Только тогда Катерина осознает, что давно уже баюкает в руках неведомо для чего подобранный шар-тама, оставленный Ребеккой, будто не сокровище это, а бросовая, никчемная вещь.
Вот оно, зеркало владыки нганга. Не пара нефилимов, не выстроенный ими зеркальный коридор, а небольшой шар, оживающий от тепла ладони, от влитой в него силы, жажды, боли, греха. Выбор Мурмур между магией тама и волшебством любви сделан. Демон отдал Кате свой пропуск в мир живых, отдал без всякой торжественности, без скрепления сделки кровью или ромом. А взамен забрал дочь. И почему все исчадья ада так высоко ценят любовь? Может, потому, что она для них величайшая редкость и на ее фоне меркнет любая магия?
Что ж, Катерина помнит разговор, состоявшийся примерно вечность назад: если разбить зеркало Мурмур, это убьет демона. А может, просто лишит силы — настолько, что демоном ему не бывать. Или сотворит с повелителем палат из грязи еще какую-нибудь жестокую шутку — из тех, что саднят в душе веками. Катя задумчиво подбрасывает и ловит тама, подбрасывает и ловит, удивляясь, какой он легкий и одновременно тяжелый, как ложится в углубления ладони, заполняя их шелковистым теплом.
В круглых боках отражается череда Катиных двойников, каждый из которых проступает сквозь предыдущего, не сливаясь с ним. Из глубины шара льется мягкий свет, обводя золотым контуром силуэты, пересчитывая их, перебирая, точно карты Таро. Бери любой и примеряй, будто свадебное платье.
Катина рука обхватывает тама, большой палец ложится на самую темную, самую тусклую карту. Геката, Луна. Самая подходящая для тебя фигура, Катерина.[54] Как бы ты хотела вернуться в Дамы мечей с их непомерными амбициями и невезучестью! Но Луна не отпускает тех, кого поймала в сети. И потом, разве ты не мечтала стать кем-то другим, сильным, жестким и независимым? Можешь начать прямо сейчас.
Катя поворачивается к Нааме. Оказывается, все это время мать демонов стояла за Катиной спиной, наблюдая то же, что и Катерина: как Мурмур делает свой выбор между любовью и смертью.
И если бы Катя сошла с ума, она бы сказала, что в глазах Наамы стоят слезы.
Медленно-медленно, точно во сне, подруга дьявола подносит свои чудовищные длиннопалые кисти к лицу и по-детски, костяшками пальцев, вытирает глаза. Значит, Катя все-таки сошла с ума, а с Катей — и вся преисподняя. Иначе как объяснить то, что Катерина вдруг понимает?
— Мурмур — твоя дочь? От Люцифера, да?
— Мы обе слишком стары, чтобы помнить это, — шепчет Наама. — Бросай шар, не тяни.
— Зачем тебе убивать собственную дочь? — недоумевает Катя.
— Из жалости, — улыбается мать демонов. Катерина бы дорого дала, чтобы никогда не видеть улыбок, которые временами появляются на лицах демонов и на лицах ангелов — бесконечно понимающие и невыносимо горькие. После такого никакие конфеты и никакие любовные романы не покажутся приторными.
— А вот я не такая добрая, как ты, — ожесточенно сопротивляется Катя. — Я оставлю ей жизнь. И не вздумай мне мешать, ты!
— Когда ты заберешь девчонку, Мурмур ничто не спасет. С нею случится то же, что с ее отцом, — падают слова Наамы. — Это было и будет. Это предречено. Не хочу, чтобы она так мучилась.
— Твою мать! — рычит Катерина. — Я вам покажу «было и будет»! Я вам дам «предречено»! Куда он потащил мою дочь, твой гермафродит, показывай. Будете учиться разговаривать по-человечески, а не издыхать молча, бесня тупая.
И не видит, как за ее спиной Денница-старший подмигивает матери демонов, соблазнительнице ангелов, непревзойденной интриганке, а на лице его расцветает белозубая улыбка, ничуть не напоминающая ангельскую.
* * *
— Ты ведь не отпустишь меня? Никогда не отпустишь? — безнадежно спрашивает Эби. — Me quieres.[55]
Это неправда, неправда, однако Абигаэль верит в то, что говорит, и с тем, что сказано, никогда уже ничего не поделаешь. Словно многотысячезвездный космос разделяет их в один миг. Сказанная ложь — навсегда, потому что в том пространстве, в котором существует Эби, она — истина.
— Te deseo,[56] — усмехается Велиар. — Но не так, как тебе кажется, нахальный ты эмбрион.
— Тогда почему? — Абигаэль выкручивается на постели, кровь из-под веревок, стянувших тонкие запястья, течет по рукам, капает с локтей, пятная подушки. Агриэль вспоминает маленькую девочку, совершившую свое первое убийство и засыпающую на розовых шелковых простынях, испачканных чужой кровью.
— Чтобы ты не навредила себе, Эби. — Он старается быть убедительным, на всю катушку убедительным, не как человек — как черт. И пересаливает.
— Вот только не надо со мной играть! — обрывает его Абигаэль. — Оставь эти ужимки своему любовнику, Люциферу.
— Ну вот мы уже и любовники, — бормочет Белиал, пряча смущение. Он не готов обсуждать с собственной дочерью свой сексуальный опыт, поистине инфернальный.
— Послушай, — в голосе Эби звучит усталость, — ты не умеешь любить бескорыстно. Ты князь ада. Для тебя любовь — это всегда использование. Ты любил мою мать, но воспользовался ею, чтобы произвести на свет меня. Ты любишь меня, но и мной ты тоже пользуешься. Я пока не знаю как, но чувствую — это происходит, происходит постоянно. Мне легче знать детали, чем отрицать очевидное. Если тебе нужно спать со мной…
— Нет, бббожжже, нет!!! — кричит он и бьет кулаком в стену. И то, и другое — со всей силы. Каменная кладка крошится под рукой, трещина бежит к потолку, балка отзывается глухим стоном.
— Эй, пап, ты что? — тревожно спрашивает Абигаэль. Он бы растрогался, кабы не насмешка в заботливых интонациях, в обеспокоенном взгляде, насмешка, будто всепроникающий яд, она отравляет каждое проявление любви между ними. — Не обрушь дом нам на голову. И вообще, иди сюда. Я поняла, поняла! — осекает она Велиара. — Ты не собираешься брать на душу еще и грех инцеста. Тогда зачем вся эта красота? — Эби выразительно приподнимает ногу, накрепко привязанную к перекладине кровати, встряхивает спутанными руками.
— Ты не должна встречаться с ним, — едва слышно выдыхает Агриэль. — Не потому, что я ревную. Он… опасен, Эби.
— Да что в нем опасного, в этом сопляке? — рычит Абигаэль. — Сколько их таких было? А сколько еще будет! — И она пытается приподняться, чтобы заглянуть отцу в глаза.
— Нет, Эби, нет. — Белиал качает головой, точно фарфоровая собачка на камине — вправо-влево, вправо-влево — и никак не может остановиться. — Он первый на твоем пути. Потому что это… ангел, Эби. Он — твой ангел.
— Хранитель? — уточняет Абигаэль каким-то потерянным, детским голосом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
