— Истина в том, что сын стеклодува потешается над собственными фантазиями.
И тут же все три принялись всхлипывать. Одна из них схватила большой стеклянный кувшин и со всей силы швырнула его на пол. Другая стала рвать на себе серебристые волосы. Я решил, что время моего визита подошло к концу.
— Извините за беспокойство, — сказал я им. — Прощайте!
♣ Теперь я уже не сомневался, что попал в резервацию для душевнобольных. Кроме того, я был уверен, что в любую минуту тут могут появиться несколько братьев милосердия в белых халатах, которые обвинят меня в том, что я вторгся на остров, вызвав страх и тревогу у его обитателей.
И вместе с тем было нечто, чего я не мог постичь. Во-первых, я никак не мог понять, почему жители этого острова такие маленькие. Я был моряком, побывал во многих странах и знал, что ни в одной стране мира нет таких карликов. К тому же у карликов-земледелов и у женщин-стеклодувов кожа была разного цвета. Значит, они не могли находиться в близком родстве друг с другом.
Неужели когда-то мир поразила эпидемия, в результате которой люди стали глупее и меньше ростом? И всех, перенёсших эту болезнь, поместили на этот остров, чтобы они не заразили других? Если так, то в скором времени я и сам стану таким же маленьким и глупым.
И ещё, я не мог понять, почему они разделены на масти, как игральные карты? Может, для того, чтобы врачам и санитарам было легче поддерживать порядок среди своих пациентов?
Так я думал, идя по проезжей дороге. Теперь она проходила под тенью высоких деревьев. Почва под деревьями была покрыта светло-зелёным мхом, повсюду росли голубые цветы, напоминавшие незабудки. Солнце не пробивалось сюда сквозь густую листву. Казалось, что на весь лес накинут золотистый балдахин.
Вскоре среди стволов я заметил светлую фигуру. Это была стройная женщина с длинными светлыми волосами. На ней было жёлтое платье, и она была нисколько не выше остальных жителей этого таинственного острова. Время от времени она наклонялась и срывала цветок. Тогда-то я и увидел у неё на спине один большой ярко-красный знак червей.
Я направился к ней и услыхал, что она напевает какую-то грустную мелодию.
— Привет! — прошептал я, остановившись в нескольких метрах от неё.
— Привет! — ответила женщина и выпрямилась. Она произнесла это так естественно, как будто мы с нею были старые знакомые.
Мне она показалась такой прекрасной, что я не мог отвести от неё глаз.
— Ты очень хорошо поешь, — проговорил я наконец.
— Спасибо…
Я провёл рукой по волосам. Впервые с тех пор, как оказался на этом острове, я вдруг подумал о том, как я выгляжу. Не брился я уже больше недели.
— Кажется, я заблудилась, — призналась она.
Незнакомка вскинула голову, и на лице у неё появилась растерянная гримаска.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Она остановилась.
— Разве ты не видишь, что я Туз Червей? — Она хитро улыбнулась.
— Конечно вижу… — Я помолчал. — Это-то и странно…
— Что же тут странного?
Она наклонилась и сорвала очередной цветок.
— Между прочим, а ты кто? — спросила она.
— Меня зовут Ханс.
Она задумалась.
— Тебе кажется, что быть Тузом Червей более странно, чем Хансом?
Я не знал, что ответить.
— Ханс? — повторила она. — По-моему, я что-то похожее когда-то уже слышала. Или мне кажется… Это было так давно…
Она наклонилась и сорвала ещё один голубой цветок. Потом я решил, что у неё началось нечто вроде припадка эпилепсии. Дрожащими губами она произнесла:
— Внутренняя коробка вмещает наружную, а наружная — внутреннюю.
У меня создалось впечатление, что Туз Червей бессознательно произнесла эту бессмысленную фразу. Слова просто вылились из неё, помимо её воли. Сказав это, она снова стала самой собой и показала на мою матросскую форму.
— Но ведь ты совершенно голый! — испуганно воскликнула она.
— Ты имеешь в виду, что у меня на спине нет никакого знака?
Она кивнула. Потом вскинула голову:
— Надеюсь, ты понимаешь, что не можешь меня побить?
— Я бы никогда и не стал бить даму, — сказал я.
— Не говори глупостей! Никакая я не дама!
На щеках у неё появились ямочки. Меня околдовала её неземная красота. Когда она улыбалась, её зелёные глаза сверкали, как изумруды. Я не мог отвести от неё глаз.
Но вдруг по её лицу скользнула тревога.
— Надеюсь, ты не козырь?
— Нет, я всего лишь матрос.
Тут она зашла за дерево и скрылась из глаз. Я хотел броситься за ней, но она как сквозь землю провалилась".
ЧЕТВЁРКА ТРЕФ
…лотерея, в которой видны только выигрыши…
Я отложил книжку-коврижку и стал смотреть на Адриатическое море. Прочитанное вызвало у меня столько вопросов, что я не знал, с какого конца начинать думать.
Чем больше я читал о карликах на таинственном острове, тем более загадочными они становились. Ханс Пекарь встретился с трефовыми и бубновыми карликами. И наконец встретил Туза Червей, но она вдруг исчезла прямо у него на глазах.
Кто они, все эти карлики? Каким образом и откуда попали на этот остров?
Я был уверен, что книжка-коврижка в конце концов ответит на этот вопрос. Но было тут и кое-что ещё: карлики-бубны выдували стекло, и мне показалось, что я неспроста и сам только что побывал на стекольном заводе.
Я чувствовал некую связь между моей поездкой через Европу и всем описанным в книжке-коврижке. Но ведь всё описанное в ней Ханс Пекарь рассказывал Альберту много-много лет тому назад! Неужели существовала некая таинственная связь между моей земной жизнью и великой тайной, которую хранили Ханс Пекарь, Альберт и Людвиг?
Кто он на самом деле, этот старый пекарь, с которым я познакомился в Дорфе? Кто такой карлик, который подарил мне лупу и к тому же всё время появлялся во время нашей поездки? Я чувствовал, что между пекарем и карликом тоже должна быть какая-то связь, о которой, возможно, не подозревают даже они сами.
Я не мог рассказать папашке о книжке-коврижке, во всяком случае прежде, чем дочитаю её до конца. И, тем не менее, мне было приятно, что рядом со мной в машине сидит философ.
Мы как раз проехали Равенну.
— Папашка, ты веришь в случайности? — спросил я.
Он посмотрел на меня в зеркало.
— Верю ли я в случайности?
— Так точно!
— Но ведь случайности — это именно то, что происходит совершенно случайно. Когда я выиграл в лотерею десять тысяч, мой номер выпал среди тысячи других номеров. Конечно, я был весьма доволен результатом. Но то, что деньги выиграл именно я, была чистая непредвиденная случайность.
— Ты в этом уверен? А ты забыл, что тем утром мы нашли четырёхлистник, который означает удачу? И если бы ты не выиграл этих денег, ещё неизвестно, смогли ли бы мы поехать в Афины.
Он хмыкнул, а я продолжал:
— А случайно ли твоя тётя поехала на Крит и там неожиданно увидела мамину фотографию в модном журнале? Или в том был некий смысл?
— Ты хочешь узнать, верю ли я в судьбу? — спросил он, и, по-моему, он был доволен, что его сын интересуется философскими вопросами. — Я отвечу — нет.
Я подумал о стеклодувах-бубнах и о том, что сам побывал на стекольном заводе перед тем, как прочитал о таком заводе в книжке-коврижке. Кроме того, я вспомнил о карлике, подарившем мне лупу незадолго перед тем, как я получил книжку с микроскопическими буквами. Мало того, я вспомнил и то, что произошло, когда моя бабушка проколола в Фроланде велосипедную шину, и что случилось потом.
— Я не считаю случайностью то, что я родился, — сказал я наконец.
— Перекур! — объявил папашка. Очевидно, я сказал что-то, чем спровоцировал очередную мини-лекцию.
Мы остановились на холме с изумительным видом на Адриатическое море.
— Садись! — велел мне папашка, когда мы вышли из машины, и показал на большой камень.
— Итак, тысяча триста сорок девятый год. — Вот первое, что он сказал.
— Эпидемия чумы, — подхватил я. Я достаточно хорошо знал историю, но не мог понять, какое отношение эпидемия чумы имеет к случайностям.
— О’кей, — сказал папашка и продолжал: — Ты наверняка знаешь, что во время этой чумы вымерла половина населения Норвегии. Но кое о чём в этой связи я тебе ещё не рассказывал.
