Долго держались жители латинского города Норбы. Лишь с помощью измены римлянам удалось проникнуть в город. Тогда защитники перебили друг друга или покончили с собой, а перед тем подожгли свои дома, таким образом лишив римлян добычи.
Дольше всех сопротивлялся город Волатерры в Этрурии. Лишь на третий год после битвы у Коллинских ворот защитники сдались, выговорив себе право свободно покинуть город. Они уже удалились от родных Волатерр на несколько миль и считали себя в полной безопасности, как налетел отряд всадников и перебил всех до единого.
При наведении порядка в провинциях вновь отличился молодой Гней Помпей. С шестью легионами он высадился на Сицилии, и вскоре плодородный остров подчинился Сулле. Во время операции по покорению острова Помпей захватил много видных марианцев, в том числе Марка Брута и трижды носившего консульское звание Гнея Папирия Карбона. Всех их казнили. Карбона Помпей лично передал в руки палача, забыв о том, что многие годы пользовался расположением этого человека, его защитой в минуту опасности. Карбон, стойко переносивший удары судьбы, накануне казни не сдержался и заплакал. Не страх близкой смерти вызвал слезы старика; бывший консул не смог снести черной неблагодарности.
Затем Помпея послали в Африку, полностью находившуюся в руках мятежников. Здесь Помпей разбил войска Гнея Домиция Агенобарба и нумидийского царька Ярбы и за сорок дней подчинил всю провинцию. Он примерно наказал соседние африканские племена, вернул прежнее уважение к римскому оружию и послал донесение в сенат об окончании войны.
Сенат предписал Помпею распустить войска и вернуться в Рим. Это означало, что Помпей не получит триумфа, а его легионы не пройдут по улицам Рима. Легионеры африканской армии, как и их военачальник, считали, что заслужили триумф, и отказались подчиниться приказу о роспуске. Казалось, еще немного – и в Риме заполыхает еще один пожар гражданской войны. И Сулла уступил: двадцатичетырехлетний Помпей был первым римлянином, награжденным триумфом ранее, чем стал сенатором и консулом.
После победы
Приверженцы Суллы праздновали победу, но это была победа одних римлян над другими. Поэтому ликование сулланцев обернулось для их противников гонениями, казнями и страхом перед возможной расправой. Не лучше чувствовали себя и те, кто решил в свое время остаться в стороне от братоубийственной войны и не примкнул ни к одной из враждующих партий. Теперь их товарищи, успевшие вовремя встать под знамена Суллы, смотрели на них в лучшем случае как на трусов, а в худшем – как на предателей.
Сенаторы, наконец, осознав, насколько поредели от бесконечных смут и усобиц их ряды, безропотно принимали все предложения Суллы. Отцы народа от страха за свою жизнь и жизнь близких людей совсем разучились думать и на заседаниях открывали рот лишь для того, чтобы одобрить очередной проект диктатора.
Наконец молодой горячий Гай Метелл, недавно введенный в состав сената, обратился к Сулле:
– Луций Корнелий Сулла Счастливый! Благодаря твоим великим деяниям власть в Риме вернулась к тем, кому она и должна принадлежать, – негромко начал речь сенатор, однако его голос, звучащий в мертвой тишине, проникал в самые дальние уголки зала. – Противники повержены, но казни и расправы продолжаются, и конца им не видно. Одного неосторожного слова достаточно, чтобы убить человека, его родственников и друзей без суда, не предоставив ему защитника и лишив малейшей возможности оправдаться. Под видом казни преступников удовлетворяется личная месть, решаются земельные споры, людей убивают только для того, чтобы завладеть их имуществом.
Посмотри на отцов-сенаторов, доблестный Сулла Счастливый, – они объяты тревогой за свою судьбу! Лучшие мужи Рима из-за всепоглощающего страха готовы выполнить любое твое приказание: возложить на голову царский венец, упасть на колени, броситься с Тарпейской скалы вниз головой. Разве возможно в таком состоянии править Римом и подвластными ему народами? Разве будут бояться и уважать такой сенат цари и правители соседних земель? Ты правильно делаешь, Сулла, что наказываешь врагов. Каждый человек должен отвечать за свои поступки. Но подумай, не превысили ли твои деяния суровости, предписанной обычаями наших предков? Я хочу спросить, как долго будет длиться избиение наших соплеменников? Доколе враги будут с радостью лицезреть, как римлянин убивает римлянина? Как долго мы, победители всех народов, с которыми довелось воевать, будем жить в страхе, словно рабы? Я прошу у тебя, Сулла Счастливый, не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых.
Давно Сулла не слышал столь смелой речи в сенате, однако лицо его продолжало оставаться холодным и спокойным. Чего не скажешь о сенаторах: едва тяжелый взгляд диктатора коснулся Гая Метелла, соседи поспешили отодвинуться от него, словно от прокаженного. Их едва заметное движение не ускользнуло от всевидящего ока Суллы.
– Напрасно, отцы-сенаторы, вы спешите отречься от своего собрата – его слова правильны и достойны внимания. Я вовсе не хочу превратить гордых, свободных римлян в безмолвное стадо – от этого не будет пользы ни Риму, ни мне. Я тоже человек и могу ошибаться, и не нужно оставлять без внимания мои ошибки. Лишь все вместе мы сможем восстановить порядок и вернуть величие Вечному городу.
В этих стенах вполне уместны споры и различные мнения, но да хранят вас боги от мысли взяться за меч и попытаться силой доказать свою правоту. Метелл прав: с неопределенностью надо кончать, но я еще не решил, кого можно простить.
– Ну так объяви, кого ты решил покарать, – продолжал удивлять всех своей смелостью Гай Метелл.
Спустя несколько дней во всех публичных местах появились деревянные таблички. В них значилось восемьдесят имен сторонников Гая Мария. Все названные лица объявлялись врагами, и предать смерти их мог любой: римлянин или союзник, свободный или раб, родственник или просто прохожий.
Еще через день были вывешены на стенах домов новые таблички; в них значилось двести двадцать имен людей, совершивших преступления против законной власти. Вскоре появился и третий список – последний – также с двумястами двадцатью именами.
В так называемые проскрипционные списки попали в основном сенаторы, их родственники и всадники. Их огромные состояния, виллы, рабы обращались в доход государства и большей частью продавались с торгов. Десяти тысячам молодых и сильных рабов Сулла даровал свободу и дал им свое имя. Эти десять тысяч Корнелиев готовы были выполнить любой приказ диктатора и стали его надежной опорой в Риме.
Сулла выразил желание, чтобы сенаторы также участвовали в торгах. И хотя большинство из них посещало аукционы, опасаясь за свою жизнь, от покупки имущества казненных товарищей они воздерживались.
Менее щепетильные люди составляли огромные состояния на конфискациях, ибо часто имущество продавалось по ничтожно малой цене. Так, например, Корнелия, дочь Суллы, купила роскошную приморскую виллу Мария в Кампании всего за триста тысяч сестерциев, а через некоторое время продала ее Луцию Лицинию Лукуллу за два миллиона сестерциев. Тонкий ценитель роскоши Лукулл был чрезвычайно доволен своей покупкой.
Многие из вольноотпущенников Суллы стали обладателями сенаторских вилл, домов в Риме, которые явно не соответствовали их положению. Простой центурион диктатора нажил на перепродаже десять миллионов сестерциев. Один из сенаторов в частной беседе заметил: неужели знать вела долгую и кровопролитную войну только для того, чтобы сделать своих вольноотпущенников и слуг богатыми людьми?
Впрочем, самым активным участником торгов оказался Марк Лициний Красс. Он приобретал решительно все, что продавалось по бросовым ценам: дома в Риме, виллы и виноградники в разных концах Италии, серебряные рудники и рабов различных специальностей. Подобные покупки тайно осуждались старой римской аристократией, но соратника Суллы мало волновало ее мнение. Кое-что из приобретенного Красс буквально через несколько дней продавал по более высокой цене, но большая часть вилл, домов и рудников получала толкового управляющего и продолжала приносить доход новому владельцу.
Любимец всесильного диктатора с поразительной быстротой нажил приличное состояние. Его имя было на слуху каждого римлянина, будь то сенатор или простой бродяга.
Впервые о Марке Крассе заговорили после битвы у Коллинских ворот. То была добрая слава – молодого Красса называли не иначе как спасителем Рима. Но, увы, в природе нет, наверное, человека, который совершал бы лишь благородные поступки. Не был исключением и Красс.
Как правило, чем известнее человек, тем более заметны окружающим его недостатки, тем более непростительны его ошибки, раздуваемые недоброжелателями и просто любителями сплетен.
