— Мне казалось, вы не сторонница насильственных мер.
— Вы заставляете меня пересматривать свои принципы.
Он покачал головой:
— Какие нестойкие принципы.
— По крайней мере, они у меня есть.
— В тюрьме теряешь все принципы, мисс Рэндалл.
— Полагаю, вы потеряли гораздо больше, — сказала она. Подбородок его напрягся, на щеке заиграл желвак. Можно было подумать, она нанесла ему сильный удар.
— Очень проницательно, мисс Рэндалл. Что еще обо мне скажете?
Шей понимала, что это прямая дорога в ад. Поэтому промолчала.
— Опять осторожничаем? — произнес он с таким самодовольством, что ей захотелось дать ему пощечину. Этого-то он и ждал — повода отплатить той же монетой. Шей не понимала, зачем ему нужен этот предлог, но, видимо, был нужен.
— А вы разве не ждете от своих поднадзорных послушания?
Он нахмурился:
— Черта с два от вас дождешься послушания.
— Отчею же?
— Оттого, леди, что я побывал на вашем месте. Вы все время думаете о побеге. Каждую секунду. И готовы рискнуть по-крупному.
— А вы поступили так же?
Он промолчал. Ему и не нужно было говорить. Она достаточно о нем узнала, чтобы самой ответить за него утвердительно. Неудача, должно быть, совсем опустошила его.
— Не сравнивайте меня с собой. Я другая.
— Разве? — спросил он. — И вы не чувствуете ни капли отчаяния?
Чувствовала. И гораздо больше, чем прежде, потому что он явно читал ее мысли.
— А вам это доставляет удовольствие?
— Как от осмотра ваших вещей? Не слишком большое. Я люблю получать более конкретные удовольствия.
Лицо ее вспыхнуло от такого намека. Все тело охватил огонь, и ей не удалось справиться с этой внезапной волной тепла. Воздух между ними наэлектризовался как перед грозой, штормовой ветер принес с собой соблазн. Она была уверена, что Тайлер тоже почувствовал это. Он не сдвинулся с места, словно оцепенел, как и она. На его щеке пульсировал желвак, а она ощутила трепет в сокровенной глубине, трепет до сих пор ей неведомый, пробудивший в ней сладостно-горькое желание. И страх. Из всех мужчин на свете только не этот должен был вызвать в ней такие бурные и страстные чувства.
Он протянул левую руку, коснулся ее щеки, и чувства усилились, желание обострилось. Ей тоже захотелось коснуться его, посмотреть, сумеет ли она разгладить суровые горестные морщины на его лице, но она понимала, что этого делать нельзя, иначе она погибнет. Он может воспринять ее жест как приглашение, а ведь здесь в горах на этой поляне их всего двое. О безопасности можно забыть. Никто не вмешается. Никто не скажет, как глупо она поступила.
Она сама себе это скажет, хотя не было в ее жизни более трудной задачи. Собрав всю силу воли, какая у нее была, Шей отпрянула от его руки.
Он сразу опустил руку и отступил назад все с тем же бесстрастным выражением на лице, но в его удивленных глазах засияли огоньки. Она не поняла — то ли от гнева, то ли от желания. Да и не хотела понимать.
— Бывшие заключенные не в вашем вкусе? — Он весь как будто напрягся, и ей почему-то вдруг показалось, что она ранила его.
Наверное, это было смешно.
— Похитители людей не в моем вкусе, — ответила она.
— Я не похищал вас.
— Но вы держите меня здесь против моей воли.
Он несколько расслабился.
— Лучше скажем, я не хочу, чтобы в этих горах с вами что-нибудь случилось.
— Вам все равно, что со мной случится, — бросила она в полном смятении. Ее одолевали противоречивые чувства. На минуту ее охватила жалость, оттого что она, быть может, причинила ему боль.
Она обязана причинить ему такую же боль, какую он причинил ей.
Он задумался над ее обвинением, начал было что-то говорить, а затем замолчал, плотно сжав губы. Наконец он просто пожал плечами:
— Думайте так и дальше, мисс Рэндалл, и мы с вами прекрасно поладим.
— Я не хочу с вами ладить.
— Придется. Если только у вас не возникнет желания оставаться взаперти день и ночь. Я не намерен попусту тратить время на споры с вами. Делайте, как вам велят, иначе останетесь в хижине… без альбома.
Она посмотрела на этюдник, который все еще сжимала в руках.
— Вы так и не ответили, можно ли мне нарисовать ваш портрет.
— Мне на это наплевать. Я не против, чтобы Рэндалл узнал обо мне. К тому же, — добавил он, беспечно пожав плечами, — как вы знаете, с меня уже рисовали портрет.
— Вы будете мне позировать? — спросила Шей. Она и так зашла далеко. Можно попробовать шагнуть дальше.
— Вот что, мисс Рэндалл, вы запрашиваете чересчур много.
— У вас интересное лицо.
— В самом деле? — скривился Тайлер. — С чего бы это?
— Не знаю, — задумчиво произнесла Шей. — Вот поэтому оно и интересно.
— Расскажите, когда узнаете.
Он отвернулся, словно устав от разговора.
— Я…
Он вновь обернулся:
— Что?
— Я не знаю, как называть вас.
— «Мистер Тайлер» вполне сойдет, — ответил он, — или «сэр».
Она посмотрела ему в глаза. Былой страх немного отступил, потому что она раздразнила Тайлера и осталась жива.
— Идите вы… — она замолкла, не желая договаривать, но не из страха, а из чувства приличия. — К черту, — наконец произнесла она.
— Вы же сами спросили. Я так обращался к моим охранникам в тюрьме. Теперь я сам стал охранником для вас, мисс Рэндалл, и, думаю, нам следует соблюдать заведенный порядок.
— Прекрасно, — сказала она, — мистер Тайлер.
Она постаралась произнести последние слова столь же оскорбительно, как он произносил «мисс Рэндалл». На его лице появилась жестокая усмешка.
— Вот теперь вы все поняли.
Он вновь повернулся и на этот раз не останавливался, пока не исчез за дверью своего жилища.
Глава шестая
Рейф оставил дверь сарая открытой, чтобы впустить последние остатки света и заодно напомнить этой женщине, что он не теряет бдительности. Следовало бы посадить ее под замок и не знать никаких забот, но оказалось, что он не может так поступить. Наверное, смог бы, если бы она вскипела от злости, если бы разразилась громкой бранью или же ударилась в слезы. Однако достоинство, с каким она держалась, тронуло в нем давно забытую струну.
Простая истина, что он понимает ее страх, жуткое ощущение беспомощности и бессилия, а потому не может не сочувствовать ей, резала душу ножом. Эта женщина, будь она неладна, напоминала ему его самого десять лет назад. Он вспомнил, как скрылся за упрямой гордостью, пока его душу планомерно разрушали сначала на суде трибунала, затем на плацу. Он вспомнил, как пытался изобразить безразличие, когда на его лодыжках закрепляли кандалы, когда погнали на виду у Аллисон и бывших однополчан к фургону, который должен был доставить его в тюрьму. И он вспомнил, как скрывал отчаяние за маской непокорной дерзости, когда впервые перед ним захлопнулась дверь камеры и он понял — пройдет десять лет, прежде чем он увидят что-нибудь другое.
