Харрис задумался: что же теперь делать? Во рту у него появился неприятный привкус. Насколько он мог судить, подводная лодка находилась на таком расстоянии от самолета, что не заметить его там не могли. В столь неожиданной ситуации реагировать надо было быстро, ведь командир подводной лодки в этот момент скорее всего радировал вышестоящему морскому начальству о своих наблюдениях и спрашивал разрешения подплыть к льдине с самолетом как можно ближе…
Лейтенант почувствовал, что его трясет. Казалось, кто–то невидимый забрался в черепную коробку и изнутри с силой давит на глазные яблоки, касается оболочки Мозга. Он подумал было, что русские моряки вряд ли двинутся к самолету на лодке–амфибии, ведь им пришлось бы переправляться с льдины на льдину. Хотя на все это требуется не так уж много времени…
Решение надо было принимать как можно быстрее. Русские, конечно, попытаются захватить самолет. Его же задача заключается в том, чтобы воспрепятствовать этому. Жаль, что он болен. Он вспомнил, как штабс–сержант Хестер сказал перед уходом: «…Нужно подготовить самолет к уничтожению. В руки русских он ни в коем случае попасть не должен». А может, это сказал Джим? Или Хестер? Кажется, Хестер, хотя в данной ситуации это не имеет значения. Главное — вовремя уничтожить результаты замеров. Будет лучше, если русские вообще не узнают, чем они занимались…
Сердце резкими толчками гнало кровь в голову. Лейтенант чувствовал, как она приливает к шее и вискам. Превозмогая боль, он открыл специальную камеру и выхватил из нее отснятую фотопленку и документы, хранившиеся в стальном сейфе. Это была целая охапка целлулоидных и бумажных листов.
«Куда же все это деть? — билась в голове тревожная мысль. — Сжечь? Но где? Электропечь не работает, разводить костер в самолете нельзя. А фотопленка горит только на открытом огне…» Харрис вспомнил о примусе и решил разыскать его. Но пока он его искал, подводная лодка успела скрыться.
Харрис вновь почувствовал, как чья–то незримая рука вторглась в его голову и начала давить на глазные яблоки, стараясь поплотнее прижать их к черепной коробке. Боже, какая боль! Какая ужасная боль!
Безо всякого разбора он набил карманы кассетами и документами, распахнул дверцу и спустил лестницу на лед.
Проделывая все это, лейтенант думал о том, что русские уже на подходе и у него не осталось времени, чтобы разжечь примус и на его огне спалить документацию. Ее надлежало уничтожить каким–то иным способом, попросту говоря, отделаться от нее так, чтобы никто не смог обнаружить следов…
Перекладины лестницы поплыли у него перед глазами. Он оступился и сорвался на лед, но тотчас вскочил и помчался к ближайшему краю льдины, в противоположную сторону от того места, где видел русских.
На бегу он вспомнил, что не прихватил оружия. Заметив небольшую выемку, опустился на снег и принялся лихорадочно закапывать документы. Снег, как назло, смерзся, и лейтенанту пришлось разрывать его ногтями. Только когда пальцы начали кровоточить, он сообразил, что забыл перчатки. Он затих и некоторое время лежал не двигаясь, пока в четверти мили от него не показалась из морской пучины командирская башня подводной лодки.
* * *
— Большинство людей, оказавшись в критической ситуации, теряются, — проговорил Гордон Грей. — Ярким доказательством тому служат доклады армейских психиатров.
Напротив него сидел майор, прилетевший из Фербенкса. Грей пригласил его на чашку чая: ему ужасно хотелось поговорить с интеллигентным офицером, а заодно кое–что у него выведать.
— У нас все не так, — заверил его Алберти. — В эти места отбирают самых стойких.
— То же самое говорили о морских пехотинцах, пока не началась война в Корее. Вам, наверное, известно об этом, не так ли? — уточнил Грей, подавая майору тоненькую папку, которая лежала на маленьком столике.
Майор открыл папку, и в тот же миг его брови, словно две испуганные птицы, взметнулись вверх.
— «Одна из уязвимых сторон американского солдата, — читал он, — его верность семье, родине, товарищам, христианским идеалам. Он имеет весьма смутное представление о социальных ценностях и конфликтах, происходящих в мире. Будучи по воспитанию провинциалом и убежденным изоляционистом, он почти не интересуется проблемами жителей той страны, в которой ему приходится служить или же воевать. Его представления о праве и бесправии настолько туманны, что…» — Алберти перестал читать и, не выпуская папки из рук, спросил: — Что это такое?
— Это донесение Мейера, — объяснил Грей. — Его выводы основаны на анкетировании четырех тысяч пятисот американских солдат, вернувшихся летом 1953 года из китайского плена. Вам, вероятно, известно, что треть пленных перебежали к коммунистам. Читайте дальше, пожалуйста…
Несколько секунд майор испытующе смотрел на Грея, соображая, какую цель тот преследует, подсовывая ему материал, который, судя по содержанию, готовился либо для комиссии по атомной энергии, либо для командования гражданской обороны.
Майор обратил внимание, что один из абзацев был подчеркнут.
— «Средний солдат, — читал он далее, — не способен уяснить подлинного значения военной организации, военной дисциплины и традиций своей армии. Он не знает, за что, собственно говоря, воюет, и часто приравнивает военную службу к ненавистному рабству, от которого стремится побыстрее избавиться. Есть и такие, кто изображает из себя солдата мира и к военной службе относится как к способу легко заработать. Оба эти типа ненавидят дисциплину и трудности, в чем бы они ни проявлялись, считая, что это лишено смысла и наносит вред здоровью. Настоящее товарищество им просто чуждо. К сослуживцу он относится так же, как к соседу, с которым можно выпить виски, сыграть в какую–нибудь игру, и только…»
— Сильно сказано, — проговорил майор и захлопнул папку.
— Таковы факты, — заметил Грей. — Нашему армейскому командованию до сих пор не удалось воспитать в наших солдатах высокий моральный дух, под которым я имею в виду стойкость, присущую солдатам всех великих армий. А мы в настоящее время впутались в войну, которую ведут не столько оружием, сколько идеями.
— Военно–воздушные силы, надеюсь, являются в этом отношении исключением, — возразил майор.
— Судя по этим материалам, летчики не являются исключением, правда, их выпустили из коммунистического плена несколько позднее.
Алберти вдруг показалось, что он понял, куда клонит Грей. Разумеется, полковник не собирался его унизить, скорее всего, он думал о «Сне дьявола» и беспокоился о результатах замеров и проб.
— Вы имеете в виду экипаж пропавшего самолета, не так ли? — уточнил майор.
— Радиосвязь с ним снова прервалась. Так, по крайней мере, мне доложили.
— До этого они хоть редко, но выходили в эфир. А потом наши перехватили русскую морзянку.
— Что такое?
Алберти откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы:
— Я полагал, вам об этом известно. Не потому ли вы вспомнили о судьбе наших пленных в Корее?
— Что ждет тех, кто попадет в руки русских? — вопросом на вопрос ответил Грей.
— Вы хотите знать, как будут действовать эти трое? Если исходить из вашей статистики, — постучал по папке майор, — треть из них должна переметнуться к коммунистам. Поживем — увидим. Тем более что у одного члена экипажа, если судить по его досье, имеются для этого все предпосылки.
* * *
— Он не отвечает на вызов, — проговорил Лесли, поправляя наушники, и выпрямился. — Нет смысла вызывать его: ответа не будет.
— Что бы это значило, капитан? — спросил Хестер.
— Абсолютно ничего. Просто Боб прилег отдохнуть и уснул, пропустив время радиосвязи. Это оттого, что у него жар.
Уложив радиопередатчик в лодку, Лесли и Хестер опять отправились в путь. Вскоре они услышали тяжелый гул, доносившийся, как им показалось, откуда–то с юга.
Хестер несколько раз останавливался и прислушивался, но не проронил ни слова. Он был молчалив по натуре, да и передвижение по льду требовало сосредоточенности. Ему казалось, что он изменился внутренне и отбросил напрочь былую неуверенность. И капитан Лесли почувствовал это.
Видимость тем временем улучшилась. На небе впервые обозначилось размытое светлое пятно — солнце. Оно располагалось слева, в той стороне, откуда дул ветер.
Лесли и Хестер приблизились на полмили к берегу, который представлял собой нагромождение скал бурого цвета, выраставших, казалось, прямо изо льдов. У их подножия лежал снег, а над верхушками плавали серо–стальные облака.
Взгляд Лесли привлек к себе темный риф, словно великан возвышавшийся в четверти мили от берега. Именно оттуда и доносился тяжкий гул. Капитан определил это спустя несколько секунд. Вокруг рифа громоздились льдины, которые принесло ветром с востока и северо–востока. Они налезали одна на другую, а потом с тяжким вздохом сползали с рифа, как бы делившего водный поток на две части.
