Я не могу больше бороться с желанием. Слишком сильно хочется посмотреть, как Ася играет, поэтому поворачиваюсь к ней. Пусть на ней обычные голубые джинсы и темная блузка, но ощущение такое, будто нахожусь в чертовом концертном зале и наблюдаю за выступлением выдающейся пианистки. То, как она держится, как изящно летают ее руки по клавишам, как уверенно держит осанку — все это поражает. Но больше всего меня поражает выражение ее лица. Радость. Воодушевление. Счастье. Она улыбается так широко, что создается впечатление, будто она вся светится. Я не могу пошевелиться. С трудом дышу. Словно вижу ее впервые. Нет ничего общего между этой маэстро и той испуганной девчонкой, которую я забрал к себе, той, которая до сих пор ходит за мной по квартире, вцепившись в подол моей рубашки.
В душе закипает ярость при мысли о том, что эту ее частичку смогли погасить. Я заставлю заплатить тех, кто сломил ее дух. Кровью.
Ася заканчивает мелодию и поднимает голову, глядя мне в глаза. Вокруг нас раздаются аплодисменты. Люди восклицают, просят продолжения. Она не обращает внимания на шум, медленно поднимается и идет ко мне, не разрывая зрительного контакта.
— Ты не говорила мне, что умеешь играть на пианино. — Я протягиваю руку и убираю несколько прядей с ее лица. Она все еще стоит на платформе, поэтому мы с ней почти одного роста.
Ася пожимает плечами и делает еще шаг вперед, прижимаясь ко мне. Наши лица оказываются в нескольких дюймах друг от друга.
— Откуда был фрагмент? — спрашиваю я. — Тот, который ты играла первым.
— Бетховен. — Она поднимает руку и кончиком пальца проводит по линии моей скулы. — «Лунная соната». Она напоминает мне о тебе.
Свет, падающий из окна справа от нас, освещает ее волосы. На ее губах все еще играет небольшая улыбка. Я борюсь с желанием зарыться руками в ее темные волосы и прижаться к ее губам.
— Нам пора идти, — говорю я, но не делаю ни шагу, чтобы отвернуться. — Уже почти полдень. Скоро будет многолюдно.
Ася опускает руку с моего лица на рукав пиджака, пока ее пальцы не обхватывают мои. Ее кожа кажется такой мягкой по сравнению с шероховатостью моей ладони.
— Давай завтра придем еще раз? — спрашивает она, заглядывая мне в глаза. — Я скучала по игре.
Как будто я могу ей отказать, когда она так на меня смотрит.
— Конечно, mishka.
На ее лице расцветает широкая улыбка, и мне кажется, что я купаюсь в ее тепле. Я хочу еще больше. Больше ее. Я протягиваю руки и кладу их ей на бедра.
— Хочешь запрыгнуть?
Она наклоняет голову в сторону, рассматривая меня.
— Похоже, только что пришла группа бизнесменов, — вру я, а затем киваю в сторону левой части коридора. — Они только что зашли в один из магазинов.
Ася сжимает мою руку и сразу после этого прыгает в мои объятия. Она обхватывает меня за талию ногами и утыкается носом мне в шею. Не обращая внимания на взгляды окружающих, я поворачиваюсь и иду к лифту, поддерживая Асю одной рукой под бедра, а другой обхватывая ее за талию и крепко прижимая к себе.
Я должен испытывать стыд за то, что солгал ей, но нет. Удовлетворение от того, что она прижалась ко мне, пересиливает все угрызения совести. Я знаю, что это эгоистично, но мне все равно.
Глава 11
Ася
В холодильнике стоят два пакета молока. Обычное и обезжиренное. Паша обычно покупает только обычное цельное молоко. Я сжимаю ручку холодильника и смотрю на пакеты, так невинно стоящие на полке. Они издеваются надо мной.
Да черт возьми, это же молоко!
По спине меня поглаживают ладонью.
— Проблемы с молоком?
— Да, — говорю я, глядя на эти чертовы штуки. — В магазине была акция на молоко «два по цене одного»?
— Нет. Я и в этот раз купил обезжиренное, вдруг оно тебе понравится больше, чем другое. — Паша стоит позади меня и касается моего локтя, затем проводит рукой по предплечью, пока ладонью не надавливает на тыльную сторону моей руки. Медленно он поднимает мою руку к полке, где стоят пакеты с молоком. — Какой ты хочешь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я не знаю.
— Конечно, знаешь. — Он двигает мою руку еще немного, пока мои пальцы не касаются верха первого пакета. — Мне никогда не нравилось обезжиренное молоко. На вкус оно почти как вода. А тебе?
— Мне тоже не нравится обезжиренное, — бурчу я, не подумав.
— Вот. Не так уж и сложно. — Он переводит мою руку на другой вариант молока. — Мы выберем это. Можешь приготовить для меня овсяные хлопья.
Он убирает свою руку, и я стою с вытянутой рукой над молоком. Я хватаю его и достаю с полки.
— В прошлый раз, когда мы их ели, ты сказал, что на вкус они как картон.
— Я готов попробовать еще раз.
Я поворачиваюсь к нему и наслаждаюсь тем, что вижу его четко в своих новых очках, нет необходимости щуриться. Возможность разглядеть каждую черточку Пашиного лица превосходит удовольствие от того, что я могу рассмотреть все вокруг в мельчайших подробностях.
На лоб ему упало несколько прядей мокрых волос. Я смахиваю их, но они продолжают падать на глаза.
— Тебе надо подстричься, — говорю я, делая очередную попытку.
Паша качает головой из стороны в сторону, затем выдвигает ящик слева от себя. Не сводя с меня глаз, роется в ящике и достает ножницы, кладет их на стол. Огромные, с белыми пластиковыми ручками. Я использую их для вскрытия упаковок макарон и других вещей.
— Это ножницы для бумаги, — говорю я, уставившись на них.
— Я знаю.
Он хочет, чтобы я подстригла ему волосы. Я перевожу взгляд на его поразительные серые глаза.
— Я никогда никого не стригла, Паша. А вдруг я все испорчу? У тебя нет парикмахера, который мог бы тебя постричь?
— Есть. Но я бы хотел, чтобы это сделала ты, — произносит он и проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. — Ты подстрижешь?
Сердце учащенно забилось. Я ставлю молоко на стол и беру ножницы. Паша поворачивается и выходит из кухни. Две минуты спустя он возвращается со стулом в одной руке и моей розовой расческой в другой. Ставит стул посреди кухни и садится спиной ко мне.
Я подхожу к нему на трясущихся ногах, а сердце ускоряется в два раза. Когда оказываюсь у него за спиной, он поднимает руку и протягивает мне расческу. Я прикусываю нижнюю губу, беру расческу и начинаю проводить ею по его темно-русым прядям. Волосы у него не очень длинные, нужно только слегка подстричь на макушке. Однако вместо того, чтобы приступить к стрижке, я продолжаю расчесывать его волосы. Паша не шевелится, но слышу его громкий вдох, когда другой рукой провожу пальцами по прядям. Я приподнимаю несколько длинных волос, отрезаю полдюйма и продолжаю водить пальцами по прядям.
— Мне нужно уйти на несколько часов, — говорит он отрывистым голосом и слегка откидывает голову назад, ближе к моему прикосновению. — На похороны Юрия.
— Хорошо. — Я киваю и снова отрезаю прядь.
— Мне нужно будет надеть костюм. Я переоденусь в другой комнате. Ты можешь остаться в спальне, пока я не уйду.
Я слегка наклоняю голову и вдыхаю его запах, прежде чем переместить руку к следующему участку волос.
— Вы были близки? Ты и твой друг?
Он не сразу отвечает. Когда смотрю на его лицо, вижу, что его глаза закрыты, а губы сжаты в тонкую линию.
— В каком-то смысле, — выдает он наконец.
Я заканчиваю со стрижкой и кладу ножницы и расческу на стойку. Паша по-прежнему сидит с закрытыми глазами. Наклонившись вперед, я упираюсь подбородком в его плечо и касаюсь щекой его щеки.
— Мне очень жаль, что ты потерял друга.
Он проводит рукой по моей щеке.
— Все когда-нибудь уходят, Мишка. Так или иначе, — говорит он, поглаживая большим пальцем мою щеку. — Это вопрос времени.
Затем Паша встает и уходит из кухни, унося с собой стул. В его голосе прозвучала очень странная интонация, когда он произносил последнюю фразу. Как будто он имел в виду не только своего погибшего друга.
