Девица не возвращалась. Видно, встретила кого-нибудь из своих.
«Поня-ятно, – он протянул обиженно. – Сколько волка ни корми…»
Мелькнули горбатые контуры виадука на гигантских опорах. «Ух ты!» – он понял, что имел в виду Тимур. Сотни автомобилей вползали на широченный мост. Съезжая по другую сторону, сплошной поток растекался на два рукава: красно-желтые огоньки на черном бархатном фоне выписывали огромный сияющий крендель, являя глазу даже не двадцать первый век, а какой-то и вовсе неведомый, марсианский.
В динамиках над головой зашуршало.
– «Уважаемые дамы и господа! Говорит командир поезда. Мы прибываем в столицу России – город Москва. Международная компания „Беркут – сверхскоростные магистрали“ и поездная бригада благодарит за ваш выбор и выражает надежду, что в следующий раз…»
Он решил приготовиться заблаговременно. Подергал молнию на чемодане. Убедившись, что застегнуто надежно, надел пальто и вышел в тамбур.
Девица наконец появилась. Нацепила курточку. Встав на цыпочки, потянулась за чемоданом. Он следил сквозь стеклянную дверь. «Вертихвостка. Пустышка. Про таких говорят – ни с чем пирожок».
Качнувшись напоследок, поезд замер. Оставалось дождаться проводника.
На платформе, прямо напротив, стоял долговязый парень с букетом, упакованным в целлофан. Долговязый крутил головой, кого-то высматривая, и, видимо, высмотрел: воздев букет, как зажженный факел, кинулся в сторону.
«Странно, а где же все?..» Только теперь заметил: пассажиры толпятся в другом тамбуре. Испугавшись, что не успеет, он подхватился с места. Но торопился зря. Пожилая пара еще возилась с чемоданами.
Старик, его вчерашний благодетель, выставил на платформу последнее багажное место и махнул рукой, подзывая носильщика. Человек с лицом азиата – в переднике и с желтой металлической бляхой – налег грудью на телегу. Он ждал привычного: Па-аберегись! – но азиат топтался неловко, объезжая группу молодых людей, которые не потрудились расступиться.
Перехватив чемоданную ручку, он хотел их обойти. И тут увидел букет – тот самый, в прозрачном целлофане. Алые розы поникли, точно факел прогорел. Вероломная девица всплескивала руками – не иначе, делилась впечатлениями от долгой поездки. Пожав плечами, он двинулся к зданию вокзала, таща за собой громыхающий по платформе чемодан.
– Эй ты! – кричали кому-то вдогонку. Он шел, не оглядываясь.
– Това-арищ Руско! «Меня?!»
– Чо, банан в ухе? Зову, зову… «Откуда она узнала мою фамилию? Ах, да! Это же я сам, когда предъявлял паспорт», – вспомнил, краем глаза провожая тележку, заставленную чемоданами. За тележкой шла пожилая пара. В профиль они напоминали камею.
Похоже, носильщик понял его взгляд по-своему. Затормозив на мгновение, показал глазами: чемодан – телега? Он не успел ответить: старик поднял палку с набалдашником и ткнул носильщика в спину. Азиат втянул голову в плечи.
Он чувствовал, как тает его благодарность к старику, растекается грязной лужей по зашарканной платформе.
– Тот человек… Ну, ты ищо грил – мешок…
– Что-что? – он недослышал, скорее прочел по ее губам, одновременно уловив явственный запах спиртного. И взгляд – неверный, плывущий.
Долговязый приблизился и остановился в двух шагах.
– Тебя встречают? – она заговорила громче. – Можем подвезти. У нас ауто.
– Спасибо, – ответил вежливо, но твердо. – Я на метро.
– С ко-офером? – девица протянула удивленно.
– А что, с чемоданами не пускают?
– Ева, ты идешь? – ее кавалер, видно, не выдержал. Она кивнула, не оборачиваясь.
– Ну… Было приятно познакомиться. – Махнула шуршащим букетом. – Можа свидимся когда…
Пройдя сквозь строй таксистов, предлагающих свои услуги, и каких-то сомнительных личностей с табличками «Комнаты, квартиры – посуточно», он вошел в здание вокзала-близнеца. Авторы газетных статей не слишком преувеличивали: те же ряды пластмассовых кресел, книжные киоски, лотки с сувенирами. «Если бы не реклама…» – приглядывался, привыкая к навязчивой пестроте.
На постаменте в центре зала белела огромная сахарная голова. То есть, конечно, мраморная.
«У нас – Ленин, а у них?..» И замер, будто не поверил своим глазам. Косая челка, усики над верхней губой. Пассажиры, сновавшие туда-сюда, не обращали никакого внимания…
– Чо стал? Шевелись! Пихнули чувствительно, можно сказать, больно.
– Простите, я…
– От желтые, ничо-то им не деется. Чисто тараканы. Понаедут, мля, и стоят… – женщина в длинной распахнутой шубе (о такой мечтают его сестры) обдала его яростным взглядом, будто плеснула кипятком.
«Сумасшедшая, просто психичка какая-то… – Он спохватился: – Надо было ответить. Поставить на место, сказать…» – вытянул шею, высматривая хамоватую дамочку, но та уже исчезла в толпе.
Глупость, но неприятный осадок остался. И не заметил, как вышел на площадь. По другую сторону проезжей части, запруженной машинами, высилась остроконечная башенка в псевдовосточном стиле: вчера утром он попрощался с ее сестрой-близнецом. Повернул голову, ожидая увидеть высотку (кажется, «Ленинградская» – москвичи знают, для жителей других городов просто молотовская, одна из восьми). Но на месте высотки, визитной карточки советской столицы, здесь, в их Москве, высилось массивное здание с круглым куполом – нечто вроде древнеримского Пантеона. Только больше и величественнее.
Он вспомнил: «Volkshalle... – Зал народа. Главный храм нового государственного культа России, пришедшего на смену традиционному христианству. – Действительно, впечатляет…» Сотни ламп, вмонтированных в различные элементы здания, пронзали небесную тьму.
На курсах им показывали документальный фильм: торжественная служба, посвященная Дню весеннего равноденствия, главному российскому празднику. На амвоне государственные деятели и служители культа. Строгие черные костюмы и золотые облачения – плечом к плечу. Расходясь от подножия широким амфитеатром, замерли десятки тысяч прихожан. Стилизованные факелы, напоминающие свечи, освещают лица тех, кто допущен в храм. Голос за кадром: «Единая российская нация приветствует своих духовных вождей…»
Когда зажегся свет, Геннадий Лукич спросил: «Ну и как вам?» Все молчали. Шеф ответил сам: «По сути, конечно, мракобесие, с нашей точки зрения – фарс. Но обратите внимание, как действует на нестойкие души. Не в пример, – шеф обвел курсантов внимательным взглядом, будто заглянул каждому в душу. – Не в пример нашим транспарантам, портретам вождей и разной прочей… А?» Все обмерли: если шутка, то – странная, пугающая…
Помедлив, Геннадий Лукич продолжил: «Наша идеология устала. На что уж металл прочен, но и он устает. В свое время с этой проблемой столкнулись и наши заклятые соседи, – казалось, шеф беседует сам с собой. – Чтобы оживить народ, требуется серьезная встряска…»
После лекций он всегда выходил окрыленным. Томясь на университетских семинарах, искренне жалел своих коллег-аспирантов, которым не довелось встретить такого блистательно смелого педагога. «Если нам – так, как же преподают настоящим кадровым сотрудникам?»
Их курс, который курировал Геннадий Лукич, считался любительским. Физик, работающий в научном институте, химик-лаборант, музейный работник, служащий интуристовской гостиницы, слесарь-наладчик с «Электросилы». Ну и он, филолог-китаист. Гуманитариев его сокурсники не жаловали, между собой называли балаболками.
Вглядываясь в контуры Volkshalle, он наконец понял, что шеф имел в виду: рядом с этой сияющей громадой даже он, человек, исповедующий подлинные идеалы («Ну да, подлинные», – повторил, будто прислушался к себе), чувствует себя ничтожным. Меньше муравья.
«Зачем я здесь? – Остро, до боли под ребрами, захотелось вернуться обратно. – К нашим». Великое, всеобъемлющее слово, как Земля, но не эта, летящая в безвоздушном пространстве голого технического прогресса, а надежная и прочная – которая стоит на трех советских китах: равенства, братства, счастья.
Так он подумал и сам себе удивился: «Эко меня!»
Наставляя его в дорогу, Геннадий Лукич предупреждал: впервые оказавшись в России, наши люди, подчас даже самые стойкие, теряют почву под ногами. Ненадолго. Потом, как правило, справляются. Но есть и такие, у кого сносит крышу. Он догадался: нем-русское выражение шеф употребил намеренно, чтобы лишний раз подчеркнуть: обыкновенный сумасшедший не виноват, заболеть может каждый.
Но те, у кого сносит крышу, просят политического убежища. Обращаются к российским властям.
Оглядев сияющую громаду, он отвернулся равнодушно, будто повторил ответ, который дал Геннадию Лукичу: «За меня можете не беспокоиться».
Вдоль серых стен подземного перехода, на корточках, притулившись друг к другу, сидели десятки людей: сутулые спины, черные куртки – по большей части азиаты, но взгляд выхватывал и славян. Азиат-носильщик будил жгучую жалость, эти – тревогу и страх. Казалось, от их сплоченной общности исходит густая волна: смертельной усталости и в то же время потаенной враждебности – тяжелой, будто запах давно не мытого человеческого тела. Этот запах его преследовал, пока он не скрылся за стеклянной перегородкой, загораживающей вход в метро.
