– Ну, принцы мои… Мотаем отсюда… Они долго боялись заговорить.
– Ты плачешь?
– Нет.
Молчание.
Потом она потерла себе нос и заговорила:
– Ну иии… Тото, значит, говорит учительнице: «Мадам, мадам, а вы знаете птицу, которая несет зеленые волосатые яйца? А учительница ему: «Прекрати, Тото, таких птиц не бывает…», а он ей: «А откуда же тогда берутся киви?»
И она покатилась со смеху.
Позднее, уже на шоссе, когда Алексис заснул:
– Шарль, – окликнула она.
– Да?
– Знаешь, меня теперь зовут Анук, потому что… потому что это имя мне больше нравится, оно красивее…
Он ответил не сразу, думал, как бы ответить получше.
– Понимаешь?
Она повернула зеркальце, чтобы поймать его взгляд. Увы. Так ничего и не придумал, ограничился кивком и улыбкой.
– Как живот, лучше?
– Да.
– Знаешь, – продолжала она, немного понизив голос, – у меня тоже все время болел живот, когда…
Она замолчала.
Шарль и не подозревал, что у него сохранились такие воспоминания. И откуда они только вылезли? Эти дурацкие киви, забытые в комнате подарки, стофранковые банкноты на столе и запах квартиры, вонявшей шкварками и прогорклой завистью?
Это все потому…
Потому что на могиле J 93 над датами жизни значилось:
Ле Мен Анник
«Сволочи» – вот что благоговейно произнес он над могилой.
Почти бегом вернулся к машине, открыл багажник и стал рыться в своем бардаке.
У него был баллончик аэрозольной краски. Встряхнул его, вернулся к могиле, опустился на колени, задумался, как из «н» и «и» сделать «у», потом решил все замазать и просто вернуть ей настоящее имя.
Браво! Аплодисменты! Какое мужество!
Вот он, последний долг!
Простите.
Извините.
Какая-то бабулька, пришедшая на соседнюю могилу, нахмурив брови, глядела на него осуждающе. Он закрыл баллончик и выпрямился.
– Вы родственник?
– Да, – ответил он сухо.
– Нет, просто я вас спрашиваю… – ее рот скривился, – потому что… вообще-то сторож тут есть, но…
Взгляд Шарля привел ее в замешательство. Она закончила свою нехитрую уборку и удалилась.
Судя по всему, это была мадам Морис Лемер.
У Мориса Лемера на надгробии красовалась памятная табличка от друзей-охотников с симпатичным рельефным ружьем.
Потрясающий сосед, да, Анук? Ну скажи мне… Тебе тут хорошо?
На выходе встретил того самого «вообще-то сторожа». Он был чернокожий. Ах, вот в чем дело… Этим все объясняется.
Сел в машину, понял, что его раздражает запах цветов. Вышвырнул их и посмотрел на часы.
Отлично. У него еще есть время позвонить этому ублюдку.
Его помощница несколько раз попыталась до него дозвониться. На звонки он не отвечал и, в конце концов, выключил телефон.
Так напряженно смотрел на дорогу, так судорожно сжимал руль, что в какой-то момент у него закружилась голова.
Может быть, развернуться… Наврать что-нибудь про аварию… Мол, опоздал на самолет, добавить «почти успел», а самому – не заезжая в Париж, выехать на ту самую трассу, повернуть где надо, потом, следуя указателям, найти ту самую улицу и толкнуть дверь дома номер 8.
Добраться до него.
И дать ему по морде!
Вообще-то он должен был это сделать еще двадцать лет назад… Но ничего: тем временем он поднабрал минимум килограммов десять да и злости поднакопил. Челюсть Алексиса оценит.
Ан нет. Наш малыш Рокки в своем твидовом пиджаке включил поворотник и снова встроился в левый ряд. У него обязательства. Он поедет дохнуть со скуки в одном из конференц-залов «Хаят-Парка» в Торонто, а когда вернется, его башка и портфель будут плотно забиты Advances in Building Technology [57] что, впрочем, никак ему не поможет вернуть ни краны, ни веру.
Да… Интересно, и кем его запишут в некрологе… Архитектор, говорите?
Правда? А я уж и забыл… Забавно, все эти годы мне казалось, что я скорее раскручиваю фирму… Раскручиваю. Именно так. Как зашоренный ослик, отупело вращающий колодезный ворот.
А как же папаша Пруве с его ладонью? Растворился в пыли? А как же рисунки Альбера Лапрада, над которыми он корпел, пока его сверстники коллекционировали наклейки? А Ле Торонэ? А изящество линий великого Алваро? [58] все его учебные поездки, где он расплачивался лишь своими рисунками…
И всегда и везде Анук Ле Мен, ее след, ее печать – на всей этой суете, которая заменит ему карьеру, да и саму жизнь…
Потому что, да, временами ее пошатывало, да, она плевала себе в ладонь, приглаживая их вихры, да, она могла уронить все сумки, закрывая багажник, а иногда разговаривала с ними жестко, но все это не помешало ей обернуться и увидеть, в каком смятении этот мальчик, родившийся в рубашке, высоко поднять голову, подождать, пока он поравняется с ней, и заявить ему самым серьезным образом:
– Шарль… Ты ведь так хорошо рисуешь… Знаешь, когда ты вырастешь, ты должен стать архитектором… Ты должен им помешать строить такое безобразие…
И этот мальчуган, который так здорово рисовал, который стыдливо опускал глаза, когда Павлович комкал свои конверты, который обычно путешествовал бизнес-классом, который летел на бесполезную и весьма недешевую конференцию, в пятизвездочный отель Торонто, где – как было написано в программе – он сможет воспользоваться услугами Спа-салона с каскадами и стримами, а на слушаниях, прикрываясь наушниками, скорее всего, будет дрыхнуть, ибо кормить его будут до отвала, так вот этот бедолага проехал съезд ко второму терминалу и взвыл в своей жестяной банке.
Взвыл.
Задолбало его все это к такой-то матери!
Что делать, пришлось разворачиваться и заново въезжать в аэропорт.
11
– Алло
К сожалению, это был не он и, хуже того, в трубке зазвенел детский голосок.
– Эээ… Это квартира Алексиса Ле Мена?
– Ну да… – пискнул голосок.
Шарль смутился.
– Могу я с ним поговорить?
– Папа! К телефону!
Папа?
Только этого не хватало…
И все, что он повторял про себя вот уже битый час, на парковке, на эскалаторах, в очередях, у огромных окон терминала, все: как он представится, с чего начнет, весь план атаки, вся его боль, злоба, горечь, желчь – от всего этого не осталось и следа.
– Ты… у тебя ребенок? – жалкое начало боевых действий после столь продолжительной холодной войны.
– Кто говорит? – сухо спросили его.
Черт, что ж это такое. Такого поворота наш супергерой не ожидал…
– Это ты, Шарль?
– Да.
Голос смягчился.
Увы, чересчур…
– Я ждал тебя. Долгое молчание.
– Значит, ты получил мое письмо?
Трещина ширилась. Угрожающим образом. Встал, отошел в угол, забился в него. Прислонился лбом к стене и закрыл глаза. Мир вокруг него… раскалился до бела.
Ничего страшного. Сейчас пройдет. Это усталость. Нервы.
– Эй, ты меня слушаешь?
– Да, да… Извини… Я в аэропорте…
Ему было стыдно. Просто стыдно. Он поднял голову.
– Все в порядке… Я слушаю…
– Я спросил, полу…
– Конечно. Иначе зачем бы я стал тебе звонить?
– Откуда я знаю! Может, соскучился? Решил узнать, как дела…
– Кончай.
Ну вот. Все вернулось. Стоило только вновь услышать этот сладенький голосок, который всегда у него появлялся, когда он хотел облапошить собеседника, и голова его мигом встала на место, гнев вспыхнул с новой силой.
– Ты не можешь ее там оставить…
– Что, прости?
– На этом сраном кладбище…
Алексис рассмеялся, его смех звучал отвратительно.
– Ха! Ха! Ты все такой же, как я погляжу… Прекрасный принц на белом коне, да? Как всегда безупречен, Баланда!
Потом его голос резко изменился:
– Но признайся… Ты слегка припозднился, разве не так? Лошаденка что ли подвела? Спасать уже некого, ты это понимаешь?
– Говоришь, я не могу ее там оставить, – просипел он, – но она умерла, старик! Умерла! Там или не там, скажу я тебе, ей по барабану…
Конечно, все это он понимал. Из них двоих разумным всегда был он. Рассудительным, правильным, прилежным, сдержанным, представительным, умеющим вести переговоры… Но… Не сегодня… Сегодня у него земля горела под ногами, и все, что он мог сказать в свою защиту, это снова повторить:
– Ты не можешь ее там оставить… Там все, что она всю жизнь ненавидела… Грязный пригород, ашелемы, расизм… От всего этого она бежала всю…
– Чего?… Причем здесь расизм?
– А ее сосед?
– Какой сосед?
– Тот, что похоронен рядом… Полное недоумение.
– Минуточку… Это говорит Шарль Баланда? Сын Мадо и Анри Баланда?
– Алекс, пожалуйста…
– Не, ты о чем, а? Нет, серьезно. У тебя с головой все в порядке? Ты там на своих стройках каску надевать не забываешь?
– Алло?
