Люди встречали меня вежливо, даже угощали чем могли. Оглядывали «товар», предлагали обмен. Их интересовала Польша. Хотелось услышать, как там живут. Разумеется, такие разговоры велись только при закрытых дверях. День пробежал быстро. Я обошла много домов и была довольна успехами. Под вечер пришла по указанному кем-то адресу и постучала в дверь. Мне открыла приятная молодая женщина. Я сразу почувствовала ее приветливость и теплоту. Она что-то взяла у меня, предлагая за это больше, чем другие. Я не знала, где ночевать, и она сразу предложила мне свой кров. Эта милая россиянка оказалась школьной учительницей.
Наступала ночь. Все мои дела уже были улажены. С полным мешком и рюкзаком я снова отправилась к моей новой знакомой. Еще за дверью я услышала звуки какой-то песни. А когда дверь открылась, почувствовала себя не очень уместным сейчас гостем. В глубине комнаты сидел молодой мужчина и слушал граммофон. Он смотрел на меня с явным неудовольствием. Я уже было собралась уходить, но тут женщина остановила меня и посадила пить чай с хлебом и куском белого сыра. Затем она сказала, что они сейчас уйдут, а я могу ложиться спать. И показала мне на единственную в доме кровать. Я очень растрогалась и смутилась. Они же быстро собрались и вышли. Мне было трудно заснуть, и я слышала, как через несколько часов женщина вернулась. На рассвете я взяла свое добро и на маленьком клочке бумаги написала: «Спасибо. Никогда не забуду».
Было сумрачно. Улицы Жармы еще пустовали. Я абсолютно не представляла, как буду возвращаться в Ивановку. Решила положиться на судьбу. Даже сейчас не могу понять такого легкомыслия. Внезапно я увидела какую-то старушку. Спросила, не знает ли она кого-нибудь, кто мог бы за плату провести меня через степь в Ивановку. Она удивленно посмотрела на меня: «Никого сейчас не найти. Степь начала двигаться. Сейчас никто не отважится. Нужно подождать хотя бы недели две». Но я не могла ждать. Я должна была пройти через степь, потому что Анджей не смог бы столько времени обходиться без меня. Попросила старушку только показать того, кто, возможно, решился бы проводить меня. «Есть тут один такой охотник, — сказала она. — Если он не пойдет, то никто не отважится». И старушка показала мне лачугу, где жил этот человек. Там светилось уже замерзшее окошко. Мне открыл дверь рослый мужчина в белой рубашке, протирающий глаза от сна. Я сразу рассказала ему, в чем дело. Он спокойно ответил: «Вы, вероятно, не представляете себе ситуацию. Степь движется. Нужно подождать». Я начала его умолять. Рассказала о ребенке. Обещала отдать ему все, что он попросит, если поможет переправиться в Ивановку. Охотник внимательно посмотрел на меня добрым, но испытующим взглядом. Наверное, видел и понимал, что я должна осилить эту дорогу.
За переправу он взял немного. Помню, что купила ему бутылку вина, и еще он попросил кусочек сала. Это действительно была совсем небольшая плата. Судя по всему, он поступил сознательно, думая о моей участи и о ребенке, оставленном в Ивановке.
Мы не теряли ни минуты. Впереди был целый день пути, а ночь наступала быстро. Охотник оделся, перекинул через руку ружье, взял у меня мешок, а я нацепила рюкзак. И мы пошли.
Как по-новому выглядела степь… Ледовая кора в течение нескольких часов превратилась в кашу, которая таяла у нас под ногами. С каждым шагом мы все глубже погружались в воду. Иногда по пояс проваливались в трещины, образовавшиеся во льду. Мой провожатый все время вытаскивал меня. Но и он тоже поминутно оказывался в воде, и я подавала ему руку. Несмотря на это, охотник не терял присутствия духа, смеялся, шутил и уверял меня, что к вечеру мы наверняка доберемся до места.
Степь он знал как собственный карман. Ему были известны все опасные места и то, как обойти их, чтобы не попасть в ловушку. Охотник быстро находил следы зверья на холмах, рассказывал, какой он меткий стрелок и как любит один ходить в степь на охоту.
Через несколько часов мои силы и желание быстрее добраться до дома стали ослабевать. Меня охватила сонливость. Вскоре мы присели отдохнуть на ледяном пригорке. Охотник заметил мое состояние и явно этим обеспокоился. Я взяла его под руку, и через минуту моя голова упала на его плечо. Он снял с меня рюкзак и повел, а точнее, потащил за собой, постоянно приговаривая, что до Ивановки уже недалеко, что скоро я лягу спать, а мой сын сможет съесть калач. Он был необычен и великодушен, этот мой охотник. Мы давно шли в темноте. Я еле волоклась, но чувствовала — если присяду, то дальше идти не смогу. Наконец показались огни Ивановки. А ведь дошла… Перед нашей лачугой ноги подо мной подкосились. Залаял пес. Выбежали женщины, помогли мне добраться до койки. Я лежала с закрытыми глазами, счастливая. Анджей с удовольствием поедал что-то вынутое из мешка. Манюся Квяткова хлопотала возле меня — чем-то накрыла, напоила горячим. А охотник сидел в соседней избе, за столом грозного Ивана, и распивал с ним водку. До поздней ночи я слышала его голос. Он вспоминал о путешествии в Ташкент. Я не смогла уловить из услышанного никаких событий, никаких приключений. Он просто долго шел длинной дорогой. Разные пейзажи сменяли друг друга. Мимо него проходили люди, с которыми он обменивался ничего не значащими словами и шел дальше. Это был рассказ о дороге, ведущей в большой город. Спокойное и прекрасное повествование охотника из степи.
* * *
И снова я возвращаюсь к воспоминаниям о том, что довелось нам пережить вместе со Стефанией Скварчинской. Она сыграла большую роль в моей тогдашней жизни. Стефания хорошо знала Александра, его творчество. Сама она была человеком глубоко и искренне верующим. И очень красивой женщиной. Помню, как она, светловолосая, бежала по степи в голубой пелерине, вызывая в моем воображении образ Божией матери. Эта голубая пелерина словно приближала меня к ее вере. Скварчинская считала, что работать надо честно. А это значит — отдавать работе максимум сил. Помню, как нас использовали вместо волов, когда нужно было уминать глину. Она даже это делала с оптимизмом, несмотря на израненные ноги. А потом еще и улыбалась надзирателю, довольная тем, что работала четко, быстро и хорошо.
С человеком порой происходят удивительные вещи. Почти у всех нас ноги тогда были в ранах, но никакого заражения, никакой инфекции! Там я перестала заботиться о гигиене. А Стефания не из каких-то корыстных соображений, а по убеждению работала с полной отдачей, всегда выполняя норму. И того же она требовала от нас. Через несколько месяцев пребывания в Ивановке благодаря вмешательству профессора Юлиуша Клейнера и Ванды Василевской ее освободили. Она вернулась во Львов, где уже потом, под немцами, «кормила вшей». После войны, в 1953 году, когда заболел Александр, я поехала в Лодзь, чтобы посоветоваться с известным нейрохирургом, который жил там, и по возможности привезти его в Варшаву. В Лодзи я останавливалась у Стефании. И никогда не забуду, как она защищала коммунизм, находя в нем много общего с христианством. Она даже писала в партийные органы, чтобы разъяснить им некоторые вещи. Писала с огромной верой в то, что поступает честно и действует во имя правды. Недоразумение!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
