- Тут, в сумке, - торопливо ответил Мишка и далее добавил несколько обиженным тоном: - Раз был приказ взять, так взял...
- Очень хорошо. Только ты уж не задирайся...
- А когда я задирался? - поглядывая на Корницкого удивленным невинным взглядом, заговорил Мишка. - Если хотите знать, Антон Софронович, кто был самый тихий хлопец в караваевской бригаде, так я вам скажу.
- Ну, кто?
- Я, Антон Софронович.
- Ты?
- А кто же может быть другой? Я только не могу терпеть несправедливости. Где это кто видел, чтоб людей нашей бригады так неделикатно встречали! Это ж австралийские бушмены и то так бы не сделали. А он, Барсук, командует на этом Волчьем острове, как средневековый король! Ну, я...
- А вот сегодня услышим, что ты там натворил, - промолвил Корницкий.
- Ну вот, теперь уж я и виноватый! Во всем виноват Мишка. Виноват, что первый расспросил про противотанковую пушку... Пусть бы кто другой попробовал раздобыть такие сведения!..
Мишка, обиженный, умолк и только время от времени со злостью дергал поводья. Сорока никак не хотела взять в толк, что от нее требует хозяин, и старалась, пригнув голову, стремительно ринуться на боковую стежку. И только когда въехали в лес, она понемногу успокоилась, очевидно поняв безнадежность своих намерений повернуть к дому.
Корницкий сердился и не сердился на Мишку. Он осуждал и не осуждал Никодима Барсука. Каждый в этой беспощадной войне с врагами боролся как умел. Один лез, пробирался, рискуя каждую минуту своей жизнью, в самый немецкий гарнизон, чтобы раздобыть необходимые сведения, другой, наоборот, никуда из своей хаты или из землянки не вылезал, но уже никогда, не глядя на самые тяжелые потери, не сходил с места при налетах эсэсовцев и полицейских.
Никодим Барсук не посылал своих людей ни в гарнизоны, чтоб разузнать намерения врага, ни на железную дорогу, чтоб сбрасывать под откос немецкие эшелоны. Никого не пропускал и в свой лагерь, остерегаясь немецких шпионов. В "колхоз", как он называл свой отряд, он принимал лишь свою родню, людей с фамилией Барсук. Если человек начинал возражать и говорил, что ему уже некуда идти, разве что только на немецкую виселицу, он спокойно перебивал его:
- Подожди, хлопец, подожди. Диспут мы с тобой после войны начнем. А что некуда идти, так ты говоришь неправду. Теперь отряды в лесах как грибы повырастали. Чтоб было тихо и хорошо, валяй отсюда к Караваю. Да смотри в оба, у нас тут вся зона заминирована. Не дай бог, подорвешься, не дождавшись мира... - и, обращаясь к патрульному, сурово добавлял: - А вы, хлопцы, не вызывайте меня по таким делам. Поступайте, как в нашем уставе записано. - И, уже не обронив ни слова, поворачивался и шел в лагерь.
А "хлопцы" моментально выпроваживали незваного человека из своей зоны. Иной раз хлопцы, так Никодим Барсук называл своих бойцов - было ли им по семнадцать или по шестьдесят лет, - коротко спрашивали, остановив человека:
- Как зовут? Фамилия?
- Вы шутите или что? До войны пять лет на одной парте сидели в школе, вместе курсы трактористов кончали...
- Ничего, браток, не поделаешь. Такой приказ председателя. В свой "колхоз" мы принимаем только Барсуков...
Такие слухи ходили про Никодима Барсука и его, отряд. У него не было командиров отделений, взводов, рот. Были звеньевые, бригадиры, заместитель председателя, сам он, председатель. Корницкий еще слышал, что Барсук запретил своим "колхозникам" смеяться, играть на гармонике или заводить патефон: "Когда на нашей земле чужие люди хозяйничают, так не для чего веселиться и песни играть".
Сколько людей было у Никодима Барсука, Корницкий не знал. Одно лишь было известно, что вся деревня Барсуки - все пятьдесят хозяйств - бросили свои хаты, хлевы, гумна и двинулись подальше от немцев. Переселились в одну ночь со своими конями, коровами, свиньями, курами, собаками и кошками на Волчий остров, выкопали там землянки, понаделали шалашей, крытых хвоей, для скота и никого к себе не пропускают.
Глухо и замкнуто жили барсуковцы. Не связанные с другими отрядами, не слыша ни одного слова с Большой земли, они были подобны отрезанным от всего мира людям. Вспоминая свои покинутые хаты, в которых теперь хозяйничает мороз, они становились еще более хмурыми. Они довольно часто перехватывали вражеские машины, которые влетали в их владения. Барсуковцы совсем не интересовались, куда и зачем ехали машины, не старались узнать, какие бумаги находились в офицерских портфелях и полевых сумках. Бумаги они чаще всего уничтожали. Добытое оружие выдавали тем, кто его не имел.
Занятый такими мыслями о Барсуке и его "колхозе", Корницкий не заметил, как они проехали лес и оказались на гати через болото. Они пробирались теперь среди густых низкорослых зарослей березняка, лозняка, ельника. Ветки багульника и черничника, переплетаясь между собою внизу, образовали, казалось, проволочную темно-серую сетку, через которую за три шага от себя уже ничего не увидишь, ничего не услышишь. Тепло укутанное толстым моховым пластом, это болото замерзало как следует лишь в самые суровые зимы. Гать, по которой они ехали, была выстлана еще, может, в самые давние времена бревнами. Многие бревна уже сгнили. Теперь белый снежный покров одинаково укрывал и уцелевшие бревна и мягкое тесто торфа, прихваченное тонкой ледяной коркой. Корницкому и Мишке приходилось все время остерегаться замаскированных снегом талых продухов, чтоб не утопить коней. Два черных как уголь тетерева, повиснув на квелой кроне березки, бесстрашно и с интересом наблюдали за приближающимися к ним людьми.
- Если б не немцы, тут бы теперь тракторы ходили, - наконец после долгого молчания заговорил Мишка. - Уж было начали копать магистральный канал. Уже много воды было спущено. Но Никодим Барсук, перебравшись сюда, загатил канал, чтобы снова поднялась вода... Скоро мы повернем на тропу, и вы увидите этих барсуковцев... Только приглядываться надо хорошо.
Минут через пять Мишка крикнул: "Тут поворот!" Корницкий увидел узкий просвет в плотной стене зарослей, а на снегу конские следы, которые шли из болотных недр на гать.
- Это наши следы, - объяснил Мишка своему командиру. - Тут мы возвращались от Барсука домой.
- Большой же вы крюк сделали, - отозвался Корницкий.
А Мишка крикнул не то удивленно, не то вызывающе:
- Большой крюк? Ничего себе. После того шума в городе нам уже никак не с руки было снова приближаться к нему. А этот бородатый апостол не хотел нас пускать на стежку. Поезжайте, говорит, той дорогой, откуда приехали. Тут, говорит, нигде нет ходу... А я ему говорю: "Мы, дед, поедем туда, где нам будет лучше". Ну, он, видать, обиделся, что я его при всех людях назвал дедом, и приказал нас не пускать на стежку. Через это у нас и вышла заваруха... - Тут Мишка смолк и, как бы оправдываясь, стал объяснять: - А ворочаться нам по старой дороге нельзя было: немцы могли выставить засаду и порезать нас, как куропаток. Да и какое он имеет право нам, караваевцам, показывать, где можно ехать, а где - нет?! Разве...
Мишка не договорил, ибо Сорока вдруг захрапела и попробовала броситься в заросли. Мишка еле-еле сдержал ее. И в этот момент вырос перед ним человек в длинной желтой шубе с винтовкой наизготовку.
- А ну, слазь с дороги! - сухо и внушительно предложил Мишка. - Не узнаешь разве? Я тебя признал, а ты меня нет. Свои едут.
- Куды? - не меняя позы, строго спросил человек в шубе и быстро взглянул вперед.
Мишка оглянулся и увидел перед Корницким еще одну такую же фигуру в длинной шубе с винтовкой. Теперь Мишке и его командиру уже нельзя было тронуться ни вперед, ни назад. Усмехнувшись, хлопец спросил у человека:
- Что, уже все ваши из багульника повылезали?
- Ты, хлопец, не балаболь, как тетерев, а скажи, куда и зачем едете. И что вы за люди.
- Мы?.. - Мишка, услышав за спиною голос своего командира, беседующего с другим барсуковцем, выпалил: - Я Мишка Голубович, а другой Пчела, если слышали.
- Пчела, говоришь?.. Другой - Пчела?
- Ну да, Пчела, командир наш. Буду я еще с кем другим ездить!
Человек в шубе уже не знал, что делать со своей винтовкой. Он опустил ее на снег; потом поднял и повесил на плечо.
- Так... это товарищ... с пистолетиком одним... Пчела?
- А что, разве пушку он должен за собой возить?
Передний часовой вдруг крикнул приглушенным голосом:
- Алекса!..
И тогда кустарник вокруг зашумел, затрещал, и из гущи зарослей один за другим вынырнули на стежку люди с винтовками, автоматами, охотничьими двустволками. Были они в шубах, ватниках, с длинными бородами. Сошлись около переднего часового, и тот что-то им зашептал, кивнув головой в сторону Мишки и Корницкого. Мишка еще раз услышал удивленное: "Тот, с пистолетиком". Потом барсуковцы расступились и дали дорогу.
- Можно ехать, товарищ Корницкий!
Мишка быстро прижался к гуще зарослей, чтоб дать дорогу своему командиру. Корницкий, проехав шагов десять, вдруг остановил коня.
