Действительно, тема оживающей мумии, отливаясь постепенно в форму историй о «проклятии мумии» и прочих «египетских» ужасах, разрабатывалась в литературе с первой трети века девятнадцатого. Ко времени написания романа Брайсон-Тейлор давно были опубликованы такие классические произведения, как «Ножка мумии» (1840) и «Роман о мумии» (1856) Т. Готье, «Разговор с мумией» (1845) Э. По, «Кольцо Тота» (1890) и «Номер 249» (1892) А. Конан-Дойля, «История Бэлброу» Е. и Х. Херон (1898), «Фа-рос-египтянин» Г. Бутби (1899) и многие другие; в 1903 г. выходит «Сокровище семи звезд» Б. Стокера, возможно, повлиявшее на Брайсон-Тейлор. Отдельно следует упомянуть о группе американских рассказов 1860-х гг. (Д. Остин, Л. М. Олкотт и др.), в которых «проклятие мумии» сочеталось с вампирической тематикой[5].
Ничуть не менее, а пожалуй, гораздо более развит был поджанр историй о привидениях, не говоря уже о всей викторианской и эдвардианской литературе экзотических приключений, поисков неведомого и «затерянных миров». Дух поздней готики и Генри Райдера Хаггарда веет над страницами повести. В целом жанровая память была настолько сильна, а те или иные сюжетные ходы так отработаны, что Брайсон-Тейлор позволила себе включить в повесть своеобразный иронический метатекст в виде монолога молодого фотографа Боба Холлуэя.
Здесь есть все необходимое для леденящей кровь истории о призраках: древний проклятый город, алтари неведомых богов, где приносились человеческие жертвы, эта мумифицированная принцесса с ее «дьявольской душой», драгоценностями и биографией, изображенной на стенах ее же гробницы; а теперь еще и исчезновения наших людей, одного за другим.
Однако Брайсон-Тейлор сумела влить новое вино в старые жанровые мехи и с помощью чрезвычайно экономных средств создать изящное, цельное и выразительное произведение, которое выходит далеко за рамки стандартной «страшной истории». Сцены блужданий ослепшего археолога Дина по пустыне и финал романа вряд ли могут изгладиться из памяти.
Выше мы упомянули ряд вещей, так или иначе связанных с Египтом, да и сама тема мумии неизбежно вызывает представление о древней земле Та-Кемет. В этом смысле Хольт и компания пошли по накатанной дорожке, снабдив книгу египетскими или псевдо-египетскими заставками и виньетками (кстати говоря, первоиздание «Обителей пустыни» считается у коллекционеров довольно редким и ценным). Тем самым они оказали повести дурную услугу, ибо ее до сих пор иногда классифицируют как «египетскую» фантастику ужаса. Но при чтении «Обителей пустыни» бросается в глаза одно немаловажное обстоятельство — Египта в повести нет. Реалии стерты, географические наименования отсутствуют, место действия подчеркнуто обозначено лишь как «эти края», «эта земля», «это место», «пустыня» и т. п. Нет ни единой расхожей и сугубо египетской детали, подобной пирамидам, сфинксам, фараонам, изваяниям Изиды или Ра, иероглифам и так далее. Мало того, упоминания об иракском племени афедж или афеджи и глиняных табличках и вовсе создают определенный сдвиг восприятия, наводя скорее на мысли о Междуречье. Словом, перед нами некий обобщенный «Восток», «Восток вообще».
Так раскрывается подспудный стержень повести, ее магистральная тема, заключающаяся, конечно же, не в ожившем трупе и наборе ужасов, а в противостоянии Востока и Запада. Мумия здесь — не самодостаточный элемент ужасного, но воплощение «мудрости забытых нечестивых преданий» и непознаваемых тайн Востока, то смертоносное оружие, с помощью которого Восток одерживает верх над самоуверенным рационалистическим Западом. Как и следовало ожидать, тема эта решена в киплинговском ключе («О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут»). Появляются в повести и очень частые в приключенческой и фантастической литературе эпохи расистские мотивы: чего стоит один карикатурный десятник Ибрагим, лукавый и изворотливый «глас Востока» с его ломаным комическим английским! «Туземцы», опять-таки в духе Киплинга, изображены как «полудьяволы, полудети» (напомним, что стихотворение «Бремя белого человека», откуда взята эта цитата, было впервые опубликовано в Соединенных Штатах за пять лет до «Обителей пустыни»). Меррит, руководитель археологической экспедиции, господствует над ними и фигурально, и буквально — благодаря «силе своей воли и наследию крови», англосаксонской крови, что течет в его жилах. Брайсон-Тейлор, судя по всему, испытывала глубокие сомнения в конечном успехе его по сути колонизаторской, а по Киплингу, и цивилизаторской миссии; в конце повести она восклицает: «Восток победил; какие бы средства ни были использованы, чтобы скрыть остатки его сокровищ от глаз пытливого Запада, они сделали свое дело… Таинственный Восток, задумчивый и мрачный, напоенный мудростью забытых нечестивых преданий, торжествовал победу!.
Символом поражения Запада в столкновении с мистическим Востоком служит последнее горестное восклицание Дина: «Если бы мы только не издевались над тем, чего не понимаем, и отринули проклятую уверенность в себе и своих взглядах!» Но символично и описание покидающего роковой затерянный город Меррита, чье «серое лицо и усталые глаза, казалось, ничуть не изменились». Именно и только суровый и мужественный Меррит, само олицетворение «бремени белых», выходит невредимым из страшных испытаний.
«Обители пустыни» также нередко именуют «вампирическим» произведением. Порой это делается в откровенно рекламных и коммерческих целях: в 2000-х годах книга Брайсон-Тейлор была переиздана сразу несколькими небольшими западными издательствами, а как известно, vampires sell. Встречаются и прямые ошибки — к примеру, издатель и составитель ряда антологий Дуглас Андерсон, которому мы обязаны биографией Брайсон-Тейлор, утверждает в своей часто цитируемой аннотации, что мумия якобы «нападает на Дина и кусает его, пытаясь высосать кровь»; здесь же Дин ошибочно назван главой экспедиции[6]. Подобного традиционного литературного вампиризма в повести нет — мумия-принцесса отнюдь не испытывает пристрастия к крови и вонзает зубы в плечо Дина исключительно в пылу схватки. Тем не менее, вампирическая топика при желании в книге прослеживается, если причислить к вампирам некоторых ревенантов европейских легенд и особенно питающихся жизненной силой жертв демонических соблазнительниц-суккубов с их близким к зловещей мумии modus operandi.
Заглавие «Обители пустыни» («In the Dwellings of the Wilderness») сегодня, видимо, нуждается в пояснении — но для первых читателей повести оно было говорящим и значимым, отсылая к библейским стихам, в ряде английских переводов которых встречалось это словосочетание[7], например Иер. 9:10: «О горах подниму плач и вопль, и о степных пастбищах — рыдание, потому что они выжжены, так что никто там не проходит, и не слышно блеяния стад: от птиц небесных до скота — все рассеялись, ушли».
