Обида, нанесенная послам, была без всякого сомнения направлена против того, кто их послал; не столько потому, что папа наказал послов, сколько потому, что для надругательства над ними он сам изобрел новый способ. Этим поступком, мне кажется, он хотел проявить свое презрение к королю и разговаривал с ним как полубог с полуослом – мулом – через посредство подвергнутых издевательствам послов. Папа, совершив это[148] и отправив в таком виде послов к королю, развязал величайшую войну. А для того чтобы король, соединившись с Робертом, не стал еще более грозным противником, папа спешит предложить Роберту мир, хотя ранее и был расположен к нему отнюдь не дружелюбно.
Узнав о том, что герцог Роберт прибыл в Салерно, папа выступает из Рима и является в Беневент. Сначала они вели переговоры через послов, а затем встретились друг с другом лично. Вот как это произошло: папа выступил со своим отрядом из Беневента, Роберт с войском – из Салерно. Когда их войска оказались на достаточно близком расстоянии друг от {82} друга, оба мужа вышли из воинских рядов, встретились, обменялись клятвами и заверениями и вернулись назад. Стороны приняли на себя такие обязательства: папа возводит Роберта в сан короля и в случае необходимости предоставляет ему союзническую помощь против ромеев; в свою очередь герцог поклялся по первому требованию помогать папе[149]. Однако данные ими обоими клятвы оказались пустыми: папа был весьма раздражен против короля и стремился к войне с ним, а герцог Роберт с вожделением смотрел на Ромейское государство и, как дикий вепрь, точил зубы и разжигал свой гнев против ромеев. Их обещания так и остались словами: не успев дать друг другу клятвы, эти варвары сразу же их и нарушили.
После этого герцог Роберт, пришпорив коня, поспешил в Салерно, а мерзкий папа (я не могу назвать его иначе, помня о бесчеловечных издевательствах, которым он подверг послов) со своей духовной благодатью и евангельским миром всеми помыслами и силами устремился к междоусобной войне. Таков этот миротворец и ученик миротворца! Он сразу же пригласил к себе саксонцев и саксонских вождей – Ландульфа и Вельфа[150]; кроме других многочисленных обещаний сулил сделать их королями всего Запада и таким образом привлек этих мужей на свою сторону[151]. С необычайной легкостью возлагал папа руку на голову королей, пропуская, по-видимому, мимо ушей слова Павла: «Рук ни на кого не возлагай поспешно»[152]. Ведь папа короновал герцога Лонгивардии и возложил венцы на головы этих саксонцев.
И вот оба они, германский король Генрих и папа, подтянув свои войска, выстроили их друг против друга. Когда рог дал сигнал к бою, сразу же ринулись фаланги, и началось большое и длительное сражение. Оба войска так храбро сражались и показывали такую выдержку под ударами копий и стрел, что равнина, на которой они бились, в короткое время оказалась залитой морем крови убитых, а оставшиеся в живых продолжали бой, плавая в крови. Некоторые же воины, натыкаясь на трупы, падали и тонули в реках крови. Если действительно, как говорят, в этой битве погибло более тридцати тысяч человек, то какие потоки крови, должно быть, текли там, сколько земли было залито ею!
Пока саксонский вождь Ландульф участвовал в битве, обе стороны, как говорится, сражались с одинаковым успехом. Но после того как он получил смертельную рану и испустил дух, фаланги папы дрогнули и обратили тыл. Воины бежали, обагренные кровью и покрытые ранами. Их гнал и теснил Генрих, который продолжал преследование с еще большим пылом, {83} когда узнал, что Ландульф пал от руки врага. Наконец Генрих остановился и приказал войску передохнуть[153]. Затем он вновь вооружился и поспешил к Риму с намерением осадить город. Тут папа вспоминает клятвы Роберта и договор с ним и отправляет к нему послов с просьбой о союзнической помощи. В это же самое время и Генрих, собираясь напасть на древний город Рим, через послов просил союзничества Роберта[154]. Оба они, добивающиеся одного и того же, показались Роберту забавными; королю он ответил устно, папе иным образом – написал письмо.
Содержание письма было таково: «Великому первосвященнику и господину моему Роберт, герцог милостью божией. Прослышав о наступлении на тебя врагов, я не очень поверил этому слуху, ибо знаю, что никто не осмелится поднять на тебя руку. Ведь кто, если только он не сошел с ума, выступит против столь великого отца? Что же касается меня, то я, да будет тебе известно, приготовился к тяжелейшей войне с народом, победить который очень трудно. Я собираюсь воевать с ромеями, соорудившими трофеи в честь бесчисленных битв на суше и на море. Тебе же я храню верность в глубине души и, когда будет нужно, докажу ее на деле».
Таким образом отослал он послов обоих просителей: от одних он отделался этим письмом, от других – обманчивыми словами[155].
14. Я не обойду молчанием того, что свершил он, Роберт, в Лонгивардии, прежде чем явился с войском в Авлон. Будучи вообще человеком властолюбивым и жестоким, он в своем безумии уподобился тогда Ироду[156]. Не довольствуясь теми воинами, которые с давних пор воевали вместе с ним и знали военное дело, он формирует новое войско, призывая на службу людей всех возрастов. Со всех концов Лонгивардии и Апулии собрал он старых и малых и призвал их к воинской службе. Можно было видеть, как мальчики, юноши, старики, которые и во сне не видели оружия, облеклись тогда в доспехи, держали щиты, неумело и неуклюже натягивали тетиву лука, а когда следовало идти, валились ниц. Это было причиной неумолчного ропота, который поднялся по всей Лонгивардии; повсюду раздавались рыдания мужчин и причитания женщин, которые разделяли несчастия своих родственников. Одна из них оплакивала никогда не служившего мужа, другая – неопытного в военном искусстве сына, третья – брата, занимавшегося земледелием[157] или каким-либо другим трудом. Как я сказала, Роберт безумствовал, как Ирод или даже больше, чем Ирод, ибо последний обрушил свой гнев только на младенцев, {84} а Роберт – и на детей, и на стариков. Хотя новобранцы были совершенно необучены, Роберт, если можно так сказать, ежедневно упражнял и муштровал их.
Это происходило в Салерно до прибытия Роберта в Гидрунт, куда он заведомо выслал значительное войско, которое должно было ждать его, пока он не устроит все свои дела в Лонгивардии и не даст надлежащие ответы послам[158]. Роберт, кроме всего прочего, сообщил папе о том, что приказал своему сыну Рожеру[159], которого вместе с его братом Боритилом[160] назначил правителем всей Апулии, тотчас явиться и оказать необходимую помощь, если только римский престол призовет их на борьбу с королем Генрихом[161]. Боэмунду же – младшему из своих сыновей[162] – он приказал с огромным войском вторгнуться на нашу территорию в районе Авлона. Боэмунд был во всем подобен своему отцу, обладая такой же, как и он, смелостью, силой, мужеством и неукротимым духом; он вообще был копией своего отца, живым слепком его природы.
Боэмунд тотчас с угрозами в неудержимом порыве, как молния, напал на Канину, Иерихо и Авлон и, непрерывно сражаясь, грабил и сжигал прилежащие области. Это был воистину едкий дым, предшествующий огню, пролог штурма перед великим штурмом. Их обоих – отца и сына – можно было бы назвать саранчой и гусеницами, ибо все, что оставалось от Роберта, съедал и пожирал его сын Боэмунд[163]. Повременим, однако, переправлять Роберта в Авлон: расскажем сначала о его деяниях на противоположном берегу.
15. Отправившись в путь, Роберт прибывает в Гидрунт и проводит там несколько дней в ожидании своей жены Гаиты[164], ибо и она обычно воевала вместе с мужем и в доспехах представляла собой устрашающее зрелище. Когда она явилась, Роберт заключил ее в свои объятия и, вновь выступив со всем войском, прибыл в Бриндизи – самый хороший порт во всей Япигии[165]. Он остановился там и с нетерпением ждал, когда соберется все войско и прибудут все корабли: грузовые и большие боевые суда, на которых он решил переправиться на противоположный берег.
Находясь еще в Салерно, Роберт отправил одного из придворных – Рауля[166] к императору Вотаниату, сменившему к тому времени на престоле самодержца Дуку. Роберт с нетерпением ожидал ответа Вотаниата, которому он через посла высказал свое недовольство и выставил благовидные предлоги для предстоящей войны. Они заключались в том, что Вотаниат, как я уже сообщала, разлучил с женихом дочь Роберта, обру-{85}ченную с императором Константином, которого Вотаниат лишил власти; поэтому Роберт изображал себя несправедливо обиженным и утверждал, что готовится к защите.
