— Маркиз никого не подпускает к себе и на сто метров! А! Нет у меня времени и желания слезы и сопли вытирать… Не поедешь — черт с тобой! Все! Иди!
Лариса вышла из кабинета и, не глядя на меня и секретаршу, быстро прошла через приемную.
А вечером они сидели с Чавой на пустой скамейке возле остановки автобуса. Мне показалось, что беседа их была печальна. И как будто Лариса плакала…
Я не подсматривал специально. Просто, как всегда делаю вечером, прошел по засыпающей станице.
У них решалось что-то важное. Они никого не замечали. Не обратили даже внимания на последний рейсовый автобус, унесший в своем уютном нутре несколько пассажиров в райцентр.
Что же, так и должно было случиться. Разные, разные они люди.
Мне стало жаль Ларису. Теплая жалость к ней баюкала душу. В голове вставали картины, одна желаннее другой. Мы с ней на тропинке среди золотых подсолнухов, в которых человека не видно за три шага. Как хорошо стоять тихо и смотреть друг на друга или на светлое летнее небо…
И никогда, никогда не пришлось бы ей сидеть на этой сиротливой скамейке…
Расстались они, кажется, грустно. Она пошла одна, медленно растворяясь в сумраке чуть освещенной улицы. Сергей еще посидел, потом отвязал коня, дремавшего в тени навеса автобусной остановки, и направился вслед за девушкой. Но не остановился, а проскакал мимо.
Мне очень хотелось догнать Ларису, что-то ей сказать. Но что? Что я мог сказать ей? Происшедшего между ними я не знал… А знать хотелось очень, до злобы на самого себя.
И весь следующий день, ту памятную субботу, я искал повод забежать в библиотеку.
Слава богу, повод нашелся. Как спасителя, послал мне бог Колю Катаева.
Недалеко от хутора Крученого, на небольшом бугре, находилась могила с грубо отлитым цементным обелиском. Под ним покоились останки советских воинов, погибших в последнюю войну. Коля, Лариса и другие комсомольцы колхоза решили организовать поиск героев, узнать их имена.
Я предложил вовлечь в это мероприятие моего подопечного Славу Крайнова. Вот об этом и надо было поговорить с Ларисой.
Коля, конечно, ничего не знал. Откуда ему было знать, что произошло вчера на автобусной остановке?
— Завтра скачешь? — спросил он у Ларисы.
Она резко ответила:
— Ну что пристали? Почему это всех так интересует?
— Ты не кипятись, — успокоил ее Коля. — А интересует потому, что честь колхоза…
— Как будто на мне свет клином сошелся. Честь колхоза! А может, я чувствую, что завалюсь? — Лариса осеклась. Наверное, поняла, что так нельзя было говорить Катаеву, человеку мягкому и доброму.
Но Коля не обиделся.
— Держись, хохол, — казаком будешь, держись, казак, — атаманом будешь, — со смехом сказал он. — А мы к тебе, ежели по-честному, зашли поговорить о другом.
— Некогда, ребята, спешу… — сказала Лариса.
— Тогда извини, зайдем в другой раз. — Коля театрально склонил голову.
— Честное слово! На конеферму надо.
— Все-таки скачешь? — подмигнул Катаев.
— Придется, — вздохнула Лариса.
— Может, подвезти? — неуверенно предложил я. — Мне как раз в ту сторону…
— Хорошо, — согласилась она, тряхнув головой.
И я вдруг отчетливо понял, что она бросает кому-то вызов. Меня это устраивало. Меня все устраивало, только бы побыть с ней вместе…
Я выбрал самый далекий путь. И ехал так медленно, что, наверное, отправься она к своему Маркизу пешком, добралась бы раньше.
По обеим сторонам дороги колосилась пшеница. Ее волны шелестели от горячего ветра.
— Дима, вы завтра будете в районе? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я равнодушно, а сердце радостно стучало в груди.
— А я думала, вы увлекаетесь лошадьми, — разочарованно произнесла она.
— Конечно, увлекаюсь, — быстро согласился я, испугавшись переборщить в своей игре. — Знаете, я ведь всегда на службе… Какое-нибудь происшествие…
— Да, вам нелегко, — подтвердила она.
Я был благодарен ей за то, что она умолчала о Герасимове и все же сказала об этой истории, Тактично и сочувственно…
— Люди не всегда понимают.
— Кому надо, понимают, — сказала Лариса. — Девчата за вас горой… — Для меня это было ново. Видя мое смущение, Лариса сказала: — Вас это удивляет?
— Не думал об этом.
Она испытующе посмотрела на меня:
— Все девчонки мне уши прожужжали про вас… Мне стало тоскливо. Потому что она говорила об этом с каким-то равнодушием.
— Интересно, кто? — Я тоже решил играть в равнодушие.
— Многие…
И чтобы не говорить свое, я прочел на память Есенина:
Не жалею, не зову, не плачу.Все пройдет, как с белых яблонь дым…
— Я тоже люблю Есенина, — сказала Лариса.
Мы выскочили на бугор. Поле осталось позади. Уже видны были конюшни.
— Я скоро буду возвращаться. Заехать? — спросил я.
— Спасибо, Дима. Обратно я верхом. Возьму Маркиза на ночь к себе. Чтобы утром не тащиться за десять километров. И своим ходом — в район.
Она вылезла из коляски мотоцикла.
— Дима, приезжайте завтра на скачки, а? Поболеете за меня.
— Постараюсь, — сказал я и поехал дальше.
Я долго не оборачивался. Но все же не удержался.
Лариса смотрела мне вслед, затенив ладонью глаза от солнца.
Я сделал крюк по степи и вернулся другой дорогой в станицу.
…Вечером она проехала по Бахмачеевской на своем красавце. Бабки провожали взглядами ее стройную фигурку, обтянутую жокейской формой, и качали вслед головами. Не знаю, одобрительно ли. Мужчины обсуждали коня. Маркиз был чудо! Вечером, в свете зари, он словно светился розовым и шел красиво и гордо, переступая тонкими ногами, словно знал себе цену. Ничего не скажешь — Маркиз!
Чава зачем-то тоже был на центральной усадьбе. Расфуфыренный, в выходной рубашке и сапогах. Его ремень был отделан серебряными украшениями. Чава был с цыганом, одним из тех трех, которые имели какое-то дело к Нассонову, но дело не получилось, над чем подтрунивал парторг Павел Кузьмич.
А я все раздумывал и раздумывал над словами Ларисы и ее поведением там, среди желтого моря хлебов, и совершенно не понимал, играла она со мной или нет.
Не хочет ли заставить и меня, как Маркиза, плясать под свою дудку?
Нет, что-то было в ней искреннее. Неуверенность. И непонятная для меня раздвоенность.
Что ж, поживем — увидим.
13
В ту ночь над Бахмачеевской дул астраханец — жаркий суховей, не остывший даже под утро. Покачивались сквозь духоту звезды. И воскресенье началось с утомительного марева.
Проснулся я поздно. Тяжелая голова с трудом решала проблему: ехать ли в район на скачки или закатиться на хутор и махнуть со Славкой на сазанов. Помнится, он говорил, что их можно брать и днем, если место подкормленное. У моего подопечного наверняка такое место припасено. В конце концов пускай мы ничего не поймаем-, зато какая благодать погрузить разгоряченное тело в прохладу реки…
И повод показать Ларисе, что я к ней ничего не питаю. Говорят, это действует…
Я надел гражданские брюки и легкую рубашку с короткими рукавами, которые были приготовлены еще с вечера. В результате внутренней борьбы с самим собой я решил все-таки ехать в район. На самом деле я знал, что поеду именно туда. Речка была, так сказать, блажь, игра в поддавки.
Только я оделся, как хлопнула калитка, и в мою комнату стремительно вошел Нассонов. От него пахло бензином, горячим металлом автомобиля.
Он сел на стул и жестко, властно сказал:
— Собирайся поскорей! Случилась какая-то чертовщина.
Вот так, в светло-серых брюках и рубашке с короткими рукавами, я сел рядом с ним в «газик». И мы поехали. Я сразу увидел, что в Крученый.
— Накаркал-таки Кузьмич, накаркал! — Председатель зло ударил по баранке кулаком.
Из его рассказа, пересыпанного крепкими выражениями, я узнал, что в район приехали все наши наездники, кроме Ларисы. Сам Нассонов с Арефой ночевали нынче в Краснопартизанске. И как только увидел, что нет Маркиза и Ларисы, помчался в станицу. Бабка Настя, у которой жила Лариса, подслеповатая, тугая на ухо старушка, ничего толком сказать не могла. Ночью ей как будто мерещилось, что пес, такой же старый, как его хозяйка, «брехал, словно кто чужой приходил». А Ларисы не было. Не было и Маркиза, которого она с вечера привязала на базу. Лишь только уздечка и седло Маркиза лежали в ее комнате на скамейке.
— А почему в Крученый? — удивился я. Нассонов промычал нечто нечленораздельное. — Ведь Чава тоже должен скакать. Разве он не в районе?
— Нет. Не должен был. Его кобыла растянула ногу. Ах, Кузьмич, право слово, накликал несчастье…
— Но почему все-таки в Крученый?
Нассонов резко осадил машину у дома Арефы. Навстречу поспешно вышли встревоженная Зара и черноглазые внуки Денисова.
