— Подозреваю, — продолжал Уильям, — что этот экземпляр Шекспир собственноручно переписал для распорядителя придворных празднеств, желая избежать его замечаний и придирок.
— Вполне возможно. Такое случалось частенько. А потом, на представлении пьесы, строки, оскорбляющие благовоспитанный слух, звучали вновь на прежних местах. — Малоун внимательно вглядывался в рукописный текст. — Таково, стало быть, искусство Барда, когда оно не запятнано скабрезностями. Это лишь доказывает, что он был куда более искусным творцом, чем принято думать.
— Полагаю, да, — отозвался Уильям. — Даже уверен в этом.
— Значит, я держу в руках листы, над которыми трудился сам Шекспир! Уму непостижимо.
— Однако ж это так, мистер Малоун.
— Никогда за всю мою жизнь я и предположить не мог… — Голос ученого мужа пресекся, он вдруг разразился слезами. Уильям усадил его на стул. — Приношу извинения, — пробормотал мистер Малоун, утирая глаза платком. — Простите меня.
— Не нужно извиняться, сэр, — лучезарно улыбаясь, ответил Сэмюэл Айрленд. — То же было с нами. Вполне естественная реакция. Неизбежная. Я сам прослезился, и даже не раз. — Он глянул на Уильяма и снова заулыбался: — Не мог сдержать чувств. Мой сын, видимо, сделан из другого теста, покруче.
— О нет, вы ошибаетесь, отец. Сколько раз за последние месяцы я плакал от радости! От наплыва чувств.
— Очень верно сказано. — Мистер Малоун поднялся со стула. — От наплыва чувств. В таком случае позвольте мне опять спросить: откуда у вас эти сокровища?
— Ответить я не вправе.
— Вынужден повториться. Вы можете сообщить нам источник сих документов? Открыть их происхождение?
— Я могу сказать лишь то, что уже говорил отцу. Мой благодетель не желает оглашать свое имя, ибо огласка вызовет всяческие толки и неумеренный интерес публики к особе, которая предпочитает вести уединенную, затворническую жизнь.
— Этот джентльмен может рассчитывать на наше полное доверие и преданность, — добавил Сэмюэл Айрленд. Уильям удивленно посмотрел на отца. — Он просил проявлять крайнюю сдержанность в высказываниях, что и было ему обещано. Наш священный долг, сэр, — хранить верность данному слову, лишь так мы можем рассчитывать на подобные драгоценные дары.
— Глубоко сожалею. Впрочем, не сомневаюсь, что в благовоспитанном обществе ваша позиция встретит горячее одобрение. — Малоун уже собрался было уходить, но вдруг замешкался. — Кстати об обществе. У меня к вам предложение, мистер Айрленд. Нельзя ограничиваться лишь чтением новых рукописей Шекспира. Их необходимо видеть. Нужно выставить их на широкое обозрение.
— Я немножко опередил вас, сэр. Мы с сыном решили, что они будут выставлены здесь. — Уильям снова удивленно глянул на отца. — Это скромное помещение станет Шекспировым святилищем. Ты именно так выразился, правда, Уильям?
— Сейчас, отец, мне слова вообще не идут на ум.
— Святилище Барда.
— Как я рад. Как счастлив. — Малоун утер еще мокрое от слез лицо. — Непременно поместите объявление в «Морнинг кроникл». Эту газету читают все. Вы позволите, мистер Айрленд, направить в ваше святилище одного-двух почитателей Барда? Еще до публикации объявления?
— Разумеется, сэр. Будем только рады.
* * *
Когда Эдмонд Малоун ушел, Уильям повернулся к отцу:
— Что это вы наговорили про мою благодетельницу? Джентльмен?! Слишком уж вы старательно заметаете следы.
— Мистеру Малоуну приятно думать, что мы ему доверяем.
— Мне плевать, что мистеру Малоуну приятно, а что нет, — отрезал Уильям и бахнул кулаком по полке. — И о каком таком святилище вы толковали?
— Я до поры до времени об этом помалкивал, потому что хотел сделать тебе приятный сюрприз. — Уильям даже не узнал собственных слов в устах отца. — Неужто не понимаешь? Святилище вызовет такой огромный интерес, что от посетителей не будет отбоя.
— Будет, если их не надоумят, что именно надо посещать.
— Оставь свои шуточки, Уильям. Нам необходимо серьезно подготовиться. Документы следует разложить так, чтобы публика могла их рассматривать без помех.
— Здесь? В лавке?
— В моем заведении. Лучшего места не найти. Прилавок у нас накрыт стеклом, есть еще и полки. В витрине поместим вывеску: «Музей Шекспира». За небольшую входную плату…
— Нет! Никакой платы!
— Но плата должна быть, хотя бы мизерная! У двери можно поставить Розу.
— Ни в коем случае! Никаких денег. Ни за что.
Сэмюэла Айрленда удивила горячность сына.
— Ну, если уж ты так не хочешь…
— Не хочу.
— Тогда больше мне сказать нечего.
— И прекрасно.
— Замечу лишь одно. Я ведь, Уильям, человек очень скромного достатка. Ты наши доходы знаешь. На одних книгах разбогатеть невозможно.
— Я не желаю вас слушать, отец.
— Нынче впервые подвернулась возможность поправить наше положение. Шекспир и сам был человеком деловым. Жил на свои доходы. Думаешь, он нас осудил бы?
— Все это делается отнюдь не ради денег, отец.
— А ради чего?
— Ради вас.
— Признаюсь, ничего не понимаю.
Смущенный собственной откровенностью, Уильям рассмеялся:
— Вы мне напоминаете слепого Тиресия.[82] Которого ведет мальчик-поводырь.
— Ты читаешь мои мысли, я как раз это и собирался сказать.
— Такое, отец, мне не в новинку. — Уильям вдруг опустил голову: — Хорошо. Будь по-вашему, выставим находки здесь. Но только, если вы примете мое условие не взимать никакой платы. Я с радостью все покажу, разумеется, соблюдая необходимые меры предосторожности.
Айрленд-старший на миг отвел глаза и уставился в пространство. Больше посетителей — значит, больше покупателей. Многие ученые мужи и страстные поклонники изящной словесности, движимые любопытством и горячей любовью к литературе, впервые придут на Холборн-пассидж, где их глазам предстанут не только рукописи Шекспира, но и выставленные на полках книги. Затея, выходит, все равно стоящая.
— Согласен! — сказал он. — Склоняюсь перед твоей мудростью.
* * *
Долго ждать не пришлось: в тот же день к ним, по совету Эдмонда Малоуна, явился один из его близких друзей, Томас Роулендсон. Это был пожилой художник-карикатурист, одетый в небесно-голубой сюртук, темно-бордовый жилет и зеленые клетчатые брюки. Отдуваясь, он вошел в лавку и рассыпался в извинениях.
— Я не ошибся? Здесь находится тот кусочек земли, где Шекспир лишь недавно пустил корни? Прошу простить, но меня направил к вам мистер Малоун. А вы, верно, мистер Айрленд?
Уильям протянул было посетителю руку, но вперед решительно шагнул Сэмюэл Айрленд:
— Мы оба имеем честь носить эту фамилию, сэр.
— Рад слышать. Неужели мистер Малоун вам обо мне ни словечком не обмолвился? Я Роулендсон, сэр.
— Вас, сэр, знают все почитатели Шекспира.
Сэмюэл Айрленд намекал на сделанную Роулендсоном серию эстампов, иллюстрирующих сцены из пьес Барда. Гравюры были изданы в альбоме под названием «Галерея Шекспира».
— На этот труд меня подвигла высшая сила. Сами понимаете какая.
— Мы польщены, ваш визит — большая честь для нас, мистер Роулендсон, — сказал Сэмюэл Айрленд, пожимая художнику руку.
— Зовите меня просто Том.
— В нашем музее вы первый посетитель. Правда, нас вы застали немножко врасплох, мы еще не вполне готовы к приему публики.
С Роулендсона градом катился пот.
— Не найдется ли у вас лимонаду? Или имбирного пива? Жажда, понимаете, одолела.
— Может, чего-нибудь покрепче? — спросил Уильям, уже заметивший на лице гостя признаки пагубного пристрастия. — Стаканчик виски, сэр?
— Немножко. Капельку. Самую чуточку. Только, сделайте одолжение, с содовой.
Уильям поднялся наверх, в столовую, достал из резного буфета хрустальный графин и щедро плеснул в стакан; затем принес из расположенной рядом кухни кувшин с водой и разбавил виски. Роулендсон ждал напитка с нетерпением и продолжил речь, только когда выпил все до дна.
— Малоун говорит, у вас есть письмо к госпоже Хатауэй.
— А в нем еще и прядь волос Барда.
С этими словами Уильям взял у Роулендсона пустой стакан.
— А можно мне?..
— Вы о чем, простите?
— Хочется просто коснуться его волос.
— Можно.
Уильям достал из-под прилавка символический дар любви и протянул гостю.
— То самое письмо? Неужто впрямь от самого Шекспира? Волосы как у вас, сэр. Русые, с огненно-рыжим отливом.
Он как-то странно, почти застенчиво глянул на Уильяма, но тот уже шел наверх. Там он опять налил в стакан виски, добавил немножко воды и поспешил назад. Сэмюэл Айрленд стоял посреди лавки в одной из своих излюбленных поз: ноги расставлены, спина прямая, большие пальцы засунуты в кармашки жилета. Роулендсон тем временем читал записку Анне Хатауэй.
