Но эх, как же это скверно — не подготовиться вовремя и не знать всех условий борьбы, особенностей поля!.. Потом в советском журнале «Коневодство и конный спорт» напишут: «По мнению спортивных обозревателей, проведи Н. Насибов скачку более расчетливо и сохрани силы для броска на финише, все могло бы быть иначе. Анилин мог бы стать и победителем».
Да, может, и смог бы, а без «бы» не обойтись, потому что разве мыслимо выходить на старт сразу же после изнурительного переезда, не успев и копыт ополоснуть! Насибов знал, что делал: рывком у французских лошадей не выиграть, надо брать только на силу.
А что касается мнений «спортивных обозревателей», то были они очень разноречивы. Если руководитель команды Е. Н. Долматов брюзжал: «Зря ты, Николай, стал водить скачку, мог бы на два-три места ближе к столбу быть», — то знаменитый Джеймс Винфильд сказал: «Поздравляю с красивой, грамотной ездой!» В феврале 1966 года французское издательство «Уник» выпустило специальную брошюру, посвященную этой скачке. Там говорится, в частности, вот что:
«Русский Анилин — очень красивая мощная лошадь — был на скачке совершенно замечателен. Казалось, его не очень понукали. Однако «интервьюеры» говорят о его жокее Насибове (одном из лучших в России, где ему поручают обучать учеников), что он счел полезной эту тактику из опасения быть запертым в клубке скачки и что поэтому он не спешил; другие поняли так, что он упрекал себя — зачем не увеличил скорость. Не зная этого русского, мы искали истину только в наших биноклях, и первая версия представляется нам более верной».
Сам Насибов так комментировал эти слова:
— Рассмотреть истину в бинокли невозможно. Был только один путь выиграть ту скачку — идти на силу. Но Анилин не был готов к этому. Он не только не успел акклиматизироваться во Франции, но даже не познакомился заранее со скаковой дорожкой Лонгшампского ипподрома.
Прямая шла под уклон, и вдруг оказалось, что метров за двести до финиша — снова подъем. Анилин сразу заметно сдал. Рыжий Си Берд пламенем махнул мимо, французский жокей успел что-то крикнуть Насибову. Потом Николай узнал, что жокей Пат Гленнон выкрикнул: «Черт, а не конь!» — но тогда был одним занят: заставить Анилина увеличить резвость.
И Сент Мартин на Реляйнесе выделился из группы и ушел вперед.
Близится полосатый столб. Анилин идет третьим, но ноздря в ноздрю с ним подходит Диатом под Дефоржем и Фри Райд под Эртером.
Все другие лошади остались в пяти и более корпусах сзади. Не считая Анилина, наиболее удачно из иностранцев проскакал американский жеребец Том Рольф — лучший сын легендарного Рибо, сумевшего дважды выиграть приз Триумфальной арки. Ирландский дербист Мидеу Курт занял девятое место, первые лошади Англии закончили скачку в хвосте.
Да, но кто же на третьем месте?
Объявили победителя Си Берда и взявшего второй приз Реляйнеса, а у Диатома, Фри Райда и Анилина одинаковые секунды — как они разделят места, должен сказать автоматический фотофиниш.
Проявлена пленка, выяснилось: Анилин проиграл французским лошадям «шею».
Чествовали победителей. Николай знает немецкий язык, немного английский, но французскую речь не понимает. Генеральный директор французского общества чистокровного коннозаводства господин Жан Романэ говорит что-то, жокеи и тренеры время от времени хлопают ему. Ориентируясь на них, аплодирует и Николай: они тихо — и он еле-еле, они с воодушевлением — и он не отстает. В одном месте все уж очень дружно грохали ладонями, постарался и Николай — от души порукоплескал, а потом с конфузом узнал, что аплодировал-то, оказывается, самому себе!..
Жан Романэ сказал, что направляет письмо на имя министра сельского хозяйства СССР, в котором отмечает Анилина как хорошего, классного пятого, оставившего в побитом поле английского, американского, ирландского и итальянского крэков, что выступление Анилина для первого раза на ипподроме Лонгшамп исключительно, и это мнение разделяется спортсменами всех стран, которые приняли участие в розыгрыше этого приза, что благодаря выступлению Анилина в скачке на приз Триумфальной арки в 1965 году значение коневодства Советского Союза намного повысилось и открыло советским лошадям широкую дорогу на лучшие ипподромы мира.
— Я не себе, а Анилину хлопал, — нашелся Николай, когда товарищи добродушно подтрунивали над ним.
А потом все так же беззлобно посмеялись над французским тренером Данденом, который спросил:
— Мосье Насибов, я смотрел пьесу вашего писателя Ивана Тургенева «Месяц в деревне». Там один помещик говорит: «Ну и устроили ему прогулку на черных лошадях». Почему в России считается плохо ехать на черной лошади?
Николай объяснил, что предводителя дворянства на выборах «прокатили на вороных» — значит, положили в урну черных шаров — это «против».
— Когда все против, мы, русские, и говорим: «прокатили на вороных». Данден рассмеялся:
— Значит, я знаю русский язык так же замечательно, как вы французский! Рассчитались!
— Квиты! — подал ему руку Николай.
Насибова поздравляли: французы искренне считали, что это большой успех. Да и не только французы. Если полгода назад западногерманский негоциант, приезжавший в конезавод «Восход», не рискнул заплатить двести тысяч, то сейчас многие высказывали желание сиюминутно выложить за Анилина полмиллиона долларов. Американская газета «Нью-Йорк тайме интернейшл» писала:
«Русская лошадь побила на несколько корпусов Тома Рольфа — американского трехлетка, победителя приза «Прикнесс». А вот что было оказано в английской газете «Дейли телеграф»: «Ни одна из наших лошадей, на которых мы возлагали надежды — Онцидиум и Содерини, не сыграла никакой роли на финише... Русский Анилин был пятым, показав себя очень хорошо...»
Таково было мировое общественное мнение, но сам Анилин его, конечно, не разделял: первое место—это да, это он всегда чувствовал, а все остальные, пятое или второе безразлично,— это уж поражение. От Парижа у него осталось самое неприятное впечатление, и его не изменили и два последующих визита.
Анилин оказался здесь через год проездом из Нью-Йорка в Берлин и дальше в Москву: пересаживался на другой самолет. И было все неладно, плохо.
Началось все еще в Америке: вдруг выяснилось, что в самолете не хватает места для Насибова и он должен догонять другим рейсом — и так-то тошно в самолете, а тут еще в одиночку.
В Париже достался самолет какой-то дырявый, со щелями, и в нем была такая дуроверть, что не мудрено было подхватить двухстороннюю пневмонию. Николай пытался своим телом заслонить Анилина от сквозняка, но куда там — Насибов хоть и не маленького роста, но тонкий, Анилин громадина по сравнению с ним. Потом добавок выяснилось, что погода нелетная, заставили вылезать под холодный дождь.
Когда дали наконец взлет — опять беда: лопнул пропеллер. Пока его меняли, пришлось стоять среди вонючих бензиновых баков.
Починили самолет — опять разверзлись небесные хляби, еще часа два дрогли. Уж на что не любит Анилин самолет, а и то облегченно вздохнул, когда оторвались от взлетной полосы в аэропорту Орли.
Через год судьба в третий раз занесла в этот, как все толкуют, красивейший город на земном шаре (а сами парижане всерьез уверяют, что это даже и «не город, а целый мир»).
В Кёльне погрузились в автофургон: в одном отсеке Анилин, во втором Насибов и его новый помощник Кулик. Доехали до франко-немецкой границы, выяснилось, что надо пробираться через Бельгию, делать большой крюк. Но для этого нужно предварительно заполучить визу, а значит, возвращаться в Кёльн — восемьдесят пять километров конец.
Немец-шофер посоветовал обратиться в консульство. Совет был дельный, но пока хлопотали визу для проезда по бельгийской территории, пока тряслись кружными дорогами, Анилин захворал — насморк страшенный и температура тридцать девять и пять десятых градуса. Начали делать уколы пенициллина, всякие растирки, давать пахучие и горькие лекарства.
В Париж приехали ночью. И опять дождище — можно подумать, что здесь небо дырявое. На улицах пустынно и темно, даже окна жилых домов не светятся, наглухо закупоренные железными ставнями. Правда то хорошо, что легко тут время узнавать, часы висят везде, куда ни посмотри, — на ратушах, на храмах, станциях вокзалов и метро, на особых колоннах и столбах. Николай ездил раньше в Лонгшамп либо на электричке от вокзала Сен-Лазар, либо на пароходе от пристани у Тюильри, а шоссейной дороги не знал. Шофер сначала храбрился, уверенно машину вел, но потом стал все чаще на тормоза нажимать, озираясь по сторонам. Наконец вовсе остановился на одной из окраинных улиц, даже мотор заглушил. Вылез из кабины, Николая позвал. Оба спрятались под большими, как лопухи, листьями пятнистых платановых деревьев. Шофер показывает руками и смеется. Оказывается, слева — кладбище, а справа, через дорогу кабачок под названием «Лучше здесь, чем напротив».
