— Позвонишь мне тогда? — сказала она, открывая дверь своего «Эксплорера», джипа, забитого вещами, которые она посчитала самыми важными для себя, важными настолько, чтобы увезти их из нашего дома. — На мобильный.
После ее отъезда я еще долго стоял на улице. Странное ощущение: я не знал, что делать дальше.
Потом увидел его, Генри. Он трусил от дома мистера Мендеса, прижимаясь к земле, почти ползком. Я видел, как он проскочил проезжую часть, освещенную фонарями. Потом я потерял его в темноте из виду, пока не почувствовал, как он трется о мою ногу.
Мы зашли в дом. Я взял телефон, хотел позвонить Вонни, чтобы она вернулась и взяла Генри, но кот вскочил на диван и начал мять его лапами, устраиваясь на ночь. Ему было плевать на то, что диван уродлив. На нем было удобно спать после уличных приключений, и это удобство обеспечивал я. Генри взглянул на меня разок и беззвучно мяукнул. Потом закрыл глаза и уснул, и я так и не смог ей позвонить. Теперь нас уже было двое.
Дни шли, и Вонни все звонила, чтобы спросить, не появился ли Генри.
— Нет, не видел, — отвечал я. — У тебя все в порядке?
— Да. А у тебя?
— Конечно.
На самом деле я чувствовал себя ужасно, и даже Генри это чувствовал. Конечно, я давно знал, что между нами с Вонни все кончено, но не подозревал, в какую бездонную яму одиночества затянет меня ее отъезд. Вдобавок ко всему соседи тратили все свое сочувствие на мистера Мендеса и бедняжку Попкорна. Понятно, что мы с Вонни никогда не были близки с Хартвеллами, Шипли или Биминраммерами, но я все-таки думал, что при известии о нашем разрыве кто-то попробует найти пару слов поддержки и для меня.
Когда я замечал, что Мисси Биминраммер выгуливает свою Шелти, Чик Хартвелл стрижет газон или Пег Шипли возится с клумбами, то махал им рукой, ожидая услышать: «А что Вонни давно не видно?» — но они просто махали мне в ответ и ничего не говорили — или просили быть начеку на случай, если вернется Попкорн.
Как-то вечером я увидел, что Герб Шипли моет у гаража машину. Я прошелся по тротуару, мимо дома Биминраммеров, живших по соседству, и дома Хартвеллов, располагавшихся напротив, пока не дошел до дорожки к гаражу дома Шипли. Герб поливал машину из садового шланга, чуть дальше принимал солнечные ванны Генри. Кот перекатился на спину и закрыл глаза.
Герб возился со своим антикварным «Тандербердом» 1963 года; этот красный кабриолет с черной складной крышей он восстановил сам. Герб преподавал труд и технологии в школе Дэвидсон-Хай. Поджарый, с седеющей гривой, он был практически лишен подбородка, отчего его губы, казалось, были всегда тревожно поджаты, как сейчас, когда он заметил меня и повернулся.
Я просто выпалил все. Сейчас мне кажется, что выглядело это совершенно по-идиотски.
— От меня жена ушла, — сказал я.
Может, все дело в его выражении лица. Может, потому, что я считал его сердитым, и решил, что его рассердит моя ситуация.
— Вонни. Она ушла.
Когда Герб повернулся, шланг оказался направлен на меня и со стороны казалось, что я сказал ему нечто обидное и теперь он брызнет водой мне в лицо.
Но он сказал только:
— Ты слышал? Мендесу звонили. Женщина из Плейн-Сити. Говорит, вроде нашла Попкорна.
Герб сказал, что Мендес как раз туда и уехал.
— Мы все надеемся на счастливый исход.
В ту же секунду Генри вскочил на багажник «Тандерберда», встал на задние лапы, чтобы дотянуться до матерчатого верха и начал со всей дури кромсать его когтями.
— Генри! Нет! — закричал я.
Но было уже поздно. Герб повернулся, понял, что происходит — крышу его машины рвут в клочья, — и сделал единственное, что смог: окатил Генри из шланга. Струя сбила кота с машины, он приземлился на лапы и отряхнулся. Обтекая, он не стал ждать развития событий и погнал по тротуару со всех ног. Я проследил за ним, пока его хвост не скрылся за моим гаражом.
— Я заплачу за ремонт, — сказал я Гербу.
— А куда ты денешься! — процедил тот, глядя куда-то мимо меня.
Я подумал, что это Вонни, что она вернулась дать мне второй шанс. Но прежде чем я успел повернуться, Герб произнес:
— Это Мендес.
Новость разнеслась быстро. Пег мгновенно выскочила из дома, словно она следила за улицей из окна — и кто знает, может, так и было.
— Это он, — сказал Герб, и они торопливо пошли мимо меня к машине.
Из своего дома вышли Чик и Кони Хартвеллы, даже Бенни и Мисси Биминраммеры поспешили узнать, действительно ли мистер Мендес нашел Попкорна.
Я стоял и смотрел, как мистер Мендес вышел из своей «Вольво» и вокруг него собрались соседи. Он что-то сказал им и покачал головой. Конни Хартвелл положила руку ему на плечо, и я услышал «Проклятье, черт его подери» Герба. Ясно было, что женщина в Плейн-Сити видела не ту птицу.
Соседи толпились у дома мистера Мендеса, а я пошел к своему дому, где мокрый и дрожащий Генри ждал, чтобы я пустил его внутрь.
— Черт возьми, Генри, — сказал я и отпер входную дверь.
Он нерешительно стоял у порога, словно знал, что мне придется выложить немалые деньги за его художества со складной крышей гербовского кабриолета.
— Заходи уже, — кивнул я. — Ты же знаешь, без тебя этот диван выглядит совсем паршиво.
Клянусь, ту ночь и несколько последующих дней он был сам не свой. Носился по дому, издавая утробные вопли. Я хотел выпустить его погулять, открыл дверь, но он постоял на пороге, принюхиваясь к воздуху, мяукнул и убежал обратно на диван.
Однажды он взобрался на кресло у окна, откуда я наблюдал за балаганом на противоположной стороне улицы. Герб Шипли вызвался приварить клетку Попкорна к стальной трубе и установить на крыше дома мистера Мендеса. Я наблюдал, как Герб закрепляет трубу по обе стороны конька крыши. Мистер Мендес смотрел на него с земли, задрав голову и прикрывая глаза от солнца. Закрутив последний болт, Герб открыл настежь дверь клетки — чтобы Попкорн мог влететь в нее, если окажется где-то поблизости и поймет намек. Герб спустился вниз по лестнице, и мистер Мендес торжественно пожал ему руку.
К дому подъехал фургон телевизионной компании WNBS 10TV, из него вылезли двое. Один держал на плече видеокамеру. У второго, молодого блондина с безупречными волосами, в руках был микрофон. На нем были штаны цвета хаки и туфли-лоферы. Темно-синяя поплиновая куртка поверх белой рубашки. Под курткой виднелся ярко-голубой галстук.
Какое-то время я смотрел, как блондин говорит с мистером Мендесом, периодически тыкая ему в нос микрофоном. Потом Генри ударил лапой по стеклу и зашипел.
— Вот и я так думаю, — сказал я.
Я взял его на руки и пошел в кухню, где хранил бурбон «Эван Уильямс». Пять дня, самое время для коктейля.
Что нам с Генри так не нравилось в Мендесе и кутерьме вокруг него? Почему наши сердца так ожесточились по отношению к человеку, который потерял что-то очень для него дорогое? Наверное, все дело в ревности. Мы ведь переживали свою потерю, но всем было наплевать. Всех интересовал только мистер Мендес и его Попкорн.
И вот сидим мы с Генри на диване, и чем больше я пью, тем больше мне нравится, как он выглядит — облокотился на спинку, пузом кверху. Клянусь, в какие-то моменты он выглядел совсем как человек. Я принялся рассказывать ему, как купил этот диван, и рассказ как-то сам по себе перешел к тому, как мы с Вонни когда-то любили друг друга.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, Генри. Мы были молоды и влюблены, мы думали, что у нас будут дети, внуки и долгая счастливая жизнь. И смотри, чем все кончилось.
Время от времени кот задремывал, и я тыкал его пальцем. Он ворчал и по привычке скалил зубы, но меня его неудобства не волновали. Я хотел поговорить, а других слушателей вокруг не наблюдалось.
— Ох, Генри, — говорил я. — Когда впервые влюбляешься, думаешь, что это навсегда, но вот что я тебе скажу… Не бывает ничего вечного. Не бывает вообще. Я усвоил этот урок, мой прекрасный кошачий компаньон. Мендесу его тоже придется выучить. Ведь мы с тобой знаем, что его птица не вернется домой.
Откуда я это взял? Скажем так: у меня были основания. Может, я расстроился из-за того, как все повернулось после нашего с Вонни расставания, может, надеялся, что мы с Мендесом, как друзья по несчастью, сможем возродить дружбу. Может, именно я, а не Герб Шипли или Чик Хартвелл — елки-палки, я даже видел, как мистер Мендес просил о чем-то Бенни Биминраммера! — стану тем человеком, на которого Мендес сможет положиться.
— Я могу стать таким человеком, — сказал я Генри, но сам уже понимал, что это ложь. Это время давно прошло. Даже Вонни не могла на меня рассчитывать уже много лет.
— Я — пьяница. Мне уже много лет, я пенсионер, который мало что значит для окружающего мира. Теперь я еще и одинок.
Генри сгорбился в углу дивана, а я решил, что он обиделся.
— Ладно, мы одиноки, — сказал я ему, — но всех беспокоит только эта птица.
