Я стою на крыльце. Вдруг, как по команде, подняли головы. Заметили меня наконец.
— Ты пришла — что ж тебя так долго не было? Мы все ждали, что ты придешь.
Я раздраженно пробубнила себе под нос: «С какой стати?» Я вас не ждала и не звала. Ничего не обещала, вы сами приперлись в мой дом. Убирайтесь отсюда. Все.
Меня, как обычно, не слышали. Пиво. Раки.
Откуда раки. Сухая рыба, чехонка. Во сне им тоже было не до меня. Постояла. Послушала. Решила лететь. От них. Убираться из этого дома. Раз так.
Поймала поток. Ощутила силу. Слегка наклонив тело вперед, вступила. Взметнула вверх.
Лечу, кружа над ними. Мой выстроенный Дом. Подворье. Родовое гнездо.
Мужчины продолжали оживленно беседовать
— А я…
— А он…
Почему они не видят, что я летаю над ними? Реально летаю.
— Алло.
— Алло.
— Я летаю. Смотрите же.
Никакой реакции. Посмотрела в последний раз вниз.
Мужчины стояли кучками. Пили пиво, заедая раками, слизывая янтарный раковый сок по рукам. Продолжали беседовать.
Головы у всех опущены.
Никто не смотрел вверх.
В небо.
Никто.
Никогда.
Не смотрел вверх.
Последний вираж.
Над моим построенным жизнью Домом.
— Бог с вами.
Успокоилась.
Смирилась.
Взметнула ввысь.
13. 10. 2012
Глава 16. Салют, Мария. Начало начал
Моя любимая итальянская тетушка. 1977 год. Мы встретились в первый раз, когда она решилась посетить родину. В семье из-за того что она осталась после окончания войны в Италии, считалась изменницей, мой отец пострадал. Он скрыл факт ее существования за границей. КГБ, или как тогда называлась служба, следившая за моральной чистотой граждан, вычислили Марию. Отца посадили. Ненадолго. Но он не простил ей это событие. Из-за нее фактически он сидел.
Я, совсем молоденькая, перепуганная жизнью, сразу после поступления в институт, и она, пожившая, много испытавшая женщина, фантастически красивая — так мне тогда казалось — улыбчивая, кокетливая, смышленая не по-русски. Мы сразу признали друг друга. Сблизились.
В России в то время одевались плохо. Италия после войны быстро восстановилась. Как получилось, что страна-победитель ходила в скудном одеянии, а Италия, по идее, страна побежденных, расцвела пуще прежнего? Между нами была война.
Она приехала с сыном, моим братом Грегори. Первый раз отважилась пересечь границу когда-то проклявшей ее родины без угрозы быть посаженной в каталажку советскую только за то что она временно жила в другой части земного шара. В Италии. Сейчас — «Ну и что!» А сколько судеб порушено после войны фактом невозвращения на родину. Братьям, сестрам, матерям невозвращенцев светил срок тогда. Бабушка моя, мама Марии, писала ей грозное письмо с приказом возвращаться, зная, что она, если вернется, может попасть аккурат в ад. ГУЛАГ — название не из добрых. Сидели там разные люди, да и бабушка ей добра хотела. Вот и пойми, где добро, а где зло.
Марию отвело.
Я сразу к ней привязалась. Она совсем другая, чем женщины, которых я знала, встречала в России. Все время привлекала мое внимание свободой, раскрепощенностью в лучшем смысле этого слова. Иностранка. Красиво одетая, испытавшая все трудности войны и оставшаяся светлым, радостным человеком. Силу Духа я постигала с ней. На ее примере училась радоваться жизни, говорить и получать комплименты. В моем окружении такими глупостями не занимались. Не улучшали пространство. А она могла. Улучшала неустанно, где бы ни находилась. Так жила.
Первенец в семье Ольги и Захара. Желанная, близкая, любимая дочь.
Осужденная ими же за измену родине, когда сообщила им в письме, что собирается остаться в Германии. Нашла работу. Чувствует себя хорошо.
Письмо обратное вернулось с угрозами отречения от нее семьи. Несмотря на это, Мария осталась в Италии. Не вернулась, несмотря ни на что. Выбор сделан.
Хозяева, у которых она работала убиральщицей, домашней прислугой, живя в концентрационном лагере, забрали ее из него к себе домой — порядочная немецкая чета бюргеров, обращались с ней с особенной добротой. Одевали, обували как дочь.
Своих детей у них не было. К ней привязались. Разрешали открыто носить еду в лагерь заключенным. Вместе собирали хлеб в специально приготовленную чистую тряпочку. Мария продолжала работать. В конце войны разрешили переехать к ним.
Альмериго
Руку узнала сразу, как его увидела. Когда просовывала принесенный украдкой хлеб между прутьев, где находились заключенные, видела только протянутые руки, просунутые через прутья. Да, это был он. Красивый немощный итальянец, отбивший себе все, что можно отбить. Не сам. Немцы. Постарались, лишили его всякой надежды на продолжение древнего итальянского рода. Он жив. Главное. Встретились. Посмотрели в глаза друг другу. Узнали.
— Какое возвращение! Родина ее не ждала такую. Мария осталась. После войны, освобождения лагеря американцами, Альмериго забрал ее к себе.
Италия
Она не сопротивлялась, логично для нее. Следовала своей, неожиданно вспыхнувшей яркой, согревающей, поглощающей все любви. Она не знала, не испытывала никогда раньше такого чувства, такой теплоты. Он учил ее любить. Научил.
Родня его не особенно обрадовалась русскому пополнению в их в большой итальянской семье. Поговаривали, русские едят своих детей. Они опасались Марии. Хмуро поглядывая исподлобья ей навстречу. Альмериго оставался неумолим. Пришлось смириться. Раздоров хватало. Мария потихоньку заняла свое место в ее новом достаточно необычном шумном обществе, где много говорили, причем одновременно.
Жили все вместе, в одном большом доме, с отгороженным тут же местом для скотины.
Две свиньи, птицы рано начинали жить. В их с Альмериго углу было слышно посапывание, похрюкивание, крики гусей, гоготанье уток. Она молчала, зная, что со временем все переделает по-своему. Главное закрепиться, потом она им докажет, сейчас рано. Альмериго почти восстановился, но требовал заботы. Она кормила всю семью, ухаживала за неизвестно почему свалившейся, скорей всего, по старости, матерью Альмериго. Женщина почтенного возраста, в общем-то крепкая, войну перенесла, а вот радости возвращению сына не постигла. Занемогла. Марии пришлось взять все заботы на себя. Она не возражала, изучала язык, становясь потихоньку настоящей хозяйкой большого итальянского дома. Альмериго окреп, вовсю помогал ей, поддерживал.
Их стало трое. Родился первенец, мальчик. Красивенький такой, со смешанными чертами — русскими и итальянскими. Получилось. Черненькие выразительные глазки, итальянский овал. Назвали Иван, по-русски. Не то чтобы Мария сильно скучала по России, просто хотелось утвердиться, проявить маленький ее кусочек через сына. Утвердить себя через него.
Синьора, мать Альмериго, ушла скоропостижно, оставив невестке не буквально в собственность, а фигурально большой дом и хозяйство. Мария со рвением взялась перестраивать, сначала отделив стеной от их проживания животных, а потом совсем выселила их в большой пустой сарай. Значительно увеличилось пространство дома. Она не понимала, зачем держать в доме животных. Италия теплая, может, раньше были холода, но сейчас животным просторнее и хорошо в сарае. Там же хранили амфоры с вином. Появился второй мальчик, назвали уже по-итальянски Эмилио. Мария уступила. С голубыми русскими глазами, белыми кучеряшками. Дом стал большим уютным гнездом от ее стараний. Выделила несколько комнат, устроила их в итальянском стиле, красиво обставив мебелью. Она старалась, получилось много места, с верандой и столом, за которым по выходным собирались все есть пиццу. Заказывали в местной пиццерии. Ее шеф, друг Альмериго, лучший пиццерийщик во всей Италии, делал их сам в печке. Или ели то, что она готовила с особым чувственным удовольствием. Ее наконец признали. Зазывно улыбались, когда она, принаряженная, как положено итальянским женам, шла по улице, широко улыбаясь своими русскими глазами, крича «Салютте»». Ей отвечали из дворов «Салют, Мария». От этого становилось хорошо, радостно на душе.
Признали.
Жили трудно, едва поспевала. Альмериго вошел в силу, что выразилось в появлении еще одного мальчика, видимо, мальчиков не хватало.
Он старался. Назвали Лучано, по-итальянски, это уже и не волновало Марию, ее признали. Мальчик получился необыкновенной красоты. С огромными, голубыми глазами, ободком кудряшек, овевающем его микеланжеловский лик. Мария особенно, как-то с удивлением смотрела на него как на лучшее свое творение, совершенство. К ним зачастил один из многочисленных родственников Альмериго. Он жил неподалеку в огромном старинном замке со статуями и фонтаном. Правда, замок к тому времени совсем обветшал, статуи облупились под натиском жаркого, временами палящего итальянского солнца. Полы провалились, трудно переходить из зала в зал. Главный центр замка-палаццо, с уходящим в небо куполом, соединяющий сверху пространство ровно посередине стрелой, сохранился. Он собирал семью по воскресеньям. Садились, как раньше, играли старинную музыку итальянских композиторов струнными инструментами, поднимая смычками одновременно звуки ввысь, к Творцу. Музыка расходилась волнами по всей округе, будоража сердца недоуменных соседей.
