Затем по приказанию Гесслера Телля заковывают в цепи и уводят в сторону озера — в замке Кюснахт его ждет страшная смерть. Сцена завершается гневным ропотом толпы, раздается общий крик: «Гесслер проклят навек!»
Четвертое действие открывает небольшая сцена в доме, где Арнольд когда-то жил вместе со своим отцом Мельхталем. Арнольд все еще охвачен угрызениями совести и жаждой мести; когда он поет о своем горе и ненависти, снаружи слышатся голоса. Весть о том, что схвачен Телль, вызвала внезапный бунт. Люди горят отвагой, но у них так мало оружия.
Наконец Арнольд может осуществить свое жгучее желание — отомстить. В каком-то восторженном исступлении он ведет восставших к тайнику, где, как он знает, его отец и Телль хранили оружие для грядущей битвы. С ликующим пением восставшие уходят спасать Телля.
Вторая, и заключительная, сцена происходит на берегу Люцернского озера. Бушует буря, но высоко на скале, неподалеку от дома Телля, вокруг его жены Гедвиги собрались все женщины деревни — они молятся за ее мужа. К ним присоединяется Матильда — селянки не зря верили в ее кротость и доброту. Она привела с собой спасенного ею Джемми. Тот, едва успев обнять мать, вдруг вспоминает об отцовском наказе: зажечь сигнальный огонь, чтобы поднять повстанцев в кантонах.
Не обращая внимания на расспросы и запреты, Джемми убегает, взбирается на скалу к своему дому и поджигает его. Затем, схватив любимый лук и стрелы отца, он присоединяется к остальным. Знак для восставших подан. В это мгновение с громким криком на сцену выбегает Лейтхольд: барку, на которой Телля везут в крепость, несет на скалы. Сам Телль уже не в оковах — он у руля судна. Гесслер и его солдаты, напуганные грозной бурей, сняли с него цепи, чтобы он смог управлять кораблем: только его сила и ловкость могут спасти их всех.
Мощь бури нарастает, Телль ведет барку к берегу. Гесслеру и солдатам ничего не остается, как только положиться на его мастерство. Но стоит судну коснуться берега, как Телль спрыгивает на землю и с силой толкает барку обратно в ревущие волны.
Слышны проклятия Гесслера. Джемми подбегает к отцу и вкладывает ему в руки лук и стрелы. Телль взбирается на скалу и громко кричит: «Швейцария снова дышит. Это тебе, Гесслер». Точно направив стрелу, он без промаха поражает ею Гесслера, и тело злодея падает в озеро.
Входит Вальтер с толпою конфедератов — они преследуют Гесслера и его людей, но торжествующие крестьяне объявляют им, что негодяй уже понес заслуженную кару от руки Телля. Все славят Телля как своего избавителя, но тот предупреждает их: свобода не обретена, пока стоит замок Альтдорф. И тут же, как по заказу, появляется Арнольд с радостной вестью о том, что Альтдорф пал. Он сожалеет лишь о том, что отец его не дожил до этого дня.
В эту минуту грозовые облака рассеиваются, и небо вновь становится чистым и голубым. Голоса крестьян сливаются в едином гимне красоте и милосердию небес. Это и благодарность господу, и прославление прелести природы: «Все переменилось, и небо снова прекрасно»!
Вы, я думаю, уже можете себе представить, как нелегко поставить «Вильгельма Телля». Трудностей здесь действительно с избытком, но со всеми можно справиться. Однако большинство людей ломают себе голову не над тем, как устроить на сцене бурю, как изобразить горную панораму или как сыграть массовые сцены. Все желают знать: как попасть в яблоко?
Ну что ж, открою вам этот секрет. Запишите четыре пункта:
1. Надо взять настоящее, довольно большое яблоко.
2. Роковая стрела из лука не вылетает. Когда Телль отпускает тетиву, стрела уходит внутрь, но так быстро, что самый приметливый глаз бывает обманут.
3. Над головой Джемми к стволу дерева незаметно прикрепляется небольшая дощечка; на самом деле яблоко лежит на ней.
4. В то самое мгновение, когда отец стреляет, Джемми нажимает скрытую в стволе дерева небольшую пружину, и яблоко, будто выпадом шпаги, пронзает вторая стрела, причем ее наконечник остается сидеть в дереве.
Просто, остроумно и чрезвычайно эффектно. Телль всегда был одним из моих любимых героев, у этой роли огромный эмоциональный диапазон: от истинно героического порыва до нежности любящего и страдающего отца. По правде говоря, мне кажется, что в лучшую мою пору эта партия удавалась мне совсем неплохо. Вот довольно любопытная история по этому поводу.
Несколько лет назад, когда начала печататься моя автобиография, нашему другу Брайану Кримпу, тогда работавшему в И-Эм-Ай, пришла в голову идея одновременно с книгой издать альбом моих пластинок. Он занялся подбором материала и обнаружил в архивах несколько записей (в том числе две из «Вильгельма Телля») 50-х годов, которые мы с Тильдой в свое время отвергли. Брайан переписал их и отослал нам в Рим с просьбой прослушать: может быть, теперь они «пойдут».
Помню, мы с некоторым пренебрежением пожали плечами, сказав: «Ну, уж наверно, у нас были основания, чтобы их отвергнуть!» Но мы сели слушать и вскоре заговорили совсем по-другому.
В конце концов, уже после того, как мы решили, что все они «пойдут», Тильда сказала: «Какими же были наши критерии, если тогда мы их отвергли?»
Я ничего не ответил, только покачал головой. И в ту минуту вспомнил слова великого маэстро Серафина: «Годы, которые мы провели вместе, были годами высшей пробы».
ГЛАВА 7. «ЭРНАНИ»
В самом начале 1982 года, уступив настоятельным просьбам маэстро Бонкомпаньи и Дженнаро Орта, я отказался от отпуска, о котором так мечтал, и отправился в Неаполь — меня пригласили в театр «Сан-Карло» на постановку оперы Верди «Эрнани». Передо мной стояла достаточно сложная задача. Я не знал оперу, никогда не видел ее на сцене; правда, в юности, когда самоуверенность побеждает недостаток опыта, я исполнял большую арию из «Эрнани» «О, юных дней мечтанья».
В наше время кое-кто утверждает, что чем меньше режиссер знает о произведении, тем «интереснее» будет его постановка. Эта теория никогда не привлекала меня. Однако я решился вложить свою голову в пасть льва и после мучительных проб и неудач все же, мне кажется, победил. По-моему, работа принесла хороший результат.
Первая трудность, с которой мне пришлось столкнуться, состояла в том, что главным действующим лицом в «Эрнани» оказался хор. Конечно, во времена Верди с хором было все в порядке: певцы меньше рассуждали о своих правах, серьезно относились к дисциплине, переживали за успех спектакля. Сегодня почти во всех театрах любой цивилизованной страны приходится постоянно бороться с бесконечными дискуссиями, которые страшно мешают работе, то и дело призывать артистов к тишине и вниманию. Во время репетиций возникают митинги, собрания (в результате чего несчастный постановщик теряет уйму времени). Не могу передать, как нам не хватает настоящей, дисциплинированной работы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
