, как глаза какого-то огромного животного. И я закрывался от них, от этих камер… Закрывался, чтобы не видеть этих жадных, голодных лиц. Такие лица бывают только у упырей. Мне было противно, и я закрывал лицо. А они считали, что я их боюсь… И радовались. А еще я видел там вас, Вольфрам. Вы молились… Странные слова, я не знаю такого языка. Может быть, такого языка нет на земле.
