- Но от других-то вы что-нибудь узнали
- Я и рассказываю, что узнал в основном от Аронии Холдорн. Она с мужем основала секту, потом он сошел с ума и принялся убивать-ну и что она могла поделать Финк говорить не будет. Он простой механик, работал у Холдорнов, соорудил всякие приспособления, устраивал фокусы, но что случилось прошлой ночью-об этом он не имеет никакого представления. Да, ночью шумели, но совать нос в чужие дела не в его правилах, а про убийство он впервые услышал, когда приехали полицейские и стали его допрашивать. Слуги вряд ли о чем-то знали, хотя наверняка догадывались. Мануэль, сынишка Холдорнов, сейчас до того напуган, что слова вымолвить не может, но от него мы тоже ничего не добьемся. Такая вот картина: Джозеф свихнулся и совершил убийство, а все остальные чисты перед законом, поскольку, если и помогали ему, то непреднамеренно. Им грозит лишь небольшой срок за участие в храмовом мошенничестве. А признайся хоть один, что о чем-нибудь знал, и он сразу станет соучастником убийства. Естественно, никто на это не пойдет.
- Понятно, - медленно произнес Фицстивен. - Джозеф мертв, значит, виноват один Джозеф. Ну и что вы будете делать
- Ничего, - ответил я. - Пусть попробует разобраться полиция. Мадисон Эндрюс объявил мне, что моя работа окончена.
- Но если вы недовольны результатами, если не выяснили полную правду, вам, казалось бы...
- Уже не мне. Я бы кое-что еще сделал, но Эндрюс нанял меня охранять Габриэлу в Храме. Теперь ее увезли, и выяснять, он считает, больше нечего. Если же девушке снова понадобится охрана, то голова пусть болит у мужа.
- У кого
- У мужа.
Фицстивен стукнул кружкой по столу, так что выплеснулось пиво.
- Вот те на, - сказал он сердито. - Чего же было молчать Бог знает, сколько всего вы мне не рассказали.
- Воспользовавшись суматохой, Коллинсон увез ее в Рино, где им не придется три дня ждать разрешения на брак, как в Калифорнии. Я и сам не знал-мне сказал Эндрюс часа через три-четыре после их отъезда. Он был несколько грубоват, что и послужило одной из причин нашего разрыва.
- А разве он против ее брака с Коллинсоном
- Насколько я знаю-нет, но он считает, что надо это делать не сейчас и не таким манером.
- Я его понимаю, - сказал Фицстивен, когда мы встали из-за стола. - Эндрюс любит, чтобы было так, как хочет он.
5. ТРОПИНКА НА СКАЛЕ
Эрик Коллинсон телеграфировал мне из Кесады:
"Немедленно приезжайте тчк Беда опасность тчк Ждите меня гостинице Сансет тчк Отвечать не надо тчк Габриэла не должна знать тчк Поспешите Эрик Картер".
Телеграмма пришла в агентство утром в пятницу.
Утром меня в Сан-Франциско не было. Я был в Мартинесе, торговался с бывшей женой Фила Лича, известного также под многими другими именами. Он завалил Северо-Запад самодельной валютой, и мы разыскивали его с большим усердием. У его бывшей жены, телефонистки, милой маленькой блондиночки, была сравнительно свежая фотография Фила, и она желала ее продать.
- Он меня так не уважал, что даже липовый чек на тряпки боялся выписать, - пожаловалась она. - Самой приходилось зарабатывать. Так почему мне теперь на нем не заработать, когда какая-нибудь шлюха купается в деньгах Сколько вы за нее дадите
Она, конечно, преувеличивала ценность этой фотографии, но в конце концов я с ней сторговался. В город я вернулся уже в седьмом часу и на вечерний поезд не успел. Я собрал чемодан, вывел из гаража машину и поехал.
Кесада был городок с одной гостиницей, прилепившийся к скалистому склону молодой горы, которая спускалась к Тихому океану километрах в ста двадцати от Сан-Франциско. Берег под Кесадой, крутой, неудобный, усыпанный острыми камнями, для пляжа не годился, так что денег от курортников оседало мало. Какое-то время через здешний порт обильно тек в страну контрабандный ром, но эта деятельность замерла: бутлегеры смекнули, что с большей прибылью и меньшей морокой можно торговать отечественным пойлом. Кесада опять погрузился в спячку.
Я прибыл туда в двенадцатом часу ночи, поставил машину в гараж и перешел на другую сторону улицы-в гостиницу "Сансет". Она представляла собой низкое разлапистое желтое здание. В вестибюле сидел только ночной портье, маленький женоподобный человек на седьмом десятке, очень старавшийся показать мне, что ногти у него розовые и блестящие.
Когда я зарегистрировался, он дал мне конверт, надписанный рукой Эрика Коллинсона. Я разорвал его и прочел:
"Не уходите из гостиницы, пока не повидаетесь со мной. Э. К-"
- Давно это у вас-спросил я.
- С восьми часов примерно. Мистер Картер ждал вас больше часа, пока не пришел последний автобус со станции.
- Он не у вас остановился
- Нет, ну что вы. Они с молодой женой сняли дом Тукера над бухтой.
Коллинсон был не тот человек, к чьим инструкциям я стал бы прислушиваться. Я спросил:
- Как туда попасть
- Ночью вы их ни за что не найдете, - уверил меня портье, - разве только кружной дорогой, через восточное шоссе, да и то, если знаете местность.
- Да А днем как туда попасть
- Доходите по этой улице до конца, там развилка, и вы идете вправо, в сторону океана, вдоль обрыва. Это даже не дорога, а скорее тропа. До дома примерно пять километров, дом на холмике, коричневый, обшит тесом. Днем его найти несложно, только надо все время держать вправо, к океану. А ночью вы ни за что, ни за что на свете не доберетесь...
- Спасибо, - сказал я, чтобы не слушать это второй раз.
Он отвел меня в номер, пообещал разбудить в пять, и в двенадцать я уже спал.
Когда я вылез из постели, чтобы сказать в телефон: "Хорошо, спасибо", - за окном занималось утро, тусклое, мглистое, холодное и противное. Пока я оделся и спустился на первый этаж, лучше оно не стало. Портье сказал, что раздобыть еду в Кесаде до семи утра нет никакой возможности.
Из гостиницы я дошел по улице до того места, где она превратилась в грунтовую дорогу, затем-у развилки и взял вправо, к океану. Эта дорога и сначала-то не была дорогой, а потом совсем превратилась в тропу, тянувшуюся по каменистому выступу и все сильнее прижимавшуюся к берегу. Обрыв под ней становился все круче и круче, покуда она вообще не приняла вид неровной ступени на скале-местами в три-четыре метра шириной, а местами, сужавшейся до полутора. Скала над тропой поднималась метров на двадцать с лишним; внизу-тридцатиметровой кручей обрывалась в океан. Ветер откуда-то со стороны Китая гнал туман над вершиной скалы и с шумом пенил воду у ее подножия.
Огибая угол, где скала была круче всего-и, по сути, превратилась в стометровую отвесную стену, - я остановился, чтобы рассмотреть маленькую неровную ямку на краю тропы. Ямка сантиметров пятнадцать диаметром, с одной стороны от нее-маленькая, полукольцом, насыпь из свежей рыхлой земли, с другой стороны земля разбросана. Ямка как ямка-но даже такому закоренелому горожанину, как я, стало ясно: здесь недавно вырвали маленький куст.
Самого кустика видно не было. Я бросил сигарету, стал на четвереньки и заглянул вниз. Кустик находился метрах в семи подо мной, он повис на макушке чахлого дерева, росшего почти параллельно обрыву, в корнях застряла свежая коричневая земля. Следующий предмет, который остановил мой взгляд, тоже был коричневый-мягкая шляпа, лежавшая тульей вниз между двумя острыми серыми камнями, на полпути к воде. Я перевел взгляд на воду и увидел ноги.
Мужские ноги в черных туфлях и темных брюках. Ступни лежали на большом обкатанном камне в пятнадцати сантиметрах одна от другой, и обе были повернуты влево. Ноги наклонно торчали из воды, которая чуть-чуть не доставала до колен. Вот и все, что я мог разглядеть с тропинки.
Я спустился со скалы, но не в этом месте. Тут было крутовато для немолодого грузного человека. Я вернулся метров на двести назад, туда, где тропа проходила через кривую расщелину, наискось пересекавшую всю скалу снизу доверху. Я вернулся к расщелине и спустился по ней, спотыкаясь, оскальзываясь, потея и ругаясь, но добрался до подножия целый и невредимый, если не считать ободранных пальцев, испачканного костюма и погубленных туфель.
Каменный берег у подножия скалы было плохо приспособлен для прогулок, но я сумел пройти по нему, лишь дважды спустившись в воду, да и то-по колено. Однако в том месте, где лежали ноги, мне пришлось зайти в Тихий океан по пояс, чтобы вытащить тело: оно лежало навзничь на покатой, сточенной стороне громадного камня, почти целиком находившегося в воде, и было покрыто вспененной водой до середины бедер. Я нащупал ногами удобную опору, взял его за подмышки и вытащил.
Это был Эрик Коллинсон. На размолотой спине сквозь одежду и кожу торчали кости. Затылок был проломлен. Я вытащил его из воды на сухие камни. В мокрых карманах оказалось пятьдесят четыре доллара восемьдесят два цента, часы, нож, золотые ручка и карандаш, бумаги, несколько писем и записная книжка. Я расправил бумаги, письма и записную книжку; прочел, выяснил только одно: все, что в них написано, не имеет никакого отношения к его смерти. Ни на нем, ни рядом с ним я не нашел ни одной вещи, которая рассказала бы мне о его смерти больше того, что рассказал вырванный куст, застрявшая между камнями шляпа и положение его тела.
