У него кончились все запасы, и живот сводило от голода. Каждый мускул болел. Он крутил педали уже автоматически и давно перестал проклинать себя за то, что не уехал из Парижа раньше: на злость и раскаяние не осталось сил. А когда в небе появлялись немецкие бомбардировщики, он даже не искал укрытия, а так и ехал под бомбами.
В полдень он сполз с велосипеда и повалился спать прямо на обочине. Его разбудило какое-то движение рядом и лязг металла. Открыв глаза, он увидел незнакомого мужчину, стоящего над его велосипедом.
— Это мой! — крикнул Джейк.
Ответом ему был удар сапога в живот. Он скорчился, но тут же вскочил на ноги: ярость и страх придали ему сил. Он ввинтился в колонну беженцев и ухватил велосипед за заднее крыло. Велосипед затрясся и остановился. Джейк набросился на вора, и они оба покатились на землю. Джейк был моложе, сильнее и опытнее; он ухватил вора за волосы и несколько раз ударил головой о твердую, обожженную солнцем поверхность дороги.
Когда он поднялся, мужчина остался лежать, но Джейк не испытывал укоров совести — лишь облегчение от того, что не пострадал велосипед. Он поехал прочь. На рубашке у него расплывались пятна крови. Он боялся, что кто-нибудь остановит его и призовет к ответу, ведь сотни людей видели, как он бил того, кто хотел отнять у него велосипед. Не исключено, что он его даже убил. А ведь велосипед на самом деле вовсе не был его собственностью.
Но люди скользнули по нему бессмысленными взглядами и отвернулись. И Джейк осознал, что все изменилось и уже никогда не будет таким, как раньше.
Фейт вела машину. Нескончаемая река беженцев текла по обеим сторонам дороги, и Ральф то и дело высовывался в окно и стрелял в воздух, чтобы мужчины, женщины, дети расступились и дали дорогу Мальгрейвам.
Когда они добрались до развилки, где был поворот на Ла-Рошель, Фейт притормозила и взглянула на Ральфа. Он покачал головой.
— Нет. Можно будет свернуть дальше к северу.
Фейт чувствовала, как последние крупицы надежды утекают, словно песок сквозь пальцы. Едва она замечала в толпе юношу со светлыми волосами, как сердце ее наполнялось радостью, почти сразу сменявшейся отчаянием.
К вечеру они достигли еще одной развилки, где можно было бы свернуть к побережью. Фейт понимала, что если они заберутся еще дальше на север, то рискуют приехать в порт, когда все суда уже отплывут, или, того хуже, наткнуться на немцев.
Ральф поглядел на поднимающуюся на холм ровную линию шоссе.
— Остановимся и поедим, — сказал он. — Полчаса. Потом едем в Ла-Рошель.
Казалось, подъем не кончится никогда. Джейк словно превратился в автомат и уже не обращал внимания ни на палящее солнце, ни на голод, ни на онемевшие руки и ноги. Об Анни он тоже забыл. Поднимаясь на холм, он прокручивал перед мысленным взором картины детства: медузу, рыхлую и полупрозрачную, парящую, раскинув щупальца, в голубой воде; домик в Тоскане, где они играли в прятки в сараях и погребах; пикники с Фейт, Николь и Гаем в роще за Ла-Руйи. Он гадал, знает ли Гай, что Фейт его любит, и думал, что хорошо, наверное, как она, всю жизнь любить кого-то одного.
Наконец он достиг вершины холма и снял ноги с педалей. Тяжело и хрипло дыша, он лег грудью на руль и посмотрел вниз. Небо казалось усыпанным звездами, хотя было еще светло. Джейк моргнул, и звезды исчезли. Он снова посмотрел вниз. Дорога была пуста, если не считать одинокого автомобиля, приткнувшегося у обочины.
В первое мгновение он решил, что они ему просто мерещатся. Что его память, измученная, как и он сам, усталостью и жаждой, осталась под властью призраков прошлого и перенесла их в настоящее. Там, у подножия холма, Джейк увидел свою семью. Его родные расположились перекусить. Поппи раздавала бутерброды, Ральф откупоривал бутылку с вином. Минни, положив голову на колени Николь, ждала, когда ее почешут за ушами. Джейк закрыл глаза, но когда он их снова открыл, его семья никуда не делась.
Конечно, это они — кто еще, кроме Мальгрейвов, способен устроить пикник в момент, когда рушится весь мир? Джейк запрыгнул на велосипед и, съезжая накатом по склону, вдруг сообразил, что хохочет во все горло.
II
Чужие берега
Июль 1940-декабрь 1941
Глава четвертая
Лондон был опустевшим, серым и пыльным. Днем под ярким солнцем поблескивала черепица, и аэростаты воздушного заграждения, проплывая в жарком мареве, отливали то золотом, то серебром, а то становились сапфировыми, под цвет летнего неба. А по ночам в кромешной тьме мерцали одни только звезды. Выглядывая из окна своей комнаты, Фейт не могла отделаться от ощущения, что улицы и здания исчезли навсегда.
Руфус Фоксуэлл предложил им с Джейком пожить в доме, который он снимал на Махония-роуд в Айлингтоне. Дом стоял в длинном ряду зданий в георгианском стиле, которые теперь изрядно обветшали. Также Руфус рекомендовал Джейку паб, где нужен был бармен, и свел Фейт со своей знакомой, искавшей платную компаньонку. Руфус разрешил их самые насущные проблемы: где жить и как прокормиться. Остались только ночные кошмары. Фейт преследовали видения их первой ночи в Англии. Проведя целые сутки в море, Мальгрейвы причалили к берегу близ крохотной рыбачьей деревушки на южном побережье, и Ральф настоял, чтобы они немедленно двинулись дальше, в Лондон. Но ближайшая железнодорожная станция находилась в нескольких милях пути, и, прошагав в сгущающейся темноте пару часов, они поняли, что заблудились. Поппи разрыдалась от усталости. Она просто сидела на своем чемодане и горько плакала в носовой платок. В ту ночь они спали в поле, посреди колосящихся хлебов, словно потерпевшие кораблекрушение у чужих берегов. Фейт тоже тихо плакала, глядя на звезды: по Франции, по тому, что все они потеряли.
А утром они обнаружили, что автобусная остановка всего в каких-то ста шагах от места их ночлега. Автобус довез их до железнодорожной станции в Вудли. Фейт на свои сбережения купила всем билеты до Лондона. Грязные и изможденные, Мальгрейвы явились на порог дома Айрис, сестры Поппи, имея на всех одиннадцать шиллингов и шесть пенсов. Та приняла их, но держалась отчужденно: ведь все эти двадцать лет они с Поппи не встречались и не обменивались письмами. Айрис предложила Ральфу, Поппи и Николь разместиться в ее летнем домике в Норфолке. Фейт и Джейк остались в Лондоне, с Руфусом.
Они сразу же вошли в постоянно и легко меняющийся круг его друзей, среди которых было немало военных, которые появлялись на один вечер, много курили, пили и танцевали, а наутро уходили. Город быстро пустел, все вокзалы были запружены военными и эвакуируемыми. Дух ожидания, напряженного нетерпения, слухи о нападении, сирена воздушной тревоги, пока что ложной, — все это владело мыслями Фейт. Она надеялась, что в Англии будет себя чувствовать в безопасности, но ошиблась. Здесь она испытывала смятение, неприкаянность и потерянность. Хотя Мальгрейвы всегда путешествовали, в их странствиях была последовательность. Их вели Ральфовы причуды, Ральфовы мечты. Предсказуемый лишь в своей непредсказуемости, он, тем не менее, был неподвижным центром их вечно вращающейся вселенной. Теперь же, когда его вынудили приехать в страну, к которой он питал отвращение, он как-то сник. Семья Мальгрейвов раскололась надвое. Убегая из Франции, они не только потеряли кров и деньги, но и были вынуждены резко изменить привычный образ жизни.
В первое время дни Фейт проходили в поисках рукоделия, которое хозяйка постоянно убирала в разные места, или в прогулках с ее собакой, а вечера полностью занимали импровизированные походы в пабы и шумные, слезливые проводы друзей Руфуса на фронт. Но потом она вдруг рывком преодолела оцепенение, сковавшее ее в Лондоне, просмотрела справочник в публичной библиотеке и отыскала фамилию Гая. «Доктор Г. Невилл, Мальт-стрит, 7». Фейт списала номер телефона. Сердце ее бешено забилось. Она не видела Гая уже три года. А что если, позвонив, она заметит в его голосе досаду, неудовольствие или напускное радушие? Или еще хуже — назвав себя, услышит, как он молчит, судорожно вспоминая, кто же она такая?
Гай жил в квартале, где теснились друг к другу хилые домишки и особнячки побольше, из потемневшего от сажи красного кирпича, обсаженные кустами лавра и бирючины с посеревшими от пыли листьями. Дом Гая и был одним из таких особнячков, с извилистой дорожкой, ведущей к подъезду, маленькими башенками по углам крыши и расписными наличниками. У ворот Фейт замешкалась.
— Как ты думаешь?.. — она взглянула на Джейка. — Как ты думаешь, он нас вспомнит?
— Идем, дурища! — он ухватил ее за руку и потащил к дому.
Они позвонили, и пока за дверью приближались шаги, Фейт успела закрутить кружевной шарф в тугой узел. Дверь распахнулась, и она увидела на пороге Гая. Поначалу в глазах его она прочла изумление, а потом, к своему безмерному ликованию, — радость.
