Саид-Аль-Рашид-Дербент стал медленно передавать, и красавица, слушавшая с опущенными глазами переводчика, кокетливо, стыдливо вдруг вскинула их на Потемкина и глянула ему в лицо уже не с восточной сдержанностью.
– Шустрый бесенок! – шепнул один сановник соседу.
«Вишь, кошечка какая… Того и гляди, нашего князя цап-царапнет», – подумал остряк генерал.
– Фу-ты, ну-ты! Отдай все, да мало… Ангелок персидка! – чуть не сказал вслух один старик сановник, стоя невдалеке от княжны и давно уж любуясь ею во все глаза.
Потемкин между тем спросил, какое дело привело княжну в Россию и в столицу и чем он может служить ей. Дербент начал речь, приготовленную, очевидно, заранее… и начал издалека, чуть не с потопа… Смысл был такой:
«Когда, по воле Аллаха, началась на земле великая распря и мир был потрясен и поколеблен злодеяниями суннитов и подвигами шиитов… тогда некоторый святой муж, пустынник, избранник Божий и последователь Магомета…»
Но князь вдруг прервал речь Дербента и попросил его предложить княжне пройти в кабинет и там объяснить свое дело.
По слову переводчика, все персияне, даже две старухи, двинулись с места, но Потемкин приостановил их и заявил, что достаточно, если княжна с одним переводчиком пройдет к нему.
Княжна тотчас охотно и весело согласилась. Ибрагим что-то пробурчал, но Дербент зарычал на него – и опекун покорился. Потемкин попросил жестом княжну идти вперед и двинулся за ней вслед, а Дербент, важно и с высока своего величия, озираясь на всю публику, зашагал за князем.
Когда все трое скрылись за дверями кабинета, в зале поднялся сдержанный говор. У всех на языке была, конечно, княжна. В группе сановников слышалось восклицание:
– Кошечка! Просто котеночек!
– Какая прелестница – каналья.
– Вон, батюшка, в Персии-то какие девчурочки водятся, хоть в карман сажай! – нежно говорил сенатор.
– А ведь наш князь на нее шибко зарился, – заметил капитан Немцевич.
– Замечательного ума девица. По-русски учится и скоро говорить начнет! – объяснял Баур кучке собравшихся вокруг него лиц.
На этот раз всем чаявшим приема пришлось дожидаться. Княжна просидела в кабинете около часу. Когда, вскоре после ее ухода со светлейшим, сунулся было в кабинет с докладом один адъютант, то мгновенно появился обратно в зале несколько быстрее и с физиономией, как сказывается, «ошпаренного». После этого уж никто не шел в кабинет и всякому вновь прибывшему курьеру советовали обождать и не соваться.
– Надо так полагать, что дело княжны незауряд важное или любопытное для светлейшего! – пошутил генерал-остряк.
Многие ухмылялись, переглядываясь…
Наконец дверь отворилась, князь весело смеялся и, нагибаясь насколько мог, вел гостью под руку… Княжна, несмотря на свои чрезмерно высокие каблуки, все-таки, казалось, вытягивалась и становилась на цыпочки, чтобы подать руку богатырю. Саид-Дербент шагал за ними.
Княжна Эмете, двигаясь чрез залу, произнесла несколько слов с расстановкой по-русски, с трудом выговаривая, но правильно и почти без иноземного акцента.
– Еще надо учить. Много учить! – говорила она, кокетливо заглядывая в лицо нагибавшегося к ней князя. – Я скоро… скоро… Тогда я без Дербент с князь говорить будет сама.
Все слышали слова княжны, и многие удивлялись чистоте произношения.
Светлейший не ограничился тем, чтобы проводить княжну до дверей залы. Он прошел далее… Свита княжны и Баур последовали за ним гурьбой.
К изумлению всех, князь проводил красавицу по всей лестнице до швейцарской и дождался, пока она села в карету и послала ему ручкой поцелуй.
Тогда он двинулся обратно, медленно переступая и тяжело поднимаясь по ступеням лестницы. Он шел усмехаясь и опустив глаза в пол, будто вспоминая или соображая нечто забавное и приятное вместе… На пороге дверей залы он остановился.
– Какова, господа, княжна? – сказал он громко, обращаясь ко всем и не глядя ни на кого в отдельности.
Ближайшие отвечали комплиментами.
– Предрекаю, господа, заранее, что княжна многих у нас в Питере очарует и одурачит. Помяните мое слово…
«Не суди по себе!» – подумали многие в ответ. Князь прошел в кабинет и продолжал прием просителей и докладчиков.
Разумеется, через часа два после разъезда из дворца всех присутствовавших на приеме, – вея столица уже знала, как князь принял, час целый беседовал через переводчика и, главное, как проводил до подъезда красавицу княжну.
Вечером многие уже решили, что княжне Эмете не миновать когтей влюбчивого и настойчивого невского Алкивиада.
У Зубова на вечере – гости и друзья его советовали ему взять под свою защиту, от распущенного нрава князя, сироту персиянку.
– Вы сами можете тоже хлопотать по ее делу до правительства, – говорили гости Зубова. – По крайней мере, честь при ней останется. А он ее загубит, ради праздности. Ведь этот срам на нас, на столицу ляжет.
Зубов отговаривался и не хотел вмешиваться, чтобы подливать масла в огонь, т. е. окончательно сломить свои отношения с князем.
– Я ему и не в силах помешать, коли захочет блажить, – говорил Зубов. – Не стеречь же мне эту приезжую княжну. У нее свои опекуны есть, с ней приехали. Им нечего Потемкина бояться.
– Срам будет… До персидского шаха срам на Россию и русских людей дойдет. Да и жаль девочку, сироту круглую! – уговаривали Зубова.
– Там увидим! – уступил наконец хозяин.
Наутро все уже знали подробности о княжне и о том, что князь в нее с приезда влюблен, и давно у нее тайно и скрытно на Итальянской сидит до полуночи. Как всегда сочинили… на этот раз выдумка вышла предсказанием.
В тот же вечер князь действительно поехал к княжне Эмете и просидел у нее до одиннадцати часов вечера. Впрочем, князь и не скрывал этого визита. Все могли видеть у подъезда «грузинского дома» экипаж и конвой светлейшего.
Прошла неделя.
По-видимому, князь был действительно быстро очарован и пленен маленькой Эмете. Весь город знал уже, что светлейший иногда далеко за полночь засиживается в «грузинском доме», который теперь стали звать в шутку: «Тавридо-персидский дворец».
Все, лично видевшие княжну Эмете, заявляли и сами сознавались, что, как мимолетная прихоть для влюбчивого человека – интереснее ничего выдумать или требовать было нельзя.
Богатство, знатное происхождение, красота, юность, ум, грация, кокетство и тонкая светская живость, природная, изящная, сдержанная в границах приличия, – все это было в княжне Изфагановой. И если всякий без различия юный молодец гвардеец или придворный не прочь бы был влюбиться и жениться на княжне, то почему пятидесятилетнему Потемкину не увлечься кокеткой, которая, вероятно, из личных выгод, а отчасти и из тщеславия, усердно кокетничает с ним… Да и почем знать расчеты персидской крошки княжны. Как она ни богата, а князь Потемкин богаче… Как она ни знатна там у себя за Каспием, а светлейший еще знатнее и славен на всю Европу и Азию… И он ведь не женат. А холостая жизнь ему, быть может, уже начинает прискучивать… Как раз может жениться, потому что уже давно пора. Холостяки, враги брака, всегда попадаются в сети не ранее сорока и не позже пятидесяти или пятидесяти пяти годов. А князю как раз эти самые года подошли. Почем знать, не сообразила ли и не взвесила ли все эти обстоятельства юная кокетка Эмете? А может ли он, мужчина за пятьдесят лет, понравиться ей, девушке семнадцати… Да ведь он – «знаменитый князь Тавриды», а не простой смертный. Да таким маленьким женщинам, говорят, всегда нравятся преимущественно богатыри, и наоборот – князь-колосс, с косой саженью в плечах, может по той же причине влюбиться в эту миниатюрную девушку.
Он же любит, вдобавок, все восточное – поклонник усердный глаз, бровей и кос цвета воронова крыла, шальвар, ятаганов, гашиша и кальяна… Чем Эмете не «предмет» для князя. И чем персиянка не невеста для старого холостяка.
Так за эту неделю судили ежедневно по гостиным и приемным, на вечерах и балах.
Чтобы не прерывать занятий делами и в то же время видаться с очаровательницей, князь Потемкин стал у нее принимать курьеров и даже назначил, к соблазну многих, вечерний доклад в том же «грузинском доме», где он совсем расположился как у себя. В одной из гостиных был поставлен письменный стол для бумаг и письма, а в другой ожидали докладчики.
Два раза княжна была вечером в гостях у князя, но других гостей не было. Она приезжала совершенно одна, без опекунов и даже без переводчика, так как начала будто бы сносно мараковать по-русски. Этому быстрому чересчур изучению русского языка, разумеется, никто не поверил, так как с приезда княжны в столицу едва прошло три недели.
Сплетники уверяли, что княжна пользовалась в беседах с Потемкиным по-прежнему переводчиком и у себя дома, и у князя в гостях, но что Саид-Аль-Рашида временно отстранили, заменив какой-то старухой армянкой, найденной в столице и поселенной в Таврическом дворце. А эта армянка закуплена князем, чтобы ничего не видеть, что увидит, и ничего не слыхать, что услышит, а главное – не болтать.
