Встав на ноги при помощи подоспевшего слуги, Сидней доковылял до библиотеки и там обнаружил, что брюки чуть повыше щиколотки порваны. Странным, однако, было то, что, как он выяснил, в ткани брючины зияли три параллельных вертикальных разрыва — в точности такие, какие могли быть оставлены кошачьими когтями. Острая боль не помешала ему присмотреться повнимательнее, и он обнаружил три глубокие царапины, своим расположением в точности соответствовавшие разрывам на брючине.
На полях страницы, где находилась запись об этом инциденте, он позже приписал несколько слов: «Эта кошка несет в себе порок», а тональность последующих записей в дневнике и некоторых писем, помеченных близкими датами, со всей очевидностью указывала на то, что все его помыслы в те дни несли на себе более или менее явный отпечаток смутного, но определенно недоброго предчувствия.
На следующий день произошло еще одно незначительное, но столь же тревожное событие. Нога у Сиднея все еще побаливала, и он решил весь день поваляться на диване с любимой книгой в руках. Где-то в третьем часу пополудни он услышал слабый приглушенный удар, словно от приземления кошки, прыгнувшей с достаточно приличной высоты. Он поднял взгляд и действительно увидел притулившуюся на подоконнике черную кошку с пылающими глазами; прошла еще доля секунды, и она спрыгнула в комнату. Но пола при этом так и не достигла, а если это и случилось, то она определенно прошла сквозь него. Он видел, как она прыгнула, видел ее словно застывшей в середине полета, видел, как она вот-вот должна была опуститься на пол, и вот — ее нигде нет!
Ему очень хотелось поверить в то, что все это — лишь оптический обман, иллюзия зрительного восприятия, однако наперекор подобному допущению стоял нелепый, но непреложный факт, заключавшийся в том, что в своем прыжке с подоконника кошка задела цветочный горшок — и вот он лежит на полу, разбитый и являющийся неопровержимым свидетельством всего происшедшего.
На сей раз Сидней не на шутку испугался. Плохо, когда тебе мерещатся разные вещи, не имеющие под собой реальной основы, но гораздо хуже, если подобное происходит в действительности, хотя с очевидностью противоречит общепринятым законам природы. В данном случае разбитый цветочный горшок явно указывал на то, что если черная кошка представляла собой всего лишь то, что мы за неимением более подходящего определения привыкли называть привидением, то это было привидение, способное вызывать вполне осязаемые физические последствия. Если оно могло свалить цветочный горшок, то определенно способно царапаться и кусаться — а перспектива быть атакованным кошкой из какого-то иного пространства всегда является такого рода идеей, с которой очень трудно смириться.
Вне сомнения, у Сиднея теперь были вполне реальные основания для опасений. Мифическая кошка — или как кому будет угодно называть это существо — в некотором смысле слова набирала силу и уже могла в более открытой и действенной форме заявить о своем присутствии и жестокости.
В ту же ночь это нашло свое яркое подтверждение. Сиднею приснилось, будто он гулял по зоопарку, когда из клетки вырвалась зловещего вида черная пантера и кинулась на него. Удар откинул его назад, сбил с ног, а затем зверь прижал его к земле своей громадной массой. Когти животного тянулись к его горлу, а яростные желтые глаза вперились ему в лицо — и в этот момент ужас происшедшего неожиданно положил конец кошмару, и он проснулся. Пока сознание медленно возвращалось к нему, он и в самом деле ощущал на груди огромную тяжесть, а открыв глаза, заглянул прямо в глубину двух пылающих желтых огней, словно впаянных в бархатно-черную морду.
Кошка соскочила с кровати и в едином прыжке скрылась за окном. Но рамы его были закрыты, и Сидней не услышал звука разбиваемого стекла. Заснуть в ту ночь ему так больше и не удалось, хотя утром его ожидало новое потрясение. На подушке он обнаружил несколько небольших пятен крови, а внимательный осмотр перед зеркалом выявил две группы крошечных ранок на шее. Размерами они едва превосходили булавочные уколы и были расположены двумя полуокружьями, по одной на каждой стороне шеи — в точности такие, какие могли остаться, как если бы кошка пыталась спереди обеими лапами сжать его шею.
Эта была последняя запись, сделанная в дневнике Сиднея, хотя из содержания ряда написанных им в тот день писем можно было сделать вывод о том, сколь серьезно он оценивал сложившуюся ситуацию. В них он отдавал инструкции своему душеприказчику и обговаривал некоторые детали по ведению его дел очевидно, предвидя свой близкий конец.
Что именно случилось во время финального акта той трагедии, оставалось загадкой, и можно было лишь догадываться по оставшимся следам, однако не вызывал сомнения тот факт, что в свои последние минуты он пережил поистине дикий кошмар.
В ту ночь управляющий дома неожиданно проснулся от странного шума, который, по его словам, очень походил на рычание разъяренной кошки; горничная же, комната которой располагалась как раз над спальней Сиднея, утверждает, что во сне ей послышалось, будто хозяин один или два раза вскрикнул.
Когда утром в обычное время в дверь спальни Сиднея постучали, он не откликнулся; сразу же выяснилось, что дверь заперта изнутри. Управляющий вызвал подмогу, и замок сломали. Хозяин дома сидел на корточках на полу, прислонившись спиной к стене напротив окна. Ковер был пропитан кровью, а причина смерти сомнений не вызывала. Горло несчастного было разорвано с обеих сторон, а обе сонные артерии попросту измочалены. Насколько можно было судить по общей картине происшествия, Сидней лежал в постели и подвергся нападению во сне, поскольку все белье было залито кровью. Очевидно, он сел в кровати, чтобы отразить атаку неведомой твари. Выражение безумного ужаса на его искаженном лице, по словам очевидцев, невозможно было передать словами.
И окна, и дверь в комнате были наглухо закрыты, а потому оставалось загадкой, каким образом напавшее на него существо проникло в спальню, хотя можно было предположить, как оно ее покинуло. На полу остались отпечатки ног гигантской кошки, которые вели от трупа к противоположной стене — и там обрывались. Обратно кошка не возвращалась, но до сих пор так и неизвестно, прошла ли она сквозь стены, или же попросту растаяла в воздухе. Таинственным образом она забралась в спальню и столь же загадочно исчезла, а в промежутке между этим совершила свое кровавое деяние.
По странному совпадению трагедия произошла как раз в сочельник — двадцать четвертого декабря.
Перевод О. КоняевойБрэм Стокер
ЖЕЛЕЗНАЯ ДЕВА
Имя автора бессмертного «Дракулы» давно известно любителям произведений про вампиров, оборотней и прочих порождений бесовских сил. Между тем, в жизни Брэм Стокер, похоже, в большей степени полагался на реальные и вполне материальные средства и способы самоутверждения, не особенно рассчитывая на снадобья мифического свойства. Красноречивым подтверждением тому является его энергичная привязанность к спорту, благодаря которой он смог превратиться из слабого, чахлого ребенка во вполне цветущего молодого человека, обладавшего весьма живой и творческой фантазией.
В равной степени и в своей литературной деятельности он активно опирался на обширный фактический материал, который часто ложился в основу его вполне мистических (а может и не таких уж и нереальных?) Произведений. В самом деле, так ли невероятна ситуация, которую он с присущим им мастерством отразил в приводимом ниже рассказе?
Нюрнберг в ту пору все еще хранил остатки своего былого величия, нарушить которое не могли даже бесчисленные толпы туристов, заполнивших и сам город, и его живописные окрестности. Мы с женой вторую неделю наслаждались медовым месяцем и очень хотели чтобы кто-то разделил с нами радость безмятежного отдыха, а потому с нескрываемым удовлетворением приняли в свою компанию симпатичного Элиаса Хэтчисона — доселе абсолютно незнакомого нам молодого человека из американской Небраски, с которым случайно познакомились во Франкфурте. Хэтчисон сказал тогда, что давно мечтал взглянуть на руины сожженного много веков назад маленького городка, располагавшегося неподалеку от Нюрнберга, однако долгое путешествие в одиночку, как выяснилось, способно нагнать страшную тоску даже на такого активного и бодрого человека, как он. Мы сразу уловили его намек и предложили присоединиться к нам.
Сравнивая потом наши записи, мы с женой обнаружили, что разговаривать друг с другом старались очень робко, осторожно, словно задавшись целью скрыть от окружающих упоение своим счастьем, хотя, надо заметить, редко достигали поставленной цели, то разом умолкая, а то столь же внезапно и одновременно начиная говорить снова. Последнее замечание, пожалуй, отчасти поясняет то обстоятельство, что в общении не только с посторонними людьми, но и оставаясь наедине, мы все же испытывали некоторую нерешительность и смущение, заранее тщательно продумывая, какое слово произнести и какой поступок совершить.
