— Да. Понятно. Я рекомендовал тебе покупать высоко взлетевшие акции именно в тот момент, когда они падали, и в любом случае мне не придется оглядываться больше чем на год назад. «Галтон», «Экстра», «Лиско дейта», «Тексас галф салфер», «Голдфилд Мохаук дейта». Фантастическое представление! Слушай, я не хочу, чтобы все было слишком уж хорошо. Подозрительно, если любая покупка успешная. Скажем, ты купил «Галтон» не по пятьдесят долларов за акцию, а по шестьдесят пять.
— Сколько они сейчас тянут?
— Поднимались почти до ста десяти, раздробились на два к одному[21], а когда я в последний раз проверял, были долларов по шестьдесят. — Он сел и снова опустошил оловянную кружку. — Тревис, какое ты хочешь иметь состояние? Я могу попросить одного старого доброго друга, который с радостью поможет, и обеспечу тебе ежемесячные отчеты о маржинальных счетах[22], отражающие степень инвестиций в ценные бумаги, дебет и прочее.
— Скажем, начал я год назад с сотней тысяч.
— Прими мои поздравления! Теперь у тебя четверть миллиона.
— Успех не испортил меня, ты заметил, Мейер?
— Я заметил только твои преступные инстинкты, дорогой Тревис, опрометчивость с ферзем, которая позволяет мне обставлять тебя в шахматы, и твою полную поглощенность в данный момент делом Таша. Ты в него чересчур глубоко погрузился. Будь осторожен. Не хочу тебя потерять. Какие-нибудь ужасающие субъекты могут явиться на слип Ф-18. Непьющие, те, кто бродят вокруг и приказывают: «Умолкни!"
В салон вплыла Пусс Киллиан, имевшая весьма бледный вид. Лицо распухло, глаза покраснели. Она чихнула, высморкалась в салфетку «Клинекс» и попросила:
— Пожалуйста, процитируй еще разок тот закон Мейера. Только точно.
— При всех эмоциональных конфликтах следует делать то, что кажется труднее всего сделать.
— Боюсь, Мейер, слова твои справедливы. Все мы ищем оправданий, чтобы не делать трудные вещи. Вроде извинений, визита к умирающему, общения с занудами…
— Немедленно прекрати заниматься мазохизмом, милая девушка, — приказал Мейер.
— Я всегда так и делаю. Может быть, слишком поспешно. Господи! Я себя чувствую так, будто меня в лепешку размяли и засушили в плохой книге, как старый цветок. Сделайте что-нибудь, джентльмены!
И мы сделали. Разошлись с Мейером в разные стороны, отправившись на охоту за головами. Ему было назначено пять голов — три женщины и двое мужчин. Мне — две пары. Это старое развлечение. Люди могут быть друзьями, знакомыми или совсем незнакомыми. После веселья мы их оцениваем по десятибалльной шкале, руководствуясь следующим критерием: согласился бы ты пробыть с ними месяц на маленьком судне. Мы припасли неплохую рождественскую корзинку, желая хорошо провести время. Отдали все швартовы, которые удерживали «Флеш» на месте, и, имея восемнадцать святочных душ на борту, вышли на широкие просторы Бискейнского залива под проясняющимися небесами, держась как можно ближе к пляжу, простояли всю ночь в хорошем укромном местечке близ Саутвест-Пойнт, выпивали, спорили, почти не спали, гуляли по пляжу, храбрые души отважно кидались в декабрьскую воду, покрываясь гусиной кожей. На следующий день мы поплыли обратно Домой, на базу.
Иногда это вовсе не помогает, но на сей раз сработало. Несколько умных мыслей и смелых суждений, яростные перебранки, смех до слез, игры, состязания, признания и обвинения, слезы, широкие улыбки. Но никакой пьянки до умопомрачения, никакого битья посуды, никаких выбитых зубов. Мы направлялись домой усталые и довольные, почти все подружившиеся. Мейер называл это групповой водной терапией. Она оживила Пусс Киллиан.
К концу дня во вторник мы оценивали наших последних приятелей, и, когда разошлись во мнениях, Пусс, выступавшая в роли арбитра, спросила:
— Еще кому-нибудь кажется, будто эта пирушка тянулась, как минимум, неделю?
— Когда этого не кажется, — изрек Мейер, — пирушки не приносят пользы.
Это могло бы стать очередным законом Мейера, но чересчур смахивало на афоризм и поэтому не имело особого смысла.
Глава 8
В среду 27 декабря, перед тем как мне, Пусс и Джанин предстояло сесть в самолет из Майами до Милуоки, где на следующий день были назначены похороны Таша, я улучил возможность побеседовать в лаборатории с доктором Майком Гардина. Оставил дам в автомобиле, предупредил, что отлучусь ненадолго, попросил не уходить далеко от машины.
Майк — худой, энергичный, пружинистый, полностью сосредоточенный на выяснении, отчего умирают люди, специалист почти во всех известных областях патологии — привел меня в маленький кабинет, закрыл дверь, вынул из запертого ящика папку.
— Первое впечатление, Трев, — повреждения слишком обширные. Слишком обширные для предполагаемого способа, представленного на твоих отпечатанных нами снимках. Настолько обширные, что реальные поиски местонахождения любого конкретного повреждения тканей или костей, наверняка причиненного не падением груза, попросту бесполезны. Точно сказать можно Только одно: верный шанс, что ему предварительно не прострелили голову, и весьма мало шансов, что ему нанесли какой-то удар сзади. Ну, тебе нужна причина смерти с разумной медицинской точностью, но, как я понял из телефонного разговора с тобой, желательно по возможности исключить самоубийство.
— Если тебе это не удалось, ..
— Это другой вопрос. Смотри сюда. — Он разложил на столе три фотографии размерами 8х10 и начал указывать кончиком желтого карандаша. — Вот крупный план центральной части одного твоего снимка, Трев, где груз высоко поднят и сфотографирован снизу. Видишь эти ржавые восьмигранные гайки ближе к задней части дизеля? Внимательно взгляни вот на эту. Кто-то явно пытался сбить ее зубилом, на треть сбил, потом бросил. А на этом снимке крупный план грудной области трупа. Обрати внимание на три кружка, обведенные жирным карандашом и помеченные А, В, С. Третий снимок — фактически, триптих, увеличенные фрагменты А, В и С. В точке А наблюдается четкий отпечаток или вмятина от этой поврежденной гайки. В точке В точно такой отпечаток, однако он находится приблизительно в четырех дюймах от точки А, в латеральном направлении сквозь раздавленную грудину, справа налево. Отпечаток С, как ты видишь на снимке всей грудной области, расположен еще на дюйм с четвертью или на полтора дюйма дальше от отпечатка В и идет справа налево. Поскольку здесь груз обрушился или предположительно обрушился на уже поврежденную область, у нас нет столь явного идентичного совпадения. Впрочем, если желаешь, покажу тридцатипятимиллиметровые цветные слайды, на которые мы отсняли точки А, В и С, и, по-моему, ты согласишься с возможностью вполне логичного предположения о взаимосвязи повреждения в точке С с той же самой деформированной гайкой.
— На простом грубом английском, — заключил я, — по-твоему, дизель точно упал на него дважды, и предположительно упал, поднялся, опять упал, снова поднялся и упал в третий раз?
— Да, — сказал Майк. — Это не вяжется с самоубийством. Давно и далеко я видел Таша Бэннона, растиравшего эту самую могучую грудь под душем в длинной душевой, где пахло старыми носками, мылом и дезинфицирующими средствами, и распевавшего во все горло: «…Видишь, как горько я плачу у сте-е-енки, не разрешай моряку лапать тебя за коле-е-енки…"
— Не надо слайдов, Майк. Можно получить копии этих снимков?
— Я их уже для тебя приготовил. Поменьше, пять на семь. Годится?
— Отлично. А как насчет Большого жюри? Будешь нервничать, если мы не возбудим дело?
— А что ты можешь сделать? Кто-то попросту неуклюже действовал. Его нашли раздавленным под этой штукой, подняли, проволока соскользнула, дизель снова упал, его снова подняли и закрепили. Он явно был мертв, так к чему поднимать шум вокруг неисправной лебедки? Третьего раза мы доказать не можем, хотя я в нем уверен. Ты меня понимаешь, Трев. В зале суда любой неофит-защитник очертит такую область логичных сомнений, что через нее свободно пройдет колонна грузовиков.
— А если когда-нибудь придет время предъявить доказательства?
— Их предъявим я и Гарри Бейдер. Во время работы шла видеозапись, патологоанатом писал протокол. Время, место, точная идентификация тела, в досье лежат заключения, подписанные всей нашей троицей. Просто на всякий случай. Если и когда ты еще что-нибудь раздобудешь.
— Ты хороший парень, Гардина.
— Все всякого сомнения, безусловно. Не пропадай, старина.
Все, что я мог или хотел сказать Джанин, сводилось к окончательному исчезновению последней туманной возможности самоубийства. Я сказал это ей по дороге в аэропорт. Она не проронила ни слова. Мои руки лежали на руле, как стрелки на циферблате часов, показывающих без десяти два. Она дотянулась длинными пальцами до часовой стрелки. В Милуоки, когда мы в церкви склонили в молитве головы, я взглянул на правое запястье и увидел четыре темно-синих полумесяца там, где глубоко вонзились ее ногти.
