Ничего удивительного, что шанс изготовить из виноградных остатков нечто одуряющее упускает мало кто из фермеров. Требуется, правда, перегонный аппарат, но если у вас нет своего, то на помощь придут соседи, у которых в наличии alambic ambulant, передвижной перегонный куб на тележке, перемещаемый по мере надобности от фермы к ферме и на пути своего следования оставляющий расплывшиеся в пьяной улыбке физиономии.
Перегонными аппаратами, передвижными и стационарными, владели раньше чуть ли не все фермеры. У многих они сохранились и по сей день, но, как уверяют их владельцы, лишь как память, как музейные экспонаты. И ни в коем случае — ни в коем случае! — подчеркивают они, не для использования. Дело в том, что в 1916 году ситуация изменилась, правительство наконец сообразило, что у него под носом дойная корова, дающая вместо молока чистый алкогольный доход, и издало закон, которым передало право на изготовление высокоградусной продукции определенным общественным — кооперативным предприятиям, где налоговикам легче строгим взором следить за каждой выгнанной из marc животворящей каплей. Alambic ambulant как бы вышел на пенсию, нужда в нем якобы отпала, ибо заботливое государство обеспечивает алкоголем всех, хоть залейся. Такова, во всяком случае, официальная трактовка.
Несмотря на свои неэлегантные истоки, семейство marc имеет и весьма благородных представителей: marc de Champagne, marc de Bourgogne, marc de Châteauneuf. Есть у этих аристократов и скромный сельский родственник, marc de Provence, стопарик которого всегда стоит передо мной, когда я пишу. Надо признать, напиток этот крут. Полста процентов чистого спирта, крепче бренди, виски, джина. Бледная жидкость слегка золотистого цвета, чуть маслянистая, с легким радужным отливом. Вкус сложный, получаешь как бы составной многосторонний удар с затухающим последействием. При попадании marc в рот в первое мгновение захватывает дух, ощущаешь в глотке жжение, переходящее в теплое, приятное ощущение; тепло распространяется внутри по всему торсу, по рукам, голове. И сразу понимаешь, что ничто, никакая преграда не остановит marc на его пути к месту назначения, ко дну желудка. По этой причине его так часто используют во время обильных трапез. Считается, что пара глотков marc пробьют дыру в уже съеденном и освободят место для следующего блюда. Я пробовал — отлично получается!
Использование marc не ограничивается застольем. Любую царапину, любой укус лучше всего обеззараживать все тем же marc. А соседка как-то посоветовала чистить им оконные стекла. Чудесный результат!
Écrivains
Писатели
Прованс щедро одаривал вдохновением многие поколения художников. Сверкающий свет, яркое многоцветие, медовые деревушки на пологих склонах, ошеломляющие закаты, оливковые рощи и стройные ряды платанов — все это и многое другое многократно переносилось на бумагу карандашом, углем, гравировальной доской, кистью, кистью же отображалось на холсте, фотографировалось, появлялось в картинных галереях, книгах, газетах…
Писатели и поэты, хотя их работы и не вывешиваются в картинных галереях, тоже вдохновлялись Провансом. Об этом говорит краткий, но весомый перечень: Фредерик Мистраль, Альфонс Доде, Анри Боско, Жан Жионо, Марсель Паньоль, Форд Мэдокс Форд, Альбер Камю, Рене Шар, Лоренс Даррелл… Все они находили в Провансе то, что помогает автору преодолеть ежедневную конфронтацию с чистой страницей.
Что же это за таинственные стимулы? На этот счет почти столько же мнений, сколько авторов. Лично я не претендую на то, чтобы выяснить, что конкретно вдохновляло того или иного из других, к тому же столь знаменитых, коллег по перу. Но в общих чертах нетрудно обрисовать причины, по которым Прованс можно отнести к богатейшим источникам вдохновения для каждого, кто благословлен — или проклят — нестерпимым писательским зудом.
В первую очередь вспомним о бурной истории Прованса. Две тысячи лет событий, кровавых, трагических, романтических, комичных, курьезных, отраженных в хрониках, легендах, романах, анекдотах. Тут происходили крупнейшие сражения, здесь римский генерал Марий после победы над тевтонами за сто лет до нашей эры вырезал двести тысяч побежденных и оставил трупы смердеть на полях и в деревнях. Эти места получили впоследствии название Les Pourrières, то есть «гнилые». В промежутках между резней и сварой вспыхивали бурные романы, в Ле-Бо расцвели Сады Любви, появились Дворы Куртуазности. Между 1309 и 1377 годами, в период Авиньонского папства, пароксизмы ханжеской набожности перемежались и совмещались с коварными интригами и изуверством, притягивая, как магнитом, столь гнусных подонков разной степени высокопоставленности, что Петрарка заклеймил город как «ристалище порока, клоаку всего мира». Обратившись к прошлому, видишь, что материала в истории Прованса еще не на одну сотню книг, хотя и не одна сотня уже написана.
Распространено мнение, что писатель целыми днями обращен в свой внутренний мир в поисках музы, отрешен от всего окружающего. Отчасти это верно. Но наступает момент, когда даже самый углубленный в себя мыслитель устает от созерцания внутреннего своего ландшафта и нуждается в глотке живительной влаги из внешнего источника, в смене ритма, во внешнем толчке. Прованс как нельзя лучше подходит в качестве такого источника. Точнее, Прованс блещет изобилием таких источников.
Прежде всего, природа. Часто я обнаруживаю, что не способен ничего выдавить из себя на страницу. Слова с трудом всплывают из сознания и умирают, не дойдя до строки, спотыкаются о запятые и исчезают, как дым сигареты. К счастью, ситуация не безнадежная. Два-три часа пешей прогулки по холмам, по большей части без помех, наедине с природой, одновременно упражнение для мышц, наслаждение солнечным светом и одиночеством, прекрасным пейзажем… — и я возвращаюсь домой настолько оживленным, что могу противостоять натиску алфавита если не с уверенностью, то хотя бы с некоторым оптимизмом.
Иного рода источник вдохновения — кафе, рай для любителя подсматривать и подслушивать. Не знаю, в состоянии ли кто-либо в Провансе разговаривать вполголоса, не горланить собеседнику, сидящему за тем же столиком, как будто он находится на другой стороне поля. Шепот услышишь разве что в разговоре о налоговых увертках. Обо всем ином, включая необъяснимый зуд в анальном отверстии и прелести барменши, орут на всю округу. Анекдоты, соседские дрязги, происки сельской управы, цены на дыни, эти странные иностранцы, хромота почтальона — энциклопедический справочник для любого, интересующегося жизнью в Провансе. А мимика, а жесты, сопровождающие обмен информацией! Кивки, тычки, подмигивания, выпячивание губ, почесывание затылков — все пойдет в сборный писательский салатик, отразится строчкой-другой на странице, перейдет от реального персонажа за столиком к изобретенному синтетическому образу литературного героя. Таким образом, просидев часа два в кафе, притворяясь изучающим вчерашнюю газету, можно почерпнуть кое-что для себя в высшей степени полезное.
Еще одно преимущество — удаленность от издателя, благотворная изоляция. Прованс — вон аж где, а Нью-Йорк, Лондон, Париж, опять же — вон там, подальше, «далеко на севере». Раздраженный нарушением сроков, издатель не сможет запросто заглянуть и проверить, как продвигается работа, сколько слов написано за день. Электронную почту, если она у вас есть (а у меня ее, кстати, нету), игнорировать гораздо проще, чем стук в дверь. То же относится и к факсам. А телефон можно отключить, чтобы ничто не мешало развивать свой талант отсрочек и просрочек.
Наконец, существует множество развлечений, замаскированных под источники вдохновения. Отнюдь не только поиск темы гонит меня в винные погреба, в гости к охотникам-трюфельщикам, на оливковые фермы, на фестивали лягушек и фабрики улиток, в отдаленные часовни и в шикарные шато, к игрокам в шары и в каменные карьеры, на кладбища и пляжи нудистов, на эксцентричные выставки и, признаюсь, в рестораны и еще раз, еще много раз в рестораны, кабачки, кафешки. Кто-то назовет это невоздержанностью и самооправданием. Я же подчеркиваю, что это исследовательская работа, признавая, что да, конечно, попутно я получаю удовольствие, не спорю.
Eh Bè, Hè Beh, Be Oui, Etc.
Когда я прибыл в Прованс впервые, меня на протяжении месяцев мучила одна из фраз местного разговорного лексикона: eh bè, возможно также и hè beh. Она звучала везде и постоянно, иногда ужимаясь до bè, иной раз удлиняясь до eh bè oui. Что это такое? Что это эканье и беканье означало? Слышал я его каждые пять минут, но на письме не встретил ни разу, поэтому, когда полез в словарь, ориентировался на собственные весьма смутные представления о его возможном написании. Начал я с aibay, затем перешел к heybay, проверил ébay, не подозревая, что ищу не одно слово, а выражение из двух междометий. Словарь мне не помог.
