– Значит, вы не замолвите за нас слово? Я надеялся на обратное. Все-таки я подозреваю, что Король Полония прибыл инкогнито с единственной целью…
– Если так, он был введен в заблуждение. Никто его не воодушевлял.
– И не было любовных писем от Королевы?
– Ни одного, сир.
– Так его поэтому похитили? – Лорд Шаарьяр еле заметно ухмыльнулся.
– Ваша мысль чересчур извилиста, милорд. Я утратил ее нить.
– Подозреваю, что мой племянник умерщвлен, потому что пытался шпионить за Ее Величеством. Подозреваю, что Король Касимир похищен, потому что надеялся тайно посвататься к Королеве.
Лорд Монфалькон засмеялся.
– Мы в Альбионе, лорд Шаарьяр, вовсе не дикари! Наша дипломатия куда утонченнее!
Маврский лорд рывком отодвинул кресло. Он был угрюм, но старался не подать виду или разогнать хмурь.
– Я должен принести свои извинения, милорд.
– Добрый милорд, ваши извинения приняты. Ваше предположение куда более забавно, нежели могло бы быть оскорбительно!
Лорд Монфалькон поднялся и обнял сарацина, пытавшегося улыбнуться.
– Я должен заверить вас в нашей преданнейшей дружбе. Мы восхищены Арабией более всех прочих стран…
– Как и мы восхищены Альбионом. Завтра, когда прибудет Всеславный Калиф…
– Наше партнерство не нуждается в традиционном союзе для того, чтобы продлиться тысячу лет.
– Мы заботимся о Королеве, а равно об Альбионе.
– Они суть одно.
Наверху безумица отползла, елозя ладонями и коленями по пыли, к очередному наблюдательному пункту, в коем сквозь крохотное, едва ли заметное с пола окошко стала наблюдать за мастером Эрнестом Уэлдрейком: как тот, обнажен и обвешан златыми цепями, преклоняет колени перед госпожою, любезной леди Блудд, а та пригубливает из кубка в его руке, и потешная корона криво нависает над ее глазом, и хлыст не спеша ожигает поэта, а тот экстатически пресмыкается и мычит имя, коего безумица не распознала. Поскольку сцена была вполне привычной, безумица поползла вперед в поисках какого-то развлечения посвежее. Еще десять минут – и она, как обычно, смогла прильнуть к мышиной норке, ведущей в спальню лорда Ингльборо, но старого лорда в данный момент не было. Безумица недолго наблюдала его катамита, Клочка, что играл с войском деревянных солдатиков, однако господин так и не вернулся. Она заизвивалась далее, дабы узреть, как поживает связь сира Танкреда и леди Мэри Жакотт. Она весьма ревновала к сей связи, казавшейся столь идеальной. Она завидовала ей тем паче, что сама нуждалась в рационе Романтики и Интриги скорее, нежели в Чувстве, что зачастую ее опечаливало. Она никогда не знала любви, какую сир Танкред дарил леди Мэри, хотя и грезила однажды обладать таковой.
Увы, для безумицы то был скучный маршрут. И сир Танкред, и леди Мэри пребывали в отлучке. Лорд Рууни храпел в официальной униформе на рабочем столе, черную бороду его прижимали к губам зеленые брыжи, запятнанные сливками. Сир Амадис Хлебороб, также сидючи за столом, корпел над балансами и расписками, перебирая их чернильными пальцами. Уна, графиня Скайская, разоблачалась, избавляясь от усложненного платья, облачась в каковое она услаждала сарацинского посланника от имени Королевы. В кабинете лорда Монфалькона никого и быть не могло, так что безумица решила не спускаться по ведшему туда желобу. Она раздумывала о визите в сераль, но и сия мысль привела ее в уныние. Какое-то время безумица рассматривала фигляров, что репетировали пантомиму, кою им предстояло исполнить завтра на празднествах Двенадцатой Ночи, однако символическая драма занимала ее не слишком. Она возвращалась в свою крипту, минуя пыльное, увитое паутинными фестонами стекло позабытой оранжереи, когда заметила тень, кравшуюся к тайному входу лорда Монфалькона, и приостановилась, скрыта сумраком, дабы посмотреть, кто же навещает Канцлера.
То оказался Лудли. Он был весел.
Безумица всем своим длинным телом подалась назад, чтобы Лудли его не увидел. Сей лукавец, вне сомнений, нанят Монфальконом и являлся за инструкциями. Полонийского короля спасут наутро. Безумица подслушала обсуждаемый план. Прихмыкнула, мотнув головой в знак восхищения обоими ее героями – Монфальконом, о коем грезила как об отце, и Квайром, коего алкала как любовника. Что до плана, пока все шло как по маслу.
Глава Девятая,
В Коей Королева и Ее Вельможи Отмечают Двенадцатую, и Последнюю Ночь Йольского Празднества
Всосав поглубже мундштук табачной трубки, Уна Скайская привольно раскинулась на гобеленовой кушетке. Она возлежала на лесных пейзажах (Охота, Нимфы и Фавны, Диана и ее Девы) пред пышным огнем – вертюгаль перекошена криво висящим колоколом, корсаж ослаблен, воротник газовой ткани полускрывает увитую жемчужными нитями голову, – наслаждаясь минутой-другой перед празднествами и церемониями, каковые, будучи подругой Королевы, обязана была посещать. Она погладила оранжевую спинку огромного кота, улегшегося спать на кушетке, и всецело предалась табакокурению, пока в соседней комнате служанки подготовляли остаток ее туалета.
Графиня ненавидела почти все общественные мероприятия, особливо же те, что предполагали какое-нибудь ее участие: ныне вечером Королева попросила ее возглашать программу в начале всякого отделения, иначе говоря, она обязана присутствовать на всем праздновании Двенадцатой, от Вручения Даров до Финального Пиршества, кое явно продлится до самого утра. Хуже того, всю первую половину вечера нужно пробыть на льду Западного Минстера, где река промерзла столь основательно, что сделалось возможно возжечь костры и зажарить свинью (прошлой ночью предприимчивый веницейский трактирщик проделал сие к значительной своей выгоде), и Уну проберет до костей, как и, разумеется, всех прочих; и, подобно всем прочим, она злоупотребит подогретым кларетом, что избран официальным питьем и наисущественнейшим источником тепла. Ну а позднее явится в изощренных костюмах Маскерад Великого Зала, а с ним и дальнейшее неудобство, ибо Уна обречена запекаться в наряде норны Урд. Равные страдания не минуют и остальных: покажутся Тор, Один, Хелья и другие, Глориана же предстанет Фрейей, Королевой Богов, в сюжете мастера Уэлдрейка, именуемом «Канун Рагнарёка», из северных мифологий и в честь Великого Полония, что господствует на обоих брегах Балтийского моря. Уна, чьи владения и родной дом помещались на большом острове Энис Скай далеко на севере от Альбиона, была знакома с данными богами не понаслышке, находила их пантеон на редкость скучным и испытывала отвращение к нынешней придворной моде на новизну, отодвинувшей ее любимые классические сюжеты на задний план.
Трубка выгорела, и Уна, вздохнув, поднялась, дабы расправить одежды и дать служанкам завершить ее наряд, облачить ее в накидку красного бархата, отороченную малахитово-муаровым мехом, затенить ей лицо большим капюшоном. Служанки эскортировали Уну до внешней двери ее покоев (в сущности то был отдельный дом, встроенный наподобие многих иных в основную структуру дворца и выходивший на обширный двор, в центре коего плескалось декоративное озеро с приличных размеров искусственным островом). Королевские сани с кучером на козлах ожидали ее, и лакеи в гипертрофированных тэм-о-шэнтерах с кокардами, коротких парчовых табардах и шаровидных набедренных штанах с разрезами прислуживали ей, пока она всходила в салон, дабы нырнуть во тьму и мягкие подушки. Крик, треск – и повозка, кренясь на рессорах, отправилась в короткое свое путешествие по окружности тропы к куда более изысканному фасаду укромного входа в Королевские сады и сборищу стражей, смыкающих ряды по командам лорда Рууни, чье дыхание серебрило воздух при каждом взрывном стаккато, напоминая Уне о холоде. Спрятав руки в муфту под капюшоном, она горестно уставилась на темнеющий в дальнем окне декоративный сад, укутываемый снегом плотнее прежнего. Казалось, что зима углубляется и не прекратится, покуда не кончится с нею весь мир, – и Уна, содрогнувшись, вспомнила о зиме Фимбул-Винтер и вопросила себя с нездоровым любопытством, не наступает ли и вправду Канун Рагнарёка – и не накличут ли они Хаос и Древнюю Ночь, что поглотит их раз и навсегда. Она зевнула. Коли Властелины Энтропии и собрались вновь объявиться на Земле, как случалось в легендарном прошлом, она, может статься, приветила бы их с облегчением, по меньшей мере ввиду избавления от скуки. Она, конечно, и не думала верить в сии ужасные доисторические басни, хотя иногда против воли жалела, что они сплошь лгут и она не живет внутри них, ибо, несомненно, такая жизнь была бы более цветистой и возбуждающей, нежели нынешний век, в коем тупой Разум рассеял яркую Романтику: гранит, разбивающий ртуть.
С такими-то мыслями она приветствовала Королеву в платиновой короне, когда та ступила в салон.
– Клянусь Ариохом! Нынче ночью ты восхитительно аляповата!
