– А то как же, – ответил другой.
– Потом первый мужик сказал:
– Здравия желаем, господин Либле!
– Здравия желаем, здравия желаем, здрр… аввия. ответил Л ибле.
– Куда это ты собрался?
– В пекло!
– Вот дурак, в пекло собрался. Чего тебе туда? На земле места не хватает, что ли?
– Не ваше дело, ик! Каждый может идти куда хочет. Я те-тебя р-разве спрашиваю, куда ты идешь, ик!
Либле остановился и вызывающе взглянул на собеседников.
– Во, во, важный какой! – сказал второй мужик.
– Важный, точно он бог весть кто.
– А сам иной раз такие штуки выкидывает, как дитя малое, – плот у мальчишек потопил, – заметил первый из мужиков. – Я бы ни за что перед всем приходом так срамиться не стал.
– Фу-ты, фу-ты, гляди-ка, до всего ему дело? Чего тебе, по правде говоря, от меня надо?
Либле шагнул к мужикам, готовясь вступить в драку.
– Ну, ты, на рожон не лезь! Драться мы с тобой не собираемся. Иди себе подобру-поздорову. Иди, может, еще что-нибудь на дно пустишь, – сказали мужики и быстро зашагали к трактиру.
Услышав это, Либле еще больше разозлился. Грозя кулаками вслед удаляющимся мужикам, он продолжал шуметь:
– А-а, вот вы как! Откуда такие объявились – меня попрекать!.. Ишь ты!.. Туда же!.. Гляди-ка лучше, как бы я тебя самого не утопил! Да-да, в прорубь – и делу конец! Этому ведь я теперь здорово на учился, ик!
– Какой все-таки этот Либле ужасный человек, – прошептала Тээле, поворачиваясь к Арно настолько, насколько позволял тулуп, в который ее закутали.
– Почему ужасный? – спросил Арно.
– А как же не ужасный. Все время пьянствует и шатается кругом. Говорят, пастор его выгнал.
– Ничего, возьмет обратно.
– Не возьмет.
– Возьмет.
В это время из лавки вышел батрак, уложил в сани, в ноги Арно и Тээле, несколько пачек табаку, поправил на лошади хомут, вытащил из-под него гриву, чтобы лошади больно не было, когда поедут, и сани тронулись. Либле, к этому времени добравшийся уже до лавки, крикнул им вдогонку:
– Эгей, земляк! Постой, возьми и меня. Эге-е-ей!
Но батрак сделал вид, будто он глух и нем от рождения.
XVIII
Арно все-таки был еще очень слаб. Болезнь подорвала его силы, и он все никак не мог окрепнуть. Однажды, когда они с Тээле возвращались домой и началась сильная метель, он уже на полпути почувствовал такую усталость, что не в состоянии был двигаться дальше; он опустился на снежный сугроб и, печально улыбаясь, Сказал:
– Не могу больше.
Тээле остановилась возле него. Ей было непонятно, как это можно так быстро устать. Ветер завывал и гудел в проводах и вокруг телеграфных столбов, на дороге то тут, то там наметало огромные сугробы.
– Отдохни немножко, может быть, тогда сможешь идти, – помолчав, сказала Тээле.
– Может, смогу, – ответил Арно все с той же усталой, печальной улыбкой. Ему было так хорошо сидеть в сугробе; слегка откинувшись на спину, он сказал Тээле:
– Садись и ты!
Но Тээле села не сразу. Она переминалась с ноги на ногу, поправляя на голове платок. Потом заметила:
– Нам здесь долго нельзя оставаться, скоро совсем стемнеет!
– Ну и что ж! – ответил Арно.
– Страшно будет домой идти.
– Почему страшно? Кого ты боишься?
– Да не боюсь, а все как-то не по себе. Попробуй, может, поднимешься?
Но Арно и не пытался встать. Ему было так хорошо здесь, на снегу, что он с наслаждением заснул бы. Его даже немного сердило, что Тээле зовет его. Им овладело сейчас то же чувство расслабленности, что и тогда, осенью, когда он стоял на берегу реки, у самой воды. А завывание ветра – оно было словно колыбельная песня. Глаза его невольно стали слипаться.
– Отчего ты не сядешь? – спросил он Тээле.
– Не хочу сидеть, – ответила она, но все-таки села. – А если кто-нибудь пройдет и увидит, что мы так тут сидим…
– Ну и что?
– Испугается, – ответила Тээле чуть смущенно.
– Ты сядь сюда, я тебя заслоню, тогда ветер не будет продувать, – проговорил Арно, не отвечая на ее замечание, что прохожие, увидев их, могут испугаться. Да и откуда могли взяться прохожие – кругом, сколько хватал глаз, не видно было ни души.
– О, ветра я не боюсь.
– Ну и ладно. У тебя пальто, на мне тулуп. Мне ни капельки не холодно. А тебе холодно?
– Нет.
Помолчав немного, Арно снова попросил Тээле сесть поближе. Та села. Теперь они сидели вплотную друг к дружке.
– Долго мы будем так сидеть? – спросила наконец Тээле.
– Сколько захотим. Ты скажи, когда тебе станет холодно.
– О, мне-то не станет, а вот ты как бы не прозяб. Ты ведь еще не поправился как следует, скорее продрогнешь. Ты, видно, еще не совсем здоров, иначе так скоро не уставал бы.
– Я совсем здоров. А скажи, тебе было бы жалко, если бы я умер?
Так как Тээле ему сразу не ответила, он повторил свой вопрос.
– Скажи – было бы жалко?
– Конечно, было бы.
– И ты плакала бы?
– Да ну тебя! – отмахнулась Тээле, улыбаясь. – Откуда я знаю, что я тогда делала бы?
– Как не знаешь? А я вот знаю – если бы ты умерла, я бы…
– Плакал?
– Да.
– Со стороны кладбища сквозь ветер и вьюгу донеслись голоса и лай собак. Надвигались сумерки.
– Слышишь, на кладбище кто-то есть, – испуганно проговорила Тээле.
– Нет там никого, – вяло ответил Арно. – Это на хуторе Уду. Он как раз за оградой. Кто в такую погоду на кладбище пойдет.
– А я уже испугалась, подумала – там бог знает кто.
– Никого там нет. Ты что думаешь, там привидения?
– Нет, привидений я не боюсь, а все-таки… кладбище… да. и темнеет уже.
– Ну и что с того. На кладбище бояться нечего. Летом я один ходил на могилу к дедушке да там на скамейке и заснул. Проснулся – вокруг уже темно. Прислушался, нет ли кого, а кругом так тихо, что…
– И ты не боялся?
– Нет. Сначала вроде страшно было, а потом ничего. Если бы в другой раз пришлось туда пойти, я бы уже ни чуточки не боялся. Да и чего бояться? Ничего там нет.
– Но все-таки говорят, будто там видели…
– А, не знаю.
– А наша бобылка[4] будто бы один раз видела какого-то человека в черной одежде, наклонился он над могилой, а у самого полы так и развеваются. Она перепугалась, пустилась бежать, а потом говорила: «Не убеги я оттуда, кто знает, что бы он со мной сделал». Как ты думаешь, Арно, откуда он взялся?
– Ну, может, стоял какой-нибудь человек около могилы. Ветер ему полы развевал, вот и все… Это же. еще не значит, что там было привидение. А иногда просто померещится; вот попробуй в сумерки, как сейчас, долго смотреть на одну и ту же вещь – и вдруг покажется чье-то лицо, или какой-нибудь зверь, или… Но когда смотришь, ни о чем не думай, только смотри и глазами не моргай. Глаза у тебя станут тяжелые, странные, тогда и увидишь такое, что сама не поймешь. А ты смотрела когда-нибудь на облака? Иногда бывает облако – прямо как человек, а то будто животное… лошадь, повозка… всякое там бывает. Ты видела?
– Сама я не смотрела, а другие говорят, будто видели.
– Неужели ты никогда на облака не смотришь?
– Нет, не смотрю. А что мне смотреть, у меня и времени нет на них смотреть.
– А что же ты делашь, что у тебя времени нет?
– Ты разве не знаешь, что я делаю, – я матери по хозяйству помогаю.
Тээле произнесла эти слова – «по хозяйству помогаю» – с очень важным видом и бросила на Арно взгляд, в котором можно было ясно прочесть: «Конечно же, в хозяйстве помогаю – кто мне позволит шататься без дела, как тебе».
– Но не вечно же ты хозяйничаешь? – спросил Арно таким тоном, словно ему было жаль Тээле, которую постоянно заставляют работать.
– Если не хозяйничаю, то учусь, быстро ответила девочка.
– А так, просто?
– Как это – так, просто?
– Да так… чтобы просто посидеть и подумать.
– А что мне еще думать!
– Ну, вот когда лампа в комнате горит, не случалось тебе видеть, какие удивительные тени появляются на стене? Позавчера вечером или когда это было? – смотрю… на дверях как будто мамино лицо. Это от большого платка так падала тень, что получалось мамино лицо.
– И чего ты только не видишь!
– А почему бы мне не видеть? Но вот отчего ты ничего не видишь?
Наступило молчание. Арно, которого уже наполовину занесло, чуть пошевелился, счищая с груди и рукавов снег. Тээле же беспокойно вертелась, изредка поглядывая на мальчика. Наконец она решительно поднялась и, стряхивая с себя снег, сказала:
– Ну, пойдем уже. Больше тут сидеть нельзя, а то совсем стемнеет, ни зги не видать будет, заблудимся еще. Идем!
– Пойдем на кладбище, я покажу тебе могилу моего дедушки, – ответил Арно, поднимаясь.
Тээле с изумлением взглянула на него. Вот какой он, этот Арно: сам устал так, что и домой дотянуться не может, а хочет еще на могилу дедушки идти.
– Нет, я не пойду, – ответила она.
– Почему?
– Не пойду.
– Боишься?
– Все равно, а только не пойду.
