Они уже поднялись на третий этаж, и Алена позвонила.
Открыл Сан Саныч быстро, но в квартиру не пригласил. Ян, правда, успел увидеть трех пацанов с визгами бесившихся на диване; растрепанную женщину, безуспешно звавшую их к столу с дымящимися тарелками; из другой комнаты слышался мужской голос, возмущавшийся не выглаженной рубашкой. Это походило на сцену из плохой комедии, и сам маленький лысый хозяин в линялой футболке прекрасно вписывался в нее.
Яну он молча пожал руку, а у Алены поинтересовался, как поживает отец, и протянул раритетную папку с завязками. На том аудиенция закончилась, так как из комнаты заорали, что «его бешеные внуки ничего не жрут», и дед поспешил на помощь, по ходу цепляя на круглое добродушное лицо маску строгости.
– Хочешь такую жизнь? – спросил Ян, спускаясь вниз.
– Пока нет, – Алена уверенно покачала головой, – но когда-нибудь придется. Не троих, конечно… или ты другого мнения?
Ян обернулся к «брату», но тот растерянно молчал.
– …Ссышь, когда страшно? – Ян усмехнулся и ответил сам:
– А чего многовато? Тебе ж не придется кувыркаться с кашами – на то имеются специально обученные люди; и рубашки гладить не придется…
– Лучше б ты так не говорил, – Алена уселась за руль.
– Почему?
– А я теперь буду долго думать и неизвестно, к чему приду.
– Ну, думай, – Ян захлопнул дверцу, и машина аккуратно выехала из двора.
Наверное, Алена восприняла совет буквально, потому что до самой гостиницы они ехали молча; да и там она не стала выходить, а дождавшись, пока Ян сам подойдет к водительской двери, опустила стекло.
– Поезд у тебя во сколько?
– Не заморочивайся, – Ян махнул рукой, – как в народе говорят? Долгие проводы – лишние слезы, да?
– Типа того. Ну, тогда пока. Пиши, звони.
Стекло поднялось, а еще через минуту машина аккуратно втиснулась в поток и затерялась среди таких же безликих железных коробок. Ян оглянулся на «брата» и усмехнулся.
– …И чего ты вылупился? Говори!
– Ты – идиот! Что ты собираешься делать дальше?
– Я собираюсь заняться Радчино – надо глянуть бумаги, пока не уехал, а то потом этого Сан Саныча с собаками не найдешь; дальше начну лепить репортаж – основную работу ж тоже никто не отменял…
– Ты о чем?! – вспыхнул Кирилл, – какое Радчино? Какой репортаж? Ты понимаешь, что так не расстаются с самой прекрасной девушкой на свете! Звони ей сейчас же!
– Да пошел ты! – огрызнулся Ян, – у меня работы выше крыши! Хочешь, сам звони.
– Я? Ты мне доверяешь?..
– Доверяю – не доверяю… Тебе все равно делать нечего! Чем, вот, ты занимаешься, пока я деньги зарабатываю?
– Ну…
– Хрен гну! Только жрешь, спишь и портишь мне нервы! Хоть раз сделай сам что-то реальное, а меня не доставай!
– Ладно, – Кирилл неуверенно достал мобильник, – а можно я скажу, что люблю ее?
– Да говори, что хочешь! Черт с тобой!
КОНЕЦ
Альфа Центавра
Если б Олеся понимала значение всяких витиеватых слов, то вполне могла б сказать – «Искушение оказалось сильнее меня». Но поскольку лучшей оценкой по литературе у нее была единственная четверка с двумя минусами, да и та в незапамятные времена, она подумала: …Клево, что никто не заметил!.. Во, блин, покатило!..
Правда, окончательно она успокоилась, лишь добравшись до родного двора – сразу перестало казаться, что люди смотрят на нее подозрительно, пульс пришел в норму, дыхание выровнялось, и заходя в подъезд, она даже не оглянулась. Щелкнул замок, гордо именовавшийся жильцами, «кодовым». Код состоял всего из двух цифр, и соответствующие кнопки, отполированные до блеска, угадывались с первого раза, но все равно Олеся почувствовала себя в безопасности; это было важно, ведь в черном пакете, который она держала в руке, находилась замечательная, модная, но чужая сумка.
Теперь ее волновало только одно – не рано ли она радуется; слишком уж демонстративно сумка висела на спинке стула рядом с пустым столиком летнего кафе, словно специально, чтоб прихватить ее, проходя мимо. Собственно, Олеся так и сделала, а ведь, возможно, в глубине зала какой-нибудь приколист тихо угорал, наблюдая за ее испуганным лицом; за тем, как она перебегала улицу на красный свет и уже на другой стороне судорожно совала бесполезную добычу в пакет. …Не, блин, не похоже, – Олеся прикинула вес пакета, – тяжелый… да и сумка клевая – такими не разбрасываются…
Олеся повернула ключ очень осторожно, но звук все-таки был услышан.
– Олеська! – раздался голос отчима, – это ты явилась? – вроде, у кого-то еще имелся ключ от квартиры.
Проходя мимо кухни, Олеся увидела мать; перед ней стоял стакан с вином, но ее взгляд замер на пустой белой стене. Она уже давно твердила, что устала от такой жизни, но продолжала и продолжала жить, ничего не меняя. Олеся не могла этого понять, ведь раньше-то мать была совсем другой …кажется, была другой… – образ последних лет вытеснил тот, прежний, то ли стершийся, то ли придуманный. Напротив, неловко обернувшись к двери, сидел отчим – не такой пьяный, чтоб упасть, а пьяный, но бодрый; именно таким Олеся боялась его, и, тем не менее, не могла удержаться.
– Не, мы менты – алкашей собираем.
Это был, своего рода, экстрим. Олеся знала – будь у нее много денег, она б гоняла на машине, или ныряла с аквалангом, или прыгала с парашютом, а в сложившейся ситуации – доставать отчима и не схлопотать по уху являлось реальным развлечением, щекочущим нервы и приносящим моральное удовлетворение. Теперь, вот, возникла еще сумка, но это был так, случайный эпизод, а не система.
– Сейчас ты у меня догавкаешься, – отчим недобро усмехнулся, однако вернулся к бутылке, и чтоб продлить «аттракцион», Олеся задержалась в коридоре.
– Гавкают кобели, вроде, тебя.
– Ну, сука, напросилась! – отчим вскочил, повалив стул.
– Саш, не трогай ребенка!
– Да пошла ты! – отчим сбросил вялую руку матери, но выигранного времени хватило, чтоб Олеся скрылась в своей комнате, повернула замок и счастливо улыбнулась, потому что здесь была ее неприступная крепость. Лишь однажды отчим нарушил «границу», но пока он бил в дверь, Олеся успела написать предсмертную записку, назвав виннового в ее смерти; зажав в руке половинку тетрадного листка, она распахнула окно и вскарабкалась на подоконник. Даже смотреть вниз было страшно, не говоря уже о самом прыжке, но отчиму хватило и такого половинчатого варианта. Дело в том, что он когда-то сидел в тюрьме и в отличие от киношных зеков (настоящих Олеся, слава богу, не знала), считавших тюрьму неотъемлемой частью жизни, почему-то очень боялся попасть туда снова. Что там произошло с ним, неизвестно, но с того дня «граница» оставалась нерушимой. Жаль только, что мысль пугнуть его таким образом, пришла Олесе не так давно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
