Очевидно, главное здесь – умение этого академического учёного сопрягать абсолют и жизненную материю. В начальных главах, где Ю. Степанов пытается вывести формулу экзистенции – «Я существую», – появляются живые страницы, документально раскрывающие абстрактную, кажется, формулу «экзистенционал с человеческим лицом». По сути, перед нами – изящно упакованные в философскую оболочку мемуары о лицах и ликах прошлого: врезавшийся в детскую память легендарный лётчик-герой Виктор Талалихин, подвижники науки и культуры и среда их «обитания» – Московский государственный университет, библиотека с редкими изданиями, национальные музеи-заповедники…
На развороте первого раздела «Под знаком экзистенционала» – панорамная фотография Москвы-реки с видами Воробьёвых гор. Отмечая места студенческих встреч и клятвы Герцена и Огарёва, автор отмечает и «бровку», на которой, по мысли В. Мухиной, должна была стоять после триумфа в 1937 г. её скульптура «Рабочий и колхозница». Такие знаковые моменты, согласно замыслу автора книги, и составляют – вместе с явлениями литературы, философии, искусства и самой жизни – загадочный материк «Воображаемой Словесности», вполне, добавим, отвечая знаменитой формуле ХХ века: «Мир как Текст».
В целом книга состоит из пяти разделов, каждый из которых представляет ту или иную грань развёртывающейся перед нами умозрительной панорамы. Если первый посвящён проблеме переживания существования, экзистенции – через духовный опыт Л. Толстого, Достоевского, Пруста и др., то второй «Под знаком «Логоса» – словесно-творческим принципам осмысления экзистенции, а также проблеме свободе воли как свободе выбора у В. Соловьёва и А. Лосева; третий – «Под знаком «Изоса» – искусству как второй реальности в сопряжении со словесностью; четвёртый – «Под знаком «Антилопы» и «Химер» – феномену «маловысокохудожественной» литературы, «что развивается рядом с Великой Российской Словесностью как прислонившаяся к Великой» (т.е. речь идёт о таком распространённом явлении, как словесность второго, третьего и др. рядов, которая не может существовать без опоры); пятый – «Под знаком «Притихло» и «Гайто Газданов», где соединение двух величин, картины Н. Дубровского «Притихло» и прозы русско-осетинско-французского писателя-эмигранта, отражает состояние русского мира в период (пред) революционных перемен.
Однако, как бы ни был широк и значителен привлекаемый автором жизненный и художественный контекст, наибольшее место в его книге уделяется русской словесности, что позволяет назвать «Мыслящий тростник, или Книгу о «Воображаемой Словесности» своеобразной историей литературы – в контексте живописи, музыки, скульптуры и др. Хотя сам автор со свойственной ему поисковой активностью ставит здесь предупредительный знак: по его мнению, это всё-таки «нечто иное, что, может быть, не имеет ещё специально «исторического названия» – история «русской жизни»… Впрочем, под сей экзистенциональный слоган можно подвести и его знаковый словарь русской культуры «Константы», и другие его книги и статьи, посвящённые загадочной субстанции – «Воображаемой Словесности»…
Алла БОЛЬШАКОВА
Статья опубликована :
№39 (6340) (2011-10-05) 3
4
35
6
7
8
9
10
11
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
![CDATA[ (function(w, d, n, s, t) { w[n] = w[n] []; w[n].push(function() { Ya.Direct.insertInto(74260, "yandex_ad", { stat_id: 3, site_charset: "windows-1251", ad_format: "direct", type: "600x60", border_type: "block", header_position: "bottom", site_bg_color: "FFFFFF", header_bg_color: "CC9966", border_color: "CC9966", title_color: "996600", url_color: "996600", all_color: "000000", text_color: "000000", hover_color: "CC9966", favicon: true }); }); t = d.documentElement.firstChild; s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "http://an.yandex.ru/system/context.js"; s.setAttribute("async", "true"); t.insertBefore(s, t.firstChild); })(window, document, "yandex_context_callbacks"); ]]
Этюды в серых тонах
Библиосфера
Этюды в серых тонах
КНИЖНЫЙ
РЯД
Роман Сенчин. На чёрной лестнице . – Аст/Астрель, 2011. –352 с. – 5000 экз.
Роман Сенчин – писатель третьего эшелона. Он не принадлежит к числу мировых знаменитостей, «живых классиков», к которым наперегонки бегают за благословением политиканы. Он не относится к числу процветающих литературных бизнесменов, застолбивших за собой разные участки и закутки книжного рынка (эта дама пишет слюнявые книжки, а эта – слезливые, вот это – гражданин начальник над цехом по производству бр-р-рутальных зубодр-р-робительных боевиков, а это – владетель зыбких замков, рождённых в перистых кокаиновых облаках, и т.д.). Он относится к разряду «широко известных в узких кругах», и это не издёвка, а определение. О литераторах первых двух категорий знают многие, но большинство – понаслышке, не прочтя из их сочинений ни строчки. Таких, как Роман Сенчин, либо не знают вовсе, либо знают очень хорошо. Для вдумчивой, склонной к самоуглублению публики, которую язык не повернётся обозвать богемой, его имя – не пустой звук. Он – постоянный автор «толстых» литературных журналов, участник писательских семинаров, его сочинения входят в шорт-листы литературных премий.
Новую его книгу «На чёрной лестнице» можно было бы назвать сборником рассказов о неудачниках, но это будет несправедливо. Неудача может постигнуть лишь того, кто стремился к чему-то. А у этих людей, будь то журнашлюшка из «Эфира» или стареющие балбесы-переростки из рассказа, давшего название сборнику, в жизни ничего похожего на цель, сверхзадачу нет. Так что звания неудачников сенчинские герои не заслуживают. Да и героями их нельзя назвать даже в литературном смысле. Это персонажи – да, прописанные сочно и выпукло, тщательно и достоверно, – но не герои. Не злодеи и не подлецы. Злодей творит зло, а подлец подличает по своему желанию, по своей воле. А у сенчинских персонажей воля отсутствует, как у некоторых людей отсутствует способность писать и разуметь написанное. Это куклы, которых дёргают за ниточки менее безвольные люди, обстоятельства и даже потреблённые внутрь жидкости. И один прибор, о котором ниже…
Таков, например, центральный персонаж рассказа «Репетиции», открывающего сборник. Он едет через полстраны поступать в театральное училище потому, что прилип к самодеятельному театру и, кроме как кривляться на сцене, мало что умеет. В Москве, засыпавшись в первом экзаменационном туре, просаживает все деньги в игровом автомате, потому что ему насоветовала «попробовать» девица за барной стойкой. Вернувшись в родной городок, он хочет распрощаться со сценой («Лицедейство всё это… Хочу на исторический попробовать. Когда-то историей увлекался очень»). А узнав от девушки, прежде игравшей в их труппе, что режиссёр соблазнил и бросил её с ребёнком на руках, преисполняется благородного негодования и готов растерзать негодяя, но… «Водка распалила, а пиво теперь слегка тушило, смягчало». И уже нет стремления вонзить режиссёру нож в сердце, и несостоявшийся мститель готов и дальше приплясывать в свите местечкового альфа-самца. До тех пор, пока тот не скажет «пшёл вон».
Нельзя определить, счастливы или несчастны все эти люди. Что двигало двумя пришибленными кризисом (экономическим и среднего возраста) клерками из рассказа «Жить, жить…», которые намеревались покончить с собой, а потом вдруг перестали намереваться? Им и самим невдомёк: «Прошло уже полгода с той встречи, а мы всё ещё живы». «Жизнь… состоит из череды мелких неприятностей», – рассуждает писатель в рассказе «Новый реализм». Вроде как и жить особо незачем, но и давиться на первом попавшемся суку нет повода. Жизнь не то чтобы беспросветная – скорее, бестолковая.
Кроме шуток – так действительно живут миллионы. Довольны ли они? «Да так, более-менее» («Жить, жить…»)
Прочитав сборник, нетрудно увидеть, кто же является истинным демиургом этого мира, ярким и сильным. Это его величество телевизор. Ему покорны все возрасты и все сословия. Преуспевающий газетчик («Эфир») мечтает «у телевизора посидеть» – как о труднодостижимой нирване. Замотанная продавщица («Пусть этот вечер не останется…») поддерживает себя мантрой – «Успеть бы к комедии на ТНТ». Счастливая семья («Суббота»), сама того не замечая, живёт ВОКРУГ электронного домашнего божка:
