— А вот ученые подсчитали, что к концу нашего столетия большинство людей будет жить в городах. Славка лукаво посмотрел на меня:
— Но не все же?
Я вдруг подумал: а ведь действительно не все. И вообще, правы ли ученые? Может быть, человечество возьмет и разбежится из городов. Надоест ему жить среди бетонных коробок, пусть даже нарядно прибранных стеклом и сталью, надоест нюхать гарь и бензин. Ведь какая ширь вокруг! Посели каждого на четверть гектара, и еще останется ого сколько!
Я сам всегда немел от восторга, заходя в лес, и словно сбрасывал с себя ненужный хлам городской суеты.
Или здесь, в окружении степи… Тоже какая радость и тишь!
Ведь в конце концов роботы-автоматы, наверное, заменят людей у станков. Так пусть им и остается город. Этакий огромный механизм, работающий сам по себе, производящий по указке и заданию человека нужные вещи и всякие там машины. Зачем жить среди них, при; них, когда они будут доведены до совершенства?
А управлять ими можно и на расстоянии. Если сейчас с Земли управляют луноходом, а он на другой планете…
Славка, как бы угадывая мои мысли, задумчиво сказал:
— Как только у городских свободное время и есть на чем ехать, бегут за город. В субботу, в воскресенье. А уж в отпуск — в обязательном порядке. Может, когда-нибудь сделают так: жить за городом, а в него ездить на один-два дня работать. Железные дороги вон строят и строят…
Дороги… Дороги куда-то ведут. Что-то обещают. Вот и ему обещали.
Я посмотрел на него. Интересно, успокоился ли? Может быть, опять тянет вдаль? Неизвестную, манящую…
Крайнев глядел в степь. И по нему было видно, что ему не нужно никакой дали. Она была с ним. Здесь, в степи, он был волен идти куда ему угодно. Поэтому ему теперь не нужны были те километры, которые поманили его из города.
11
Гарцевали, кружили по зеленому полю всадники. Я вспомнил Есенина: «Эх вы, сани! А кони, а кони!» Саней, конечно, не было. Но зрелище лошадей, лоснящихся на солнце, действительно завораживало.
Блестящие их тела вытягивались над препятствиями и пролетали над ними, словно невесомые. У меня перехватывало дыхание, когда кто-нибудь из них задевал за какое-нибудь деревянное сооружение и под всадником рушились на землю жерди. Но Нассонова, который был здесь, на колхозном ипподроме, в своей неизменной рубашке с засученными рукавами, в кепке, с темным ободком пота на затылке, это, казалось, не пугало.
Я удивлялся председателю. Мне думалось, у него не оставалось времени даже для сна. Вечно он куда-то спешил: то вызывали на совещания, активы, конференции, то он срочно выезжал в поле, где неизменно что-либо случалось — ломался комбайн, останавливался трактор, заедало конвейер у силосной башни. И при всем этом о а находил час-другой, чтобы заглянуть на конеферму. Вот что значит хобби! Выкрадывать время у сна отдыха дел…
Геннадий Петрович сосредоточенно глядел на своих питомцев, что-то решая в голове.
С ним был Арефа, осунувшийся, загоревший.
Они были чем-то недовольны. И в то же время довольны той суетой, которая предшествует важным событиям.
Очень скоро в районе ожидались скачки. Нассонов вытащил сюда даже парторга, который мучился на солнцепеке, переживая сухую, нещадную жару. Он тосковал в безделье. И азарт, охвативший председателя, его не трогал.
Сюда я заехал просто повидать Ларису, прослышав, что она здесь.
Два скакуна подъехали к нам одновременно: библиотекарша на Маркизе и Чава на пегом коне.
Я приветливо улыбнулся Ларисе из-за спин. Чтобы никто не заметил. Она устало ответила. Ей было не до меня. Чава вообще был сумрачный.
Нассонов что-то им выговаривал. Оба как-то безучастно слушали, придерживая разгоряченных, нетерпеливо вздрагивающих коней.
— Я тебе говорю, Сергей! — повысил голос Геннадий Петрович.
Чава странно посмотрел на него и махнул рукой:
— А что я могу сделать?
— Вот те на! — вмешался Арефа. — Ты что, не можешь перелететь плетень, чтобы не сесть на него?
Сергей зло сплюнул.
— Нэ, ашунес, ты что, с цепи сорвался? — удивился Денисов-старший.
— А, ладно! — Чава сделал резкий жест рукой и пришпорил коня. — Могу еще раз.
Он развернулся и помчался в сторону поля.
Я не знаю, о чем шел разговор. Мое сознание работало в другом направлении. И оно подсказывало, что между Чавой и Ларисой происходит неладное.
— Ты отдохни, — сказал Нассонов Ларисе.
Она слабо, натянуто улыбнулась. И, тронув Маркиза, шагом направилась к конюшне.
В моей душе вспыхнула маленькая, как искра, надежда. Может быть, у них с Сергеем нелады? Действительно, уж больно разные они люди.
Она как-никак завбиблиотекой. Окончила кульпросветучилище. У Сергея — едва ли семилетка за плечами. Что у них может быть общего?
Но мне вспомнился рассказ Борьки Михайлова (у него всегда были про запас различные истории, особенно об известных людях) о том, как один академик, и притом известный, женился на своем шофере — молодой и довольно интересной женщине. Но академик есть академик. Наверное, старый.
Лариса удалялась на своем золотисто-розовом скакуне, ссутуленная, жалкая, словно на узкие девичьи плечи легла непомерная тяжесть.
— Ты уж не кричи на своего, — пожурил Арефу председатель. — Устал, видать, парень.
— Устал! — отмахнулся Денисов. — Дурью мается. Какой — не знаю.
— Мне от него много не надо, — продолжал Нассонов. — Пусть только выступит. Для массовости. Вот за Маркиза я уверен. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, в районе ахнут, разрази меня гром! Я ведь тоже не сидел сложа руки. Чижова из колхоза «XX партсъезд», говорят, выступать не будет. Конь захромал. Мокрицы.
— На чужую беду надеяться — свою найти, — встрял молчавший до сих пор Павел Кузьмич. — Вот штука.
— Типун тебе на язык, — сплюнул председатель. — Ты мне Маркиза не сглазь! Этому коню не то что в районе, в области не найти под стать. — Он вдруг рассмеялся и ткнул Арефу в бок. — Тут у меня без тебя потеха была…
— Потеха, — усмехнулся парторг. — Еще немного — и обвели бы вокруг пальца, как школяра.
— Ничуть! Ты, Кузьмич, ври, да не завирайся. Я ведь сразу заметил неладное.
— Держи карман шире! Тебе целых три дня голову морочили! — не унимался Павел Кузьмич.
— Это еще надо посмотреть, кто кому морочил. Уж больно мне их бычок приглянулся. Походить за ним как следует — красавец будет. Наш главный зоотехник с ума сошел. Надоело Ледешихе в ножки кланяться. И где они такое сокровище раздобыли, ума не приложу? Я, председатель колхоза, не могу получить хорошего производителя! А у них — на тебе, пожалуйста!
— Это ты о моих соплеменниках? — вздохнул Арефа.
— О них. — Председатель снова рассмеялся. — Погоди ужо, как-нибудь расскажу.
— Ну, ну, расскажи, — смеялся парторг и, увидев, что я сажусь на мотоцикл, спросил: — Не в Бахмачеевскую?
— Туда.
— Вот и подбросишь меня, если твоя машина выдержит.
— Выдержит, — улыбнулся я.
Парторг был мал ростом и худ, над чем непрестанно сам подтрунивал. И мы уехали с конефермы, оставив председателя и Арефу наслаждаться своими скакунами.
В Бахмачеевской у меня было дело. Давно подмывало по-настоящему заняться Сычовым. Но все не доходили руки. Он сам подтолкнул меня.
Но лучше все по порядку.
Вызов из прокуратуры грянул совершенно неожиданно, хотя я и ждал его постоянно.
Разумеется, вскочил на мотоцикл и — в Краснопартизанск. Примчался раньше положенного времени, и следователь попросил немного обождать.
Раза два он выходил из своего кабинета, заходил в приемную прокурора и снова возвращался к себе, не обращая на меня никакого внимания. Я пытался что-то прочесть на его лице, но оно было бесстрастным, как раньше при допросах.
Ожидание становилось все более тягостным. Я был готов на все, лишь бы поскорее узнать, чем закончилось дело Герасимова.
Вспомнились первые дни в Бахмачеевской. Состояние необычности и приподнятости.
Вольная, волнующая своим простором степь. Люди простые, бесхитростные… Откровенно говоря, я мечтал служить и служить. Честно, весь отдаваясь долгу. Впереди манила служебная лестница, по которой я иду все выше и выше… По заслугам, конечно. И лет в сорок, ну пусть в сорок пять — погоны комиссара. Заслуженно, разумеется. У нас, в Калинине, я слышал, комиссар Соловьев Иван Михайлович начинал с постового… И эти мечты свои я не считал стыдными. Как любил говаривать замначальника училища: «Плох тот постовой, кто не мечтает стать комиссаром»…
Я горько усмехнулся про себя. Комиссаром… Вот погонят сейчас из милиции. А то еще хуже — под суд.
От этих тягостных раздумий засосало под ложечкой. Чтобы как-то отвлечься, я стал прохаживаться по пустому коридору, подсчитывая шаги.
И когда следователь наконец пригласил к себе, я, признаться, вошел в кабинет в состоянии полного упадка духа.
