— Газохранилища, кажется, по похожей схеме делались.
— Да, их тоже создавали, но потом те, кто их эксплуатировал, сталкивались с проблемой — взрывали заряды в солях, а соли очень пластичные материалы, и со временем они заплывают. Предпринимались удачные попытки интенсифицировать нефтеотдачу скважин с помощью ядерных взрывов. Это полезно, но сейчас это, кажется, никому все равно не нужно, сейчас больше берут скважины, которые в советское время разведали, и берут только сливки, мало думая об эффективности. Главное же препятствие сейчас, конечно, — соглашение о запрещении ядерных взрывов. Полного запрета на подземные взрывы оно не устанавливает, но, очевидно, придется показать какой-то очень эффектный проект, чтобы поднимать вопрос о разрешении взрывов. Но такого яркого проекта не видно все-таки. Хотя один в перспективе есть — защита от метеоритов.
— Читал, что задолго до челябинского метеорита у вас во ВНИИТФ уже существовал проект космической защиты.
— У себя в Снежинске мы дважды проводили конференции по астероидной защите и еще собирались в Институте астрономии. Эти международные конференции вызвали большой интерес. Скоро, я надеюсь, мы проведем еще одну, в связи с челябинским метеоритом. Мне лично очевидно, что ничем другим, никакими другими человеческими средствами, кроме ядерного заряда, с метеоритами не справиться, даже с такими, как челябинский, не говоря уж о телах бо́льших размеров. Никакой обычный химический взрыв, никакой удар ракеты ничего с таким космическим объектом сделать не может — только ядерный взрыв. Все-таки в миллионы или в десятки миллионов раз больше энергии несет ядерный заряд по сравнению с неядерными. Чтобы понять, как эту энергию лучше использовать, сейчас проводятся, и у нас в том числе, расчетные исследования. Из таких расчетов видно, что даже довольно крупный метеорит можно или раздробить, или свернуть с пути.
— В каких направлениях идет сейчас работа над оружием? Это та же миниатюризация?
— Чтобы никаких секретов не раскрывать, скажу, что основная задача нашего института сейчас — все-таки поддержание надежности и безопасности уже существующего ядерного арсенала. Дополнительные какие-то возможности для совершенствования есть, частично они реализуются.
— Евгений Николаевич, а по каким основным направлениям идет работа в вашем институте сейчас?
— Ключевое направление — ядерная физика. Конечно, будут продолжаться оборонные работы, это все-таки остается нашей основной обязанностью. Мы занимаемся в том числе и сверхточным оружием, используя опыт, который накоплен по ядерным зарядам. Но все быстрее развиваются прикладные работы гражданского назначения вокруг ядерной физики. К примеру, ядерная медицина. Мы начинали с нейтронной терапии, затем занимались ПЭТ-томографией. Думаю, мы рано или поздно придем к нейтронозахватной терапии, которая позволяет очень избирательно воздействовать на раковые клетки. Надеюсь, что скоро мы запустим реактор для подготовки медицинских препаратов. Второе направление работ — ядерная энергетика. Для нас это, конечно, не основное, мы к ней не так давно подключились и сейчас участвуем в разработке реакторов на быстрых нейтронах по росатомовскому проекту «Прорыв». За нами разработка отдельных элементов программного обеспечения математического моделирования работы таких реакторов, моделирование всего топливного цикла и расчеты технологических процессов, балансов материалов и экономических балансов на нашем суперкомпьютере «Зубр». В рамках этого проекта будут проводиться и некоторые технологические изыскания, в частности экспериментальные работы по исследованию возможных типов аварий. Традиционно мы работаем в физике высоких плотностей энергии, уникальном направлении, мало где изучаемом. Исследуем свойства материалов и процессы, которые проходят в экстремальных условиях, при сверхвысоком давлении — до миллиарда атмосфер — и сверхвысоких температурах. Это и нужно для ядерного оружия, и интересно, например, для астрофизики.
— А что вы можете сказать о молодом поколении, есть подающие надежды?
— Такие ребята есть. Их пока что немного, ведь в 1990-е наша профессия потеряла престижность. Но интерес к ядерной физике возвращается. «Росатом» открывает «школы “Росатома”», обеспечивает техникой лаборатории профильных НИИ и вузов, проводит олимпиады. Как раз только что в Снежинске прошел Второй Всероссийский детский научно-технический фестиваль «Люди будущего», в котором у старших школьников домашним заданием было создание модели детектора ионизирующего излучения. Приятно, что в фестивале победили наши снежинские школьники.
— Сейчас ядерные испытания по политическим причинам не проводятся. В то же время понятно, что потребность экспериментов в той же физике экстремальных состояний велика. Я много раз слышал от ваших коллег ученых, что одним моделированием для той же проверки состояния ядерного оружия обойтись нельзя.
— Кое-что можно проверить на больших экспериментальных установках — лазерных, ускорительных. Мы создаем какую-то методику расчетов, калибруем ее по результатам эксперимента, а потом используем для моделирования ядерных процессов в заряде. Все это косвенные, конечно, исследования, но что делать? Приходится так. Нам очень жаль, что такая возможность научно-исследовательской работы, как экспериментальные ядерные взрывы, потеряна, но это плата за международную безопасность. Остается еще один важный источник экспериментальных данных — использование результатов ранее проведенных взрывов. Перерассчитывая, перепроверяя эти данные, можно из них извлечь еще очень много информации с помощью, к примеру, тех же современных вычислительных средств. Поэтому я против рассекречивания результатов наших ядерных испытаний.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей встрече здесь, в Снежинске, с Эдвардом Теллером.
— Он приезжал в 1994 году — как раз на конференцию по астероидной защите. Теллер посетил наш музей ядерного оружия — обычно любят показывать снимок, где он с большим удовольствием возлагает ладонь на самую большую бомбу, а рядом с ним стоит еще постамент с артиллерийским снарядиком, самым маленьким в мире. Теллер оказался очень ярким человеком. Когда обсуждалось итоговое резюме конференции, некоторые потребовали выбросить оттуда главу о ядерных взрывах как средстве борьбы с астероидами. Тогда Теллер прохромал на сцену, — а он ходил как библейский пророк, с посохом почти с него ростом, — стукнул этим посохом об пол и заявил, что, если будет выброшено упоминание о ядерных средствах борьбы, то он требует исключить его из списка участников конференции. Потом мы с ним разговорились, и он стал спрашивать, какие у нас были стимулы для разработки ядерного оружия. Я ответил ему, что было несколько соображений. Первое — мы, безусловно, верили, что нам нужна защита от возможного американского нападения. Второе — мы всегда понимали, и я это слышал от Сахарова, что ядерное оружие — это не оружие войны, а оружие против войны, потому что оно делает глобальную войну невозможной. И третье — это была просто очень интересная наука. Теллер очень обрадовался и сказал: «Да, это была безумно интересная научная работа».
— Некоторые ваши коллеги ( тот же Зельдович или Феоктистов) уходили из проектов, связанных с ядерным оружием, считая, что в этой области уже мало простора для науки...
