— Лихорадка, — сказала Эсмей. Она вспотела, вся спина была мокрой.
— Так говорил твой отец. — Себэстиан и раньше рассказывал это, его голос, словно эхо, повторял ее воспоминания, но она теперь была взрослой и могла читать самые тонкие нюансы слов и выражений. Она сравнила обе версии и поняла, что в голосе Корона прозвучало сомнение.
— Говорил отец?.. — переспросила Эсмей. Она старалась держаться нейтрально и не смотреть ему в глаза. По крайней мере не прямо. Она заметила, как пульсирует вена у него на шее.
— После лихорадки ты все забыла, да и к лучшему это, так говорил он. Не напоминайте ей, повторял твой отец. Ну теперь, думаю, ты знаешь, что многое было не просто кошмаром… Наверное, психоняни докопались до всего этого и помогли тебе во всем разобраться, да?
Она застыла, от ужаса она прямо-таки закипала внутри. Одновременно замерзала и закипала, она так близко подошла к какой-то страшной тайне своего прошлого, что совсем не хотела идти дальше, но и сбежать уже не могла. Она чувствовала, как он смотрит на нее, и знала, что если поднимет глаза, то не сможет скрыть всего ужаса и замешательства. Вместо этого она принялась переставлять тарелочки с хлебом и сладостями, налила чаю, протянула ему изящную чашку с блюдцем, украшенные серебряным узором… Как странно, что руки совсем не дрожат.
— Конечно, я не мог спорить с твоим отцом. Особенно если учесть все обстоятельства.
Учитывая все обстоятельства, Эсмей с радостью свернула бы ему сейчас шею, но она уже знала, что и это не поможет.
— Дело не только в том, что он был моим командиром, но… он еще был и твоим отцом. Ему лучше было знать. Лишь иногда я думал, что, может, ты помнишь что-то из того, что произошло с тобой до лихорадки. Возможно, именно это вызвало в тебе такие перемены…
— Ну да, ведь мама умерла, — с трудом выговорила Эсмей, губы у нее ссохлись, язык распух. — И я так долго проболела…
— Если бы ты была моей дочерью, думаю, я бы тебе рассказал все. Я видел, как помогает стажерам возможность выговориться и обсудить все после неудач.
— Отец думал иначе, — ответила Эсмей. Во рту совсем пересохло. Она чувствовала, как мозг в голове растрескивается, словно пересохшая земля. Как бы ей самой не попасться в эти трещины-расселины.
— Да. Ну что ж, в общем-то я рад, что в конце концов тебе удалось с этим справиться. И должно быть, трудно же тебе было с этим капитаном-предателем…— Вдруг голос его стал резким. — Эсмайя! Что случилось? Извини меня, я совсем не хотел…
— Ты меня обяжешь, если расскажешь мне, что произошло, все с самого начала, как ты это помнишь, — еле выдавила из себя Эсмей. Голос ее огрубел, казалось, что пыль во рту спрессовывается в блоки глины, прочные, как скалы. — Помни, что все, что я знаю, — это мои собственные разрозненные воспоминания. Психоняни сочли, что они совершенно не пригодны для работы.
Они бы точно сочли их непригодными, если бы обнаружили их, но этого не произошло. Они решили, что с таким прошлым она давным-давно должна была пройти определенную терапию. А она в благодаря родственникам пребывала в убеждении, что все эти жуткие кошмары — плод страшной болезни; боялась даже признаться психоняням в том, что у нее есть какие-то проблемы. Она боялась, что на нее навесят ярлык сумасшедшей или неуравновешенной особы, не пригодной к службе… прогонят ее и ей придется возвращаться домой. Может, из-за болезни все родственники и считали, что она провалится, и потому даже никому не отдавали ее прогулочную лошадь?
— Возможно, тебе лучше расспросить отца, — с сомнением в голосе сказал Корон.
— Подозреваю, ему вряд ли понравится, что кто-то сомневается в его прежних решениях, — вполне искренне ответила Эсмей. — Даже если бы это были специалисты-психиатры Флота. — (Корон кивнул.) — Ты бы мне мог здорово помочь, если, конечно, не возражаешь.
— А ты уверена, что хочешь это услышать? — спросил он. На секунду ей пришлось встретиться с ним взглядом, увидеть тревогу, которая отразилась в его глазах, вот они, напряженные морщинки, сдвинутые брови. — Все это малоприятно…
Ее охватывали приступы тошноты. Нет, только не сейчас, взмолилась она.
— Я хочу знать. — Она смотрела прямо в глаза Корону.
Это было время мятежей, бунтов, гражданского неповиновения. Маленькая девочка в одиночку, во уверенно отправилась в путь сначала верхом, йотом на поезде и уехала за тысячу километров от дома.
— Ты всегда здорово умела выпутаться из любой ситуации, — пояснил Корон. — Ты умела в одну секунду придумать подходящую историю. Думаю, что это-то тебе и помогло. Ты на ходу сочиняла, что тебя, например, отправили к тетушке или бабушке, а так как ты держалась очень уверенно и совеем не казалась напуганной и денег у тебя было с собой достаточно, тебя и пускали на поезда.
Все это были его предположения, никто не смог Точно проследить путь, которым она следовала с того момента, как оставила свою лошадку (которую так и не удалось найти, но в те дни ее вполне могли и съесть), до последнего этана нуги — поездки на поезде в самую гущу кровавых событий.
— Последние письма от твоего отца пришли со станции Бухоллоу-Бэррекс, и поезд должен был идти до самой станции, но в тот самый момент повстанцы захватили всю восточную часть округа. Они бросили силы на то, чтобы захватить большой склад оружия в Быот-Бэд-жин. Гарнизон Бухоллоу-Бэррекс не мог сдержать их, поэтому отец решил обойти их сзади и отрезать от тыла, в то время как Десятый кавалерийский полк вышел из Кавендера, чтобы ударить им во фланг.
— Я помню, — сказала Эемей. Она помнила, так как читала об этом, а не по собственным воспоминаниям. Повстанцы рассчитывали, что ее отец, как и всегда, никогда не оставит такое место, как станция Бухоллоу, незащищенным… Они планировали блокировать там его силы, задействовав лишь часть своей армии, а основную часть отправить на Бьют Бэджин и склад. Позднее решение отца оставить Бухоллоу, с тем чтобы завести в ловушку вражескую армию, будут приводить в пример как образец превосходного тактического чутья. Он сделал для города все, что мог. Гражданское население отправили в безопасное место. Большинство людей было спасено.
Но в вагоне, в котором ехала Эсмей, были беженцы с других мест сражений, вагон был переполнен, и она не смогла выйти, где надо, а проехала еще две остановка Железную дорогу минировали обе стороны, и, хотя в официальном отчете говорилось, что низкий мост через канал Синетс взорвался при прохождении по нему поезда, так как повстанцы заминировали эту часть пути, Эсмей не была уверена, действительно ли это правда. Какое правительство признает, что государственный поезд подорвался на государственной же мине?
Все, что она помнит, — это сильный толчок, от которого вагон накренился. Поезд ехал медленно, ее зажало между толстухой с плачущим младенцем и костлявым мальчиком постарше, который все время норовил ткнуть ее в бок. От толчка вагон покачнулся, но не упал. Другим вагонам повезло меньше. Она помнит, как спрыгнула со ступеньки, очень высокой для нее тогда, и пошла за толстухой с младенцем только лишь потому, что та была матерью. Костлявый мальчик ткнул ее напоследок в бок и пошел за кем-то другим. Перепуганные люди толпами бежали прочь от поезда, прочь от дыма пожарища и воплей, доносившихся со стороны передних вагонов.
Она не понимала, куда идет, забыла обо всем на какое-то время. Она шла за женщиной с младенцем… А та шла вслед за другими… А потом она совсем выдохлась и остановилась.
— Там была небольшая деревушка. Местные жители называли ее Перекресток Грира, — продолжал свой рассказ Корон. — Совсем недалеко от железной дороги, там, где судоходный канал поворачивает в сторону. Должно быть, ты дошла туда вместе с другими людьми, спасшимися после катастрофы.
— И тогда там появились повстанцы, — вставила Эсмей.
— Туда пришла война. — Корон помедлил. Она слышала, как он прихлебывает чай. Эсмей подняла глаза и встретилась с его взглядом, но огонька в глазах Корона теперь не было. — Там были не только повстанцы, ты должна это хорошо знать.
«Я должна?» — подумала она.
— Там-то мятежники и поняли, что их ведут прямиком в ловушку. Можешь что угодно говорить про Чиа Валантоса, но он неплохо разбирался в тактике.
Эсмей что-то пробурчала, это выражало ее согласие.
— Возможно, у него были хорошие разведчики, не знаю. В любом случае шли они по старой дороге, потому что имели тяжелые машины, и им просто необходимо было пройти сквозь деревню, чтобы подойти к мосту. Они ровняли все с землей, ведь люди, жившие там, никогда их не поддерживали. Думаю, они решили, что люди с поезда каким-то образом связаны с верными сторонниками государственной власти…
На нее нахлынули воспоминания, они просто вырвались наружу. Она почувствовала, как меняется выражение ее лица, и изо всех сил постаралась сдержаться. Но вот она уже чувствовала боль в ногах после стольких часов езды в поезде, после катастрофы и того прыжка со ступеньки… Женщина, хотя на руках у нее и был младенец, была взрослой и могла идти быстрее. Она же отстала, и когда добралась до деревни, деревни уже и не было. Крыши рухнули, остатки стен обвалились. Везде стоял дым, на улицах валялись камни и булыжники, мусор, обломки деревьев, груды старой одежды. Стоял страшный крик, она ничего не могла разобрать, но была сильно напугана. Все было слишком громко, голоса звучали сердито и мешались в ее мозгу с голосом отца, когда он за что-то ругал ее. Ей не следовало быть рядом с этим шумом, независимо от его источника.
