- При чем? - хитро щуря глаза, спрашивает Петька. - А вот при чем: к этой веревке, которую подобрал дядя Данило, оказывается, еще корова была привязана. Вот и я, хожу по базару, смотрю - у одного человека на груди болтается цепочка. Думаю: "Что она зря болтается? Давай-ка я возьму ее". Потянул цепочку, а за ней выскочили часы. Человек цап меня за руку... Ну, дальше вам неинтересно слушать.
- Да, печальный случай на водном транспорте, - сказал Володя. - Ну, ничего не поделаешь, придется вместо хлеба довольствоваться сном. Ложись, ребята, вечером я вам что-нибудь достану покушать.
Все улеглись возле Петьки, но никому не спалось. Да какое тут могло быть спанье, если у каждого в животе кишка кишке жалобную песню пела! Петька, все время посматривая на мою одежду, вдруг спросил:
- А знаешь ли ты, что цыган в феврале уже продает шубу? Правда, сейчас еще начало зимы, но все равно, зачем на себе таскать много одежды? Считай, сколько на тебе всякой всячины понадевано: рубашка нижняя, верхняя, пиджачок, пальто. По-моему, пиджачок-то у тебя как раз и лишний, его просто не к чему носить, он только плечи оттягивает, а за него любой ковригу хлеба может дать.
При упоминании о хлебе Володька и киргизенок даже вскочили на ноги. Подойдя ко мне, они пощупали материал и кивнули головами, что означало: пиджачок действительно стоил ковриги. Я поглядел на Люсю и понял, что она тоже была на стороне Петьки. Но мне все-таки очень жалко было снимать его.
"Если продадут, - думал я, - где потом такой пиджачок достанешь?"
Петька, увидев мою нерешительность, стал уговаривать.
- Ты не бойся, - говорил он, - без пиджака не останешься, я потом тебе такой достану, что ахнешь.
Взамен пиджака он обещал мне достать чуть ли не шубу английского короля. Петька сначала примерил пиджак на себя, потом свернул, как делают продавцы в магазине, и хотел было направиться к люку, но его задержал Володя.
- Пиджак пойдет продавать Тухтусун, - сказал он.
Киргизенок тут же схватил пиджак и побежал к люку.
Говорят, ничего нет хуже, чем ждать и догонять. Эта пословица совершенно верная. После ухода Тухтусуна нам каждая минута казалась часом, а час - целым годом. Я пролежал уже бока, а киргизенка все не было.
Но вот кто-то стукнул внизу, скрипнула ступенька лестницы.
- Тухтусун! - закричали все.
Однако шаги смолкли. Снова все впали в уныние.
Петька со скуки начал какой-то рассказ, но его никто не слушал, и он на половине оборвал его.
Тухтусун появился внезапно. Мы даже не слышали, как он пробрался на чердак. Он стоял перед нами и держал в одной руке ковригу белого хлеба, а в другой - связку сушеной рыбы. Его лицо от улыбки расплылось в полный круг и было похоже на смеющуюся луну, какую рисуют в детских книжках. Тухтусун положил пухлую ковригу на очень пыльный бак, нажал на нее своим грязным кулаком, а когда отпустил, она снова вспухла.
- Кушайте, - сказал он и бросил рыбу прямо в нас.
- Вот теперь можно ехать в Ташкент, - сказал Володя.
Он разделил хлеб на равные части, и через четверть часа от хлеба осталось одно воспоминание. А пока ели, Тухтусун рассказывал о чудном городе Ташкенте, где растет сладкий виноград, который прохожим прямо сам в рот валится. Я еще ни разу не пробовал винограда, поэтому мне хотелось как можно быстрее попасть в этот город. Но только мои друзья как будто совсем не думали о дороге.
"Надо же идти за билетами, - думал я, - сам вчера видел, в кассах за ними такая очередина, чего доброго еще не хватит. У Тухтусуна в кармане есть деньги, вот пусть и бежит в кассу".
Но Володя, наперекор моим мыслям, взял в руки свою книгу и сказал:
- После вкусного обеда по закону Архимеда надо почитать.
К нему подсели остальные, и он начал читать вслух.
Я сначала на его чтение не обращал внимания, а потом заслушался и даже позабыл про дорогу. Володя читал нам о бесстрашном герое Василии Ивановиче Чапаеве, Помню, когда Володя дошел до его гибели, я чуть не заплакал: очень уж жалко было такого храброго человека.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕГОН
Когда Володя захлопнул книгу, на улице был уже вечер.
- Ребята, мы, наверное, опоздали на поезд! - закричал он. - Собирайтесь, бежим скорее.
Нам особенно собираться было нечего. Я схватил концертино, сунул под мышку, а остальные уже были готовы, все имущество у них находилось на плечах. Выйдя на улицу, Володя через какие-то переулки вывел нас к железной дороге. И вот мы уже бегаем между поездными составами.
- Ребята, куда вы идете? - спросил я. - Надо же сначала взять билеты, а то нас не пустят в вагон.
- Какой тебе нужен билет? - заворчал Володя. - Знай себе иди и помалкивай.
- А как же без билета? - смутился я.
- Для наших плацкартов билеты не нужны, - поясняет Петька, - мы особые люди, и кондуктора нам оставляют особые места.
Может быть, на чердаке я не поверил бы Петьке, но сейчас, глядя на уверенную, смелую походку его, я поверил и пошел за ним на "особые места" со спокойной душой.
- Дяденька, куда этот поезд идет? - то и дело спрашивал Володя.
- В Ростов... В Ярославль... На Харьков... В Одессу, отвечали ему незнакомые люди.
- Это все не наши, - с горечью отзывался Петька.
И вот наконец сказали:
- Скорый, идет в Ташкент.
- Держитесь за мной! - будто командир, закричал Володя и стал карабкаться на тамбур.
- Куда вы претесь, бараньи головы! Марш отсюда! - охрипшим голосом заорал проводница.
Пришлось бежать к другому вагону, но там тоже нас встретили примерно такими же словами.
- Неправда, - говорил Володя, - все равно уедем.
Но тут сверчком запел главный кондуктор.
- Жалко, что опоздали, - почесывая затылок, проговорил Володя. - Ну ничего, один перегон проедем в собачьих ящиках. По ящикам, ребята! Петька, всунь Ванятку в этот ящик.
Петька втиснул меня в ящик и побежал искать себе место. Только я успел подобрать ноги, как тронулся поезд, а Володя на платформе все еще командовал:
- Люся, куда бежишь, лезь скорее сюда! Петька, атанда, стрелок!
Последний раз я услышал шлепанье Петькиных ботинок, и шум колес заглушил все.
"Успели ли сесть ребята? Может быть, их поймали и я один еду неизвестно куда?"
От этих мыслей меня бросает в дрожь. Впрочем, тут и так холодно, через щели пронизывающий леденящий ветер пилит мое тело. Лицо засыпает снежной пылью.
Пролежав час, я уже не могу шевельнуть ногами, мне кажется, что они примерзли к стенке ящика. Поезд мчится, пролетают огоньки каких-то станций, а он не думает даже останавливаться. Я начинаю кричать, но мой крик заглушает дробный перестук колес. И вот я чувствую, что у меня начинают слипаться глаза.
"Если глаза закроются, - думаю я, - тогда уж наверное умру". Стараюсь протереть их, но руки совершенно застыли. Кое-как дотягиваюсь до глаз. Это, оказывается, на ресницах застыли капельки слез. Я готов сейчас попасть в руки любому милиционеру, пусть бы что хотел, то со мной и делал, только бы остановился поезд.
Но поезд мчится все быстрее и быстрее, а машинист, наверное, и не подозревает, что под одним из этих вагонов погибает чумаевский мальчик Ванятка. Наконец меня начинает клонить ко сну, и я перестаю чувствовать режущий пронзительный ветер. Мне как-то становится тепло-тепло. Ни руки, ни ноги больше не ломит. И вдруг в этом же ящике чувствую дыхание второго человека.
- Кто это? - спрашиваю я.
"Спи, спи", - слышу голос Строганова.
И вот вместе с ним я уже еду в мягком вагоне. Строганов укрывает меня теплым пальто и спрашивает:
"Ну, не отогрелся еще? Подайте мальчику чаю", - приказывает он проводнице.
Проводница подает стакан, но у меня он выскальзывает и со звоном падает на пол. Я опускаю голову вниз, а когда поднимаю, то ни Строганова, ни проводницы уже нет. Я стою один, окутанный каким-то серым туманом. Из этого тумана вдруг появляется киргизенок Тухтусун. В его руках несколько виноградных гроздьев, какие я видел на витрине винного магазина.
"Кушай, Ванятка", - говорит он.
Но только я потянулся рукой, как раздался страшный гром.
Я открываю глаза. Это, оказывается, остановился поезд.
- Живой еще? - после лязга буферов почти одновременно послышались голоса Петьки и Володи.
- Ж-живой, - ответил я. - Только вытащите скорее отсюда, у меня совсем застыли ноги.
- Что ты! - воскликнул Петька. - На этой станции даже носа нельзя показывать.
- Ребята, я же совсем замерзну.
- Ничего, в Ташкенте растаешь, - сказали мои приятели и побежали прочь, потому что поезд снова тронулся и уже набирал скорость.
ПО ДОРОГЕ В ТАШКЕНТ
- Тухтусун, скоро ли будет виноградный Ташкент? - спрашиваю я.
Киргизенок прищуривает и без того узкие глазенки и тянет:
- Э-э, до Ташкента еще птица без отдыха не долетит.
Два месяца мы уже в дороге, а конца ее не видно.
Ташкентская дорога мне напоминает ручей, несущий свои воды неизвестно куда, а наша труппа-компания - щепку, плывущую по нему, которую то задержит камешек, то закрутит водоворот, то прибьет к какому-нибудь берегу.
